* * *
Знойные и сонные дни шли чередой, а грозный Крамриш еще не отомстил непокорной девадази.
Несколько дней Тиллоттама провела в полном одиночестве. Потом от главного жреца явилась старая женщина, бывшая девадази, а ныне прислужница в доме Крамриша. Она отомкнула цепь, растерла целебной мазью воспаленную кожу на пояснице девушки, вымыла, одела в принесенную сари, возобновила стершийся красный знак между бровями Тиллоттамы. Сторожа принесли мягкое ложе, поставили столик с лакомствами. Настороженная девушка ждала, что будет дальше.
Но все ушли, заперев дверь, и более ничего не случилось. Никто не пришел и на следующий день. Так, в напряженном ожидании, что перемена к лучшему неспроста, прошла почти неделя, пока, наконец, не появился Крамриш. Пряча недобрый огонь сумрачных глаз, жрец снова убеждал Тиллоттаму вернуться к танцам в храме, говорил, как не хватает ее, нати-жемчужины, среди натрак-танцовщиц, как ждут ее выздоровления многочисленные зрители, которым было объявлено, что девадази заболела. Заметив, что глаза Тиллоттамы затуманились воспоминаниями о танцах, жрец вкрадчиво и нежно стал гладить ее горячими, вздрагивающими от желания руками. Голос Крамриша звучал спокойно, почти монотонно, успокаивая девушку, не видевшую, как раздуваются его ноздри и оскаливаются крупные зубы. Крамриш понял, что настал благоприятный момент. Его рука, незаметно охватившая стан девушки, внезапно стала железной. С победным рычанием Крамриш рванул край сари, но девушка поджала к животу колени, ногами и руками дав отпор натиску жреца. Отброшенный резким толчком Крамриш пошатнулся и рухнул на каменный пол, ударившись затылком, вскочил и в ярости ринулся на девушку. Как и в первый день заключения, завязалась жестокая бессловесная борьба, пока жрец не выбился из сил и не понял, что овладеть Тиллоттамой не может. Тогда в злобном и властном человеке произошла странная перемена. Крамриш встал на колени перед ложем задыхающейся, но неукротимой девадази.
- О, сунахри, золотая моя возлюбленная, по достоинствам равная только себе! Забудь все, что привело тебя к безумной мысли покинуть нас. Клянусь, что я никогда не буду обижать тебя. Я возвышу тебя над всеми. Много редкостных драгоценностей хранится у меня в надежном месте, сотни тысяч рупий лежат в банке - ты станешь богатой. Я подарю тебе дом и сад, жаркие месяцы будешь проводить в предгорьях Гималаев, в прохладных садах Дарджилинга. Что еще нужно тебе, что хочешь от жизни, что можешь ты, беззащитная сирота, проданная своим первым возлюбленным? Я, видишь, я, Крамриш, стою перед тобой на коленях, заклинаю тебя послушаться. Будь по-прежнему моей, вернись в храм…
Так невероятно и необычно было это смирение для грозного и жестокого жреца, перед которым трепетали все женщины, что удивленная Тиллоттама села на ложе и внимательно слушала его. Тронутая, она простила ему вспышку зверской страсти и спокойно ответила:
- Прости меня, господин. Ты видишь, я стала другая, не та, что раньше. Непонятная сила влечет меня, и я все равно не смогу оставаться здесь и жить так, как жила прежде. Я не могу обманывать тебя, господин, и мне не нужны твои деньги. Я знаю - я глупая, маленькая женщина, но, если я доставляла тебе радость, прости меня и отпусти без гнева!
Тиллоттама соскользнула на пол, сложила руки ладонями вместе, поднесла к голове, сделав анджали, жест мольбы, и, умоляюще глядя на Крамриша, повторила: "Позволь мне уйти, господин!.."
Несколько секунд жрец стоял против нее на коленях, безмолвно погрузив свой взор в глубокие, темные и блестящие глаза девадази. Вдруг Крамриш с грубым проклятием ударил Тиллоттаму по лицу и толкнул ее так, что она упала. Жрец вскочил, судорожно кривя губы и порываясь что-то сказать, потом бешено плюнул на пол рядом с Тиллоттамой и выбежал…
Снова прошли несколько дней одиночества - Тиллоттама инстинктивно чувствовала недобрую волю жреца, обращенную к ней. Крамриш обдумывал план злейшей мести. Девушку продолжали хорошо стеречь, и крепкая дверь была всегда заперта.
