Барон, окончив наблюдение над своим другом, которое всегда приводило его к утешительному сознанию совершенной гармонии между наружностью и душевными качествами Эмануила, довольный и на этот раз, не найдя в нем никаких изменений, приставил к глазам бинокль и, зная оперу почти наизусть, тем более что внутренний его голос повторял ему те же мотивы, принялся лорнировать женщин, находящихся в театре.
Одна из них так пристально глядела в бинокль на его друга, что барон, заметив это, захотел непременно разглядеть ее; но так как лицо ее было до половины скрыто огромным белым биноклем, которые только что начинали входить в моду, то он должен был отказаться от намерения, по крайней мере до тех пор, пока она не опустит своего бинокля. Дождавшись этой минуты, барон поторопился сделать свои наблюдения, что не ускользнуло от внимания незнакомки, и, как казалось, не было для нее неприятно. В эту минуту опустился занавес, под неистовые рукоплескания зрителей.
- Скажите, пожалуйста, - начал барон, дотрагиваясь до Эмануила, все еще не пришедшего в себя от восхищения. - Знаете ли вы эту женщину, которая сидит прямо против вас, вся в белом, с огромным белым биноклем?
- Нет, не знаю; но почему вы спрашиваете?
- Потому что она не сводила с вас бинокля в продолжение целого акта; я почти убежден, что это та самая женщина, которая вам писала.
- Отчего вы так думаете?
- Настойчивость, с которой она хочет быть замеченной, заставляет меня сделать такое предположение, и я готов держать пари, что это она послала вам записку.
- Все быть может, - небрежно отвечал Эмануил.
- Так это вас не слишком-то занимает?
- А как бы вы думали? Тем не менее я ей весьма благодарен за удовольствие, доставленное мне "Жидовкой", которую иначе, по своей лености, я и не вздумал бы поехать слушать.
- Эта женщина очаровательна, - продолжал барон, заметивший, что можно рассматривать ее сколько душе угодно. - У нее прелестные черные волосы, к которым так идет этот сризовый бархат; чудесные зубы, улыбка - кораллы и перлы, как говорят лучшие поэты, матовый цвет лица и брови, так много обещающие… черт возьми! Она очень хороша. Посмотрите эти плечи, грудь, руки, красную шаль, вышитую золотом, которая так резко отделяется от белого платья; о, она своего рода артистка. Обрамленная таким образом, она похожа на одну из картин Тициана; нечего сказать, Эмануил, вы счастливы.
Это было сказано тоном, в котором было и приличие, и насмешка, заставившая де Бриона улыбнуться.
- Посмотрите на нее, - продолжал барон, подавая бинокль Эмануилу.
Незнакомка с удивительным инстинктом, свойственным женщинам, угадала, что в ложе Эмануила занимались ею; она видела, как передавал барон бинокль своему другу, и, казалось, раздумывала, какую бы принять позу, чтобы более понравиться де Бриону. Это не ускользнуло от внимания барона, который, убеждаясь более и более, сказал:
- Эта женщина и ваш таинственный корреспондент - одно и то же лицо, уверяю вас; впрочем, мы узнаем это. Вот маркиз де Гриж входит в ее ложу.
- Так вас это занимает, любезный барон? - спросил Эмануил, опуская бинокль.
- Признаюсь, что да.
- Как бы мне хотелось быть на вашем месте.
В эту минуту барон послал рукою приветствие молодому человеку, входящему в ложу незнакомки, делая знак, чтобы он пришел в их ложу, на что тот утвердительно наклонил голову.
Через несколько времени маркиз де Гриж вошел в ложу друзей; он протянул руку барону и поклонился Эмануилу, которому барон его представил.
- Кто эта очаровательная женщина, из ложи которой вы только что вышли? - спросил барон у маркиза.
- Как, вы не знаете ее? - спросил с удивлением последний, между тем как Эмануил, казалось, вовсе не обращал внимания на их разговор. - Это прелестная Юлия Ловели.