Мысли, одна безотраднее другой, донимали пленницу. Почему так сильна у нее тяга к знанию, ко всему, что не дано судьбой таким, как она, женщинам. Живут рядом с ней беззаботные, как птицы, научи и девадази, не жалея и не считая проходящие дни, они рады своей жизни. И на самом деле, насколько их жизнь легче жизни миллионов прочих женщин Индии. А безрадостные вдовы, толпами стремящиеся в храмы, готовые на все ради ночлега и горсти муки? А страшная доля неприкасаемых, вся жизнь которых проходит в грязном беспросветном труде, в презрении и отвращении народа?
Она, Тиллоттама, красивая и хорошо танцующая девадази, разве это такая уж плохая судьба - как это сказал Крамриш - для нищей сироты, проданной возлюбленным…
Все это правда, но правда и то, что она всегда мечтала о другой жизни. Мечтала, не зная ничего, кроме чтения книг, но что еще может позволить себе простая индийская девушка?!
Тиллоттама чувствовала, что ее тело создано для любви, не для этой, оглушающей, как крепкое вино, быстрой и похотливой, исчезающей без следа страсти, охватывающей ее тело и увядающей, словно сорванный цветок. Нет, мучительно хотелось другого, что заставило бы трепетать и биться каждый нерв ее тела, которое чувствовало бы красоту в объятиях и поцелуях любимого, расцветало бы и звенело в беззаветном и вдохновенном творчестве страсти. Если бы эта страсть не угасала, как набежавшая и схлынувшая волна, а длилась долго, становясь все сильнее и нежнее, тело, славя силу любви, делалось бы еще прекраснее. Еще в тот незабываемый час их первой встречи, став нагая перед статуей, она увидела себя глазами художника. Его порыв восхищения обожествил ее тело, дал ей почувствовать свою красоту, дивную силу очарования. Это расцветшее тело могло бы вдохновить мужчину на высокий подвиг художника, послужить моделью для статуй и картин, подобных тем восхищавшим ее древним произведениям искусства, перед которыми она всегда ощущала силу красоты и любви, могущество творчества и которые ободряли людей на их общем печальном пути от жизни к смерти.
Давно, еще в горении первой страсти, приходила неосознанная горечь, смутное ощущение ненастоящего, неглубокого… И страсть казалась пленом, несмотря на всю свою захватывающую власть. Словно цепями опутывала она душу, унижала, отдавая и подчиняя нелюбимому, а теперь попросту отвратительному жрецу.
Что же такого невозможного, такого плохого в ее стремлении к доброй жизни? Ей всегда было невозможно участвовать в круговороте ссор, сплетен, мелкого соперничества, низких и злобных мыслей, неизбежных там, где люди живут тесной толпой, не занятые серьезным трудом, не понимающие ничего и не верящие ни во что, кроме собственного низкого опыта.
Почему нельзя стремиться к познанию окружающего, узнать больше о звездах, других странах и людях, картинах и статуэтках, стихах и песнях? Разве человек должен знать только свое дело, понимать мир не дальше двора своего дома? Ложе страсти для одного господина, жреца, танец для другого господина, Шивы, а что для Тиллоттамы? Почему жизнь так упорно стремится превратить ее в бессмысленное, нерассуждающее животное? Разве это нужно богам? Ведь потому она и танцует лучше других, что робкие начатки знания, данные ей отцом, разбудили ее природную фантазию, обострили чувства и вкус. Крамриш этого не понимает и не поймет никогда. Не поймут и ее счастливые товарки…
А он, веселый художник, понимает все, что глубоко волнует и привлекает Тиллоттаму. Чудесно и верно говорил он о чувстве красоты, о природе, о жизни. С ним, через него Тиллоттама впервые по-настоящему увидела и почувствовала себя, поняла, что еще может сбыться несбывшееся, невозможное счастье. Его внимательные и зоркие глаза, озорные и нежные, его ловкие руки, плечи с буграми могучих мускулов… Она, возвысившись и очистившись в его вдохновенной любви, могла бы стать его моделью, встать вровень с теми дивными женщинами древности.
Но она не кори, она - сорванный цветок и не в одних чистых грезах и стремлениях возникла ее красота. Тамралипта понял это, почувствовал наполняющее его камвасне, любовное желание, и оттолкнул ее. Ему не нужна такая красота… Ну и пусть. Но и она, давно хотевшая убежать отсюда, покончить с покорной слабостью своего тела, овеянная преклонением святого чувства и презрением художника, уже не сможет жить здесь!
Она бежала, и как окончилась ее попытка? Едва почувствовав тревогу и радость освобождения, она снова оказалась здесь, снова стала пленницей. Пленницей, но не рабыней, не наложницей - это от тебя, милый… Тиллоттаме очень хотелось увидеть художника, сказать ему, что она теперь лучше, что она не зинакари, как он мог подумать.
- Милый, не забывай меня, Тиллоттаму, - шептала девушка в безвестное пространство, - помоги мне - мне трудно и плохо! Я ничего не прошу у тебя, только приди, посоветуй в трудный час моей жизни. Он настал, где ты, Тамралипта?
Пошептав в ночном мраке, девушка немного успокаивалась и засыпала, как будто исчезнувший художник и в самом деле обещал прийти…
Развязка наступила, как всегда, внезапно. Ночью она проснулась от лязга дверного запора. Вошел Крамриш с фонариком и свертком. Свет в его глазах отражался злобным торжеством. Молчаливая усмешка и решительные движения дали понять Тиллоттаме, что час испытания пришел, и сердце девушки болезненно сжалось. Собрав мужество, Тиллоттама поднялась навстречу своему бывшему повелителю, который по-прежнему распоряжался ее судьбой.
Жрец набросил на девушку плащ и вытащил длинный нож, засверкавший полированным лезвием.
- Только пикни, и все будет кончено! - Крамриш приставил острие кинжала к боку девушки и слегка уколол ее.
Он погасил фонарь, закрыл лицо Тиллоттамы и повлек ее за собой по гулким переходам пустынного храма. Потом они зашагали по мягкой пыли какой-то дороги. Вот о подол сари зашелестела жесткая трава, а они все шли и шли.
Тиллоттама незаметно приподняла уголок плаща - темная ночь в суди, светлую половину месяца, означала, что уже поздно. Не было возможности разглядеть что-нибудь поодаль, а вблизи высились глухие стены. Внезапно появилась узкая железная дверца, зажатая в толще массивного свода. Крамриш достал ключ, с усилием открыл замок, калитка громко скрипнула. Где-то слева залаяли собаки. Жрец быстро захлопнул калитку, протолкнув девушку в обширный, тонувший во мраке сад. Они двинулись в глубину сада, наклоняясь, чтобы не задевать за низкие ветки деревьев, и тогда Тиллоттама догадалась, где находится. Это был дворец древних царей Бхутесвара, давно покинутый, разрушившийся и восстановленный богатым купцом, любителем древностей. Дворец так и остался нежилым, расчищенный сад снова зарос. В главном здании, выходившем на другую улицу, располагался склад древностей, при котором жил доверенный сторож.
Крамриш и девадази подошли к огромной башне, стоявшей отдельно в конце сада, за которым тянулось мусульманское кладбище. Вход в башню закрывала деревянная дверь с железной оковкой, низкая и толстая. Жрец извлек еще один ключ, под ударом ноги дверь распахнулась, и он опять тщательно притворил ее за собой. Безмолвие ночи, почти не нарушавшееся за все время их пути, здесь было еще более глубоким. Проход тянулся широкой дугой внутри цоколя башни, затем ступени пошли вниз. Тиллоттама, охваченная дрожью испуга, остановилась, но острие кинжала, кольнув ее, опять погнало вперед.
Третья дверь, на этот раз железная, и они очутились в каком-то большом помещении. Жрец зажег четыре светильника на стенах.