- Судя по имени, она должна быть и англичанка и итальянка в одно и то же время; где ж ее родина?
- Она француженка, - отвечал, улыбаясь, маркиз, - но оригинальная француженка: вглядитесь в нее хорошенько, невозможно, чтобы где-нибудь вы не встречали ее прежде.
Барон снова принялся лорнировать Юлию.
- Действительно, - сказал он, - эта головка мне не совсем незнакома.
- Она бывает на всех первых представлениях опер, у нее абонированная ложа в итальянских спектаклях.
- А, теперь я ее припоминаю; но скажите, пожалуйста, это камелия и, кажется, она была любовницей герцога де Пол…
- Именно так.
- О, так я ее знаю! Нет сомнения, - продолжал барон, обращаясь к Эмануилу, - это она вам прислала письмо.
- Письмо без подписи, три или четыре строчки, назначение свидания? - проговорил маркиз.
- Сегодня, здесь, - подтвердил Эмануил.
- Это она, и не сомневайтесь более; я узнаю ее манеру.
- Так подобные письма ее привычка?
- Повторяю, что да, любезный барон, - это исключительная женщина: ей необходимо интриговать политика, художника, писателя, ну, словом, человека который стоял бы выше других, а это-то и убеждает меня, что она писала вам, г-н де Брион, - сказал де Гриж. - Она живет открыто, капризна и не имеет долгов, ей 27 или 28 лет; она избегает женского общества и старается окружить себя самыми замечательными молодыми людьми; говорят, что она очень зла…
- Не были ли вы ее любовником? - спросил барон.
- Никогда. Я познакомился с нею, когда она была еще любовницею де Д… моего друга и нашего славного живописца; они расстались скоро, но я продолжаю ее видеть. О, нужно сказать вам, г-н де Брион, связи с нею не бывают продолжительны; она имеет любовников, как имеют библиотеку или гербарий. Ей нужно их имя, а не любовь. Когда она получает два-три любовных послания, она окружает их автора всею негою и после выталкивает за двери того, кто их писал; он свободно может прийти к ней, когда ему угодно, и найти себе место за обеденным столом бывшей своей любовницы, но надо сказать, что с этим характером, если она влюбится в кого-нибудь и если тот бросит ее, как она бросает других, - она может быть страшною, даже опасною мстительницей; ибо, что вы, вероятно, и знаете, женщина, не пренебрегающая ничем, чтобы приобрести любовника, - не станет разбирать средств, чтоб отомстить ему за пренебрежение.
- Вы пугаете меня, - заметил полунасмешливо Эмануил.
- Хотите ли, чтоб я был откровенен?
- Прошу вас, - отвечал де Брион.
- Я не хотел бы быть на вашем месте: или она овладеет вами, или вы ее отвергнете; в первом случае вы, как человек, превосходящий все, что у нее было до сих пор, можете возбудить в ней истинную страсть; если же вы не поддадитесь соблазну, то в ней, не встречавшей еще никогда сопротивления, каприз обратится в любовь, любовь в ненависть, ненависть в мщение.
- Что же может сделать мне подобная женщина?
- И, Боже мой! Когда женщина захочет погубить человека, то будь он хоть самого решительного характера, а она слабейшим из созданий, - женщина всегда достигнет цели. Итак, я предупреждаю вас, вы в опасности, и, что всего ужаснее, вы обязаны ей своим положением и своими заслугами.
- Благодарю за предостережение, - отвечал Эмануил, - но я уверен избежать гибели.
- Каким образом?
- Я еду через два дня, по крайней мере, месяца на два, в продолжение которых каприз ее примет другое направление, если она так непостоянна, как вы говорите.
- Не смотрите на это; она изменяет только по достижении цели. Она любит порядок, и, несмотря на любовь к роскоши, она не бросает свои платья, прежде чем не износит их достаточно. Может быть, она будет иметь любовников во время вашего отсутствия, но уверяю вас, будет любить только вас и не оставит вас в покое, когда вы вернетесь.