Явственно обозначился большой круглый зал без окон с высокими перекрещивающимися наверху сводами. Каменные скамьи двумя рядами кольцевых выступов огибали правильный круг пола - место походило на арену маленького цирка. В стороне, противоположной двери, зиял широкий свод уходившей вниз галереи. На арене стояло кубическое возвышение из камня, закругленное и отполированное с одной стороны. Столбик из черного камня в форме обычного лингама Шивы торчал в самом центре.
- Сядь, - приказал жрец. Утомленная девушка послушно опустилась на нижнюю скамью.
Жрец медленно развернул принесенный сверток, а Тиллоттама осмотрелась, бессознательно ища окно или дверь. В глухих стенах ничего не было. Стараясь понять назначение каменных предметов на "арене", девадази обратила внимание, что столбик располагался точно против отвесной стороны странного камня. Закругленный скат возвышения был обращен к краю "арены". Долго осматриваться Тиллоттаме не пришлось - жрец подошел к ней, держа в одной руке нож, а в другой какие-то блестевшие металлом предметы.
- Раздевайся, - повелительно и отрывисто бросил он, замахиваясь ножом. Девушка закрылась с головой покрывалом и зажмурилась, готовая к смерти.
- Рэ, не нужно, - более спокойно произнес Крамриш и бросил нож, зазвеневший на каменных плитах, - покажи руки!
Ничего не подозревая, девушка протянула вперед обе руки. Жрец схватил ее кисти, что-то щелкнуло, сковав руки Тиллоттамы. Девадази с удивлением посмотрела на хатхкари, усовершенствованные английские полицейские наручники. Крамриш принялся ожесточенно срывать с нее скудную одежду. Скованная девушка не могла сопротивляться и лишь прижималась спиной к шероховатой неожиданно теплой поверхности камня, с ужасом и недоумением глядя на жреца. Тот зачем-то распустил ей косы, завернул и завязал ее волосы узлом на темени. На шее Тиллоттамы защелкнулся старинный железный ошейник - древнее орудие унижения и плена человека, выкованное вручную, встретилось на теле девушки с изобретением нового века, изделием из лучшей стали, штампованным точными и быстрыми машинами.
Крамриш сел, отдуваясь и вытирая лицо. Затем закурил длинную трубку, и резкий запах гашиша, примешанного к табаку, разнесся по странному помещению.
Тиллоттама осторожно подняла скованные руки, рассмотрела зубцы, защелкивающиеся по размерам запястья, попробовала потянуть совсем тонкую соединительную цепочку, но быстро сообразила, что орудие, применяющееся для самых сильных преступников, вряд ли поддастся ее усилиям.
Девушка потрогала ошейник - широкий и выщербленный ржавчиной, он был замкнут позади. Спереди была вделана короткая цепь из трех крупных звеньев. Недоумевая, для чего все это, Тиллоттама попробовала крепость цепи и уловила торжествующую, откровенно злобную усмешку жреца.
- Пора тебе узнать все, - медленно начал Крамриш, - пора узнать, что значит четырежды оскорбить меня. Этот зал, - жрец взмахнул трубкой, - был построен Владыкой дворца, подобно мне оскорбленным женщиной. Четыре столетия он служил для наказания неверных жен и строптивых наложниц. Я решил возобновить обычай царей Бхутесвара - ведь их кровь течет в моих жилах. Я хочу покарать тебя за твои непростительные проступки, ничтожная женщина!
Здесь женщины, преступившие закон верности или непокорные своим повелителям, отдавались неприкасаемым при избранных свидетелях числом не менее десяти. И чем большему унижению хотел подвергнуть женщину повелитель, тем больше приближенных он собирал на зрелище. Здесь, - жрец обвел трубкой каменные скамьи, - помещалось более сотни зрителей…
Девушка слушала, затаив дыхание и широко раскрыв глаза.
- После того, - продолжал жрец, - как ачхут, неприкасаемый, брал женщину трижды, он освобождал ее и кормил плодами манго из своего рта. Тогда наступал патан - она навеки теряла свою касту, сама становилась отверженной панчаи, пятой, и никакие очистительные обряды не могли вернуть ее в лоно прежней касты. Она должна была жить с неприкасаемым в его жалком шалаше, не смела носить больше одежды, чем кусок ткани вокруг бедер, чтобы не оскорбить людей высших каст, прикрывая свое тело!