- К счастью, Эмануил великий политик, - заметил де Бэ.
- Но не с женщинами, - сказал де Брион, - в этом случае я большой невежда. Однако кто знает наверное, что именно г-жа Юлия мне писала? А если и она, то кто может поручиться, что это не более как шутка? Если же даже и не шутка, то кто уверит меня, что это не более как каприз? Но что бы то ни было, я не боюсь ничего - и век свой не желал бы иметь опасностей важнее предстоящих. Если же мне суждено пасть, то что же делать!
- Прекрасно; если и выйдет худо, то ведь надо чем-нибудь поплатиться за удовольствие, тем более, что она очаровательно хороша.
- Точно хороша, очаровательна! - шептал барон. - И я бы не отказался быть на месте Эмануила.
- И я бы также, - подхватил маркиз.
- Вы не сказали ли Юлии, что идете к нам в ложу? - спросил барон.
- Сказал.
- Поэтому-то она и глядит на нас так пристально. Покажитесь ей, однако; можно подумать, что она хочет позвать вас, а там, где вы сидите, вас вовсе не видать.
Маркиз выставил вперед голову, и только что Юлия заметила его, как знаком позвала его к себе.
- Что нужно было г-ну де Бэ передать вам? - спросила она его, когда маркиз уселся в ее ложе.
- А вы знаете г-на де Бэ?
- Это поклонник графини д’Ерми.
- Вы уверены в этом? Но откуда вы знаете, когда, никто не знает этого, когда никто даже не говорит об этом.
- Я владею искусством узнавать тайны других.
- В чем оно заключается?
- Я вижу.
- А когда вы не видите?
- Угадываю.
- Это неверное средство.
- Разуверьтесь - самое верное, и в доказательство - я никогда не обманывалась; а о чем говорил де Брион с вами?..
- Ни о чем, он занят своей Палатой.
- Это пуританин, не правда ли?
- Для чего вы спрашиваете меня? Разве ваше искусство отказалось служить вам на этот раз?
- Плохая шутка! Я его знаю лучше вас…
- Имея в виду, если я не ошибаюсь, узнать его покороче.
- Что это значит?
- Что г-н де Брион вам нравится, и, следовательно, в скором времени вы будете считать его в числе ваших друзей.
- Отчего же и не так?
- Если он не будет совершенно занят кем-нибудь другим.
- Так он влюблен?
- Нет; но может влюбиться.
- Так это только предположение.
- Не более; но первый шаг уже сделан.
- Кем? - спросила Юлия.
- Женщиной ваших лет, хорошенькой, как вы.
- Вот как! Ее имя?
- Юлия Ловели.
Юлия, несмотря на привычку к подобного рода разговорам, не могла не покраснеть, что не ускользнуло от внимания де Грижа.
- Что заставляет вас так думать? - спросила она.
- Письмо.
- Вам показали его?
- Да.
- Подписанное?
- Нет, но почерк до невероятности походит на ваш.
- Вы бредите.
- Тем лучше! Потому что написавшая письмо рискует быть неуслышанной.
- Однако ж сегодня ее послушались.
- Так вы знаете содержание письма?
- Вы видите, что я иногда угадываю.
- Прекрасно; но я думаю, что вторичная попытка не будет так удачна.
- Ну, это еще мы увидим.
- Вам хочется с ним сблизиться, так советую поторопиться; потому что де Брион через два дня уезжает из Парижа.
- Будьте любезны, маркиз, потрудитесь приказать моему человеку, чтоб он отыскал мою карету.
- Вы не дождетесь окончания спектакля? Вы нездоровы?
- Нет, я тороплюсь.
- В таком случае я пойду исполнить ваше желание.
Через пять минут де Гриж вошел опять в ее ложу.
- Экипаж готов, - сказал он.
- Вы проводите меня?
- Нет, я останусь…
- Чтобы предупредить неприятеля?..