Жрец умолк, испытующе глядя на Тиллоттаму. Девадази, задрожав, начала смутно уяснять назначение каменного сооружения и поняла, что ей предстоит.
Она в страхе оглянулась - нигде ни звука. Глухая безмолвная ночь, и она наедине со своим врагом, властелином, как всегда, нагая, а теперь и скованная…
Девушка отшатнулась, жрец отбросил трубку, ловко ухватился за цепь ошейника, рванул к себе. Тиллоттама уперлась ногами в пол, но ее буквально подняли в воздух, бросили на пол и поволокли вниз на арену. Подтащив ее к камню, Крамриш расчетливо ударил девадази в место, где расходятся ребра, поднял задохнувшуюся Тиллоттаму и поставил перед камнем, опустив ее ступни в углубления с закругленной стороны камня. Затем быстрым и сильным рывком перегнул девадази так, что ее живот лег на закругление, и надел звено цепи на большой бронзовый крюк, вделанный в столбик перед камнем. Передохнув, жрец отошел, посмотрел, нажал на затылок Тиллоттамы, надел на крюк второе звено цепи, еще сильнее нагнув девушку, и запер замок.
Очнувшаяся Тиллоттама пыталась освободиться, но оказалась в совершенно беспомощном положении. Перегнутая через камень, лицом вниз, притянутая ошейником к низкому столбику, она должна была упираться скованными ладонями в столбик, чтобы не упасть на него лицом. Выпрямиться она не могла, не могла освободить и ног, вставленных в углубления камня. Закрепленная в позорной позе девушка не имела возможности защититься от предстоящего осквернения неприкасаемым. После осквернения - патан, несмываемый позор и презрение! В Индии по-прежнему сильны древние обычаи. Жрецы передадут по всей стране из храма в храм преступление брахманской девадази. Но страшнее всего унижение ее самой, только что начавшей отважно отстаивать свое достоинство, осознавать свой собственный путь к светлой и чистой жизни.
Тиллоттама была вне себя от гнева на низость Крамриша. Вот она, месть грязной душонки! Девушка забилась, пытаясь освободиться, но адская выдумка распаленного злобой ума давным-давно истлевшего человека, владыки дворца, хорошо исполняла свое назначение.
- Аманушикта,- простонала Тиллоттама, но в ответ услышала лишь довольный смех.
Тогда девадази осыпала Крамриша оскорблениями, назвав его презренным трусом, худшим, чем все неприкасаемые вместе взятые, обещала ему будущее воплощение в облике самых гнусных животных. Жрец схватил узкий ремень от висевшей на его боку сумки и принялся хлестать Тиллоттаму. Девушка стиснула зубы, чтобы не закричать и не дать врагу удовлетворения, хотя резкие удары невыносимо жгли кожу. Внезапно Крамриш опустил руку с ремнем и остановился, тяжело дыша и раздувая ноздри. Искоса глянув на жреца, девушка увидела знакомый блеск его взгляда, звериный оскал зубов и опустила веки. Безжалостная рука сдавила ей бедра, горячий живот прижался к ней сзади. Наслаждаясь победой над беззащитной девадази, распаленный долгим ее сопротивлением, Крамриш неистовствовал в своей бешеной, звероподобной похоти.
Тиллоттама, путаясь в мыслях, старалась не ударяться лицом о столбик. Когда Крамриш на время оставлял ее, девушка думала о тех безымянных и прекрасных женщинах, которых позорили и мучили здесь четыре столетия. Прекрасных, конечно, иначе, зачем же стали владыки издеваться над ними? Их нежные животы отполировали закругление камня - она чувствовала это собственной кожей, скользящей по гладкой поверхности…
Наконец, Крамриш опустился на скамью и нашарил трубку.
- Бас! Трижды по древнему закону! - удовлетворенно и издевательски сказал жрец. - Возблагодари Шиву, что это не был "пятый"!