- Или помочь союзнику.
- Вы неспособны к этому.
- Кто знает? Я люблю счастливых смертных.
- Когда же мы увидимся?
- После победы.
- Значит, скоро.
- До свиданья.
Юлия и ее молчаливая спутница, которую она пригласила единственно с тем, чтобы не быть одной, простились с маркизом, который отправился снова к Эмануилу.
- Берегитесь, - сказал он, входя к нему в ложу, - это она.
Когда обе женщины сели в экипаж, подруга Юлии сказала ей:
- К чему ты созналась, что писала письмо? Это неосторожно; де Гриж тебя выдаст.
- Я знаю это, - отвечала она, любуясь собою в зеркальный передок кареты, - но кто же сказал тебе, что я не хочу быть выданной?
VII
Едва Эмануил приехал домой, как ему подали письмо; оно было писано тем же почерком, как и первое, только на этот раз было подписано Юлией Ловели. Она объявляла Эмануилу, что так как он поспешил исполнить ее первое желание, то она считает долгом приехать завтра поблагодарить его за эту любезность.
Г-н де Брион не мог более сомневаться в намерениях Юлии, и если бы только в этом заключалось его честолюбие, то он мог, ложась спать, сказать себе: "Да, она влюблена в меня", но Эмануил бросил распечатанное письмо на пол и сказал своему человеку: "Если завтра утром приедет сюда дама и скажет или не скажет своего имени, - ты впустишь ее и доложишь мне".
Он отпустил слугу, и вместо того чтобы лечь, Эмануил уселся за неоконченную работу и всеми мыслями отдался своим занятиям; так что десять минут спустя он совершенно забыл и письмо, и Юлию. По временам он перечитывал вслух написанное, и потом снова наступала мертвая тишина, среди которой слышался только ровный стук маятника и легкий скрип пера; иногда под окнами его раздавался стук кареты, но труженик, казалось, до того привык к подобного рода явлениям, что не обращал на них ни малейшего внимания.
Тот, кто знал Эмануила только понаслышке и по заслугам, был бы удивлен убранством его кабинета; но кто его видел и кто мог заметить в нем аристократические наклонности, не удивился бы, увидев, что они-то и руководили им в соединении вкуса и комфорта в своем жилище. Эмануил был пэром Франции: его строгая честность, благородство, искренность и высокая нравственность были двигателями его политической деятельности. Принадлежа к оппозиционной партии, он был не только сильным, но и просвещенным ее представителем, который, изучив хорошо прошедшее, легко разрешал все важные и трудные задачи, относящиеся к будущему. Судя по этому только, говорим мы, можно было вообразить его уже пожилым человеком, занимающим квартиру скромную и простую, как и его привычки; тогда как в действительности он работал в кабинете, украшенном золотом, шелком и полным благовония, подобно будуару женщины. Где причина такого кажущегося противоречия? В том, что Эмануил в совершенстве понимал великое и прекрасное во всем - в мебели и в политике, в искусствах и в нравственности. Он до того был уверен в прочности своей репутации, что не боялся отдаваться своим наклонностям и вкусам; он спал не более трех-четырех часов, но спал на мягкой и роскошной кровати; он не допускал, чтобы суровость нравов простиралась до истязаний; он редко пользовался удовольствиями жизни, но когда отдавался им - то отдавался весь; он не понимал возможности под предлогом серьезных занятий и своего политического положения платить скукою и лишать удобства тех, кому приходило желание посещать его; напротив, ему хотелось, чтобы тот, кто бывал у него, к какому бы сословию он ни принадлежал, не встречал бы противоречия своим привычкам и своим вкусам; сидел бы в мягких креслах и покоил свои глаза на изящной обстановке его комнат. Но, может быть, подумаете вы, что эта роскошная квартира пользовалась посещением женщины, которой личность хозяина и его положение могли внушить и страсть и желание? Вовсе нет. Эмануил не имел интриг, и не потому, чтоб он презирал женщин, нет, а потому, что он любил и боялся их в одно и то же время. Он сознавал, что две сильные страсти не могут жить в одном и том же сердце; сердце же его, равно как и душа, принадлежало политике, а следовательно, любовь была для него иногда развлечением, но чаще простою забавою. Ему представлялось много случаев овладеть привязанностью женщины, но он не пользовался ими, как и не искал их; к тому же он боялся, чтобы не подчиниться тому влиянию, которое умная и порядочная женщина могла бы иметь над ним; презирая ложь и чувствуя себя не расположенным любить, он не решался клеветать на себя; поэтому-то он жил, не имея любовницы, хотя и не обходился без женщин. Он любил их - но так, как их любил Наполеон I, как их любят все великие умы, занятые исключительно великими делами, и которые убедились, что любовь служит всегда препятствием к достижению честолюбивых целей. Как торопливый путник, не видящий еще цели своего путешествия, срывает по временам цветы, встречающиеся ему на дороге, и упивается их ароматом, так и Эмануил по временам оставался с женщиной; и точно так же, как он имел прекрасные вещи, так он встречал прелестнейших женщин, понятно, что из того разряда, где красота физическая есть единственное их достоинство.
Теперь, когда читатели узнали короче Эмануила, им нетрудно будет объяснить себе его равнодушие к Юлии Ловели; и потому-то утром, приехавши к нему, она встретила в нем не просто только неприятеля, но равнодушнейшего из смертных; а между тем она была прекрасна. Эмануил видел ее вчера впервые, видел издали, при блеске свеч, в бальном костюме, в оперной ложе, окруженной цветами, - теперь она предстала пред ним просто одетою, почти завернутою шалью, и все-таки должен был сознаться, что красота была ее неотъемлемой принадлежностью; оттого-то он и встретил ее с чувством невольного удивления, усадил ее и сел рядом с нею.
- Я должна вам показаться безумной, - сказала она, свободно разваливаясь в кресле, как будто она уже давно знала Эмануила, но в словах и движениях ее проглядывала скорее утонченность светской женщины, нежели обыкновенная свобода камелии.
- Где же тут безумие? - спросил он. - Напротив, я вижу в вашем посещении только доброту и снисхождение к затворнику, который сам никогда бы не осмелился явиться к вам.
- По той причине, что вы никогда не обратили бы на меня внимания. О, ваш образ мыслей о женщине мне известен.
- Но ведь мой образ мыслей о женщинах - весьма лестный для их самолюбия…
- Материально - может быть; но вы не признаете за ними силы нравственного влияния.
- Иногда да; я жду только случая, чтоб изменить мое мнение, - сказал Эмануил, вглядываясь в Юлию и думая в то же время, что любезность в разговоре с хорошенькой и молоденькой женщиной еще ни к чему не обязывает.
- Позвольте заметить, что вы говорите неправду, и остаться при убеждении, что если бы вам встретилась женщина не совсем обыкновенная, то вы не только не полюбили бы ее, но постарались бы избежать всяких с нею сношений.
- В таком случае, - возразил Эмануил, - как же вы-то здесь? Ведь, если я не ошибаюсь, вы принадлежите к тем женщинам, от которых я бегу.
- Быть может. Г-н де Гриж был вчера в вашей ложе, он вам говорил обо мне?
- Да.
- Что же он сказал?
- То, что я уже и сам знал - что вы прекрасны, и что я узнал сейчас - что вы умны.
- Однако и пяти минут не прошло, как мы разговариваем, а вы уже солгали два раза: это слишком даже для дипломата - в особенности же имея дело с женщиной.
- Что ж он мог мне сказать?
- Что у меня бывали любовники…
- Разве вы это скрываете?
- Конечно, нет; я и не сержусь за это. Но кроме того, он сказал вам, что письмо, которое вы получили, было писано мною.
- Он так думал…
- И, как видите, он не ошибся; не говорил ли вам маркиз еще чего-нибудь?
- Нет.