Я молчала, не в силах произнести что-либо членораздельное. Я поверила матери разумом, но душа и сердце отказывались верить услышанному. И я ушла в себя. Раздобыла "Люди лунного света" Розанова, лила над этой книжкой слезы отчаяния и какого-то болезненного счастья. Она еще сильней подогрела во мне любовь. Помнишь, там сказано: "Он, то есть содомит, третий человек около Адама и Евы, в сущности, - это тот "Адам", из которого еще не вышла Ева; первый полный Адам. Он древнее того "первого человека, который начал размножаться". Он смотрит на мир более древним глазом; несет в натуре своей более древние залога, помнит более древние сказки мира и более древние сказки земли…" И так далее. Моя любовь, наверное, достигла своего наивысшего накала. Думаю, ты не представляешь себе, что такое первая любовь девочки-подростка, выросшей на литературе, музыке, театре. Это какой-то котел, где все увиденное, услышанное, подсмотренное, придуманное и так далее превращается в одну-единственную энергию - энергию чистой, наивной, безоглядной любви.
Алеша появился снова через месяц и двадцать дней. Я заметила в нем странную взбудоражившую меня перемену. В нем бурлила какая-то энергия, выплескиваясь нежностью, которой он одаривал меня на каждом шагу. Это была странная нежность - взглядов, прикосновений, робких полуобъятий, от которых меня пронизывало током высокого напряжения. Он жался ко мне, словно ища моей защиты. Я была на седьмом небе от счастья - зов плоти во мне был еще очень слаб и неясен. Я играла ему на скрипке, потом мы гонялись друг за другом по квартире точно маленькие. Это было волшебное время. Моя жизнь превратилась в вечный праздник. Я расцвела, похорошела. За какой-то месяц округлилась фигура, хоть я все еще и оставалась девочкой-подростком, появился загадочный блеск в глазах. Мама смотрела на меня и тайком вздыхала. Я сказала ей как-то: "Вот посмотришь - я обязательно обращу его в мою веру. Он сам сказал мне, что нет и не может быть ничего прекрасней любви двух юных сердец".
Я теперь ходила на все студийные спектакли с участием Алеши. Он потрясающе играл в "Гамлете". Я обратила внимание, каким успехом он пользуется у парней и девушек, и очень ревновала его к девушкам - они все до единой казались мне красавицами. А вот к ребятам почему-то его не ревновала, вопреки тому, что я слышала от мамы.
Как-то Алеша явился к нам среди ночи ужасно чем-то расстроенный и возбужденный. Они с мамой закрылись на кухне. Я знала, что подслушивать мерзко, но удержаться не могла. Прижавшись ухом к стене ванной комнаты, выходящей на кухню, я слышала обрывки фраз и всхлипывания Алеши. "Он меня бросил… У него есть кто-то… Я наложу на себя руки… Он клялся, это навечно…" - долетало до меня.
Мама долго успокаивала Алешу и отпаивала чаем. К ней многие приходили за поддержкой и утешением, и она всегда старалась помочь.
Наконец мама уложила Алешу спать на диване в нашей гостиной. К тому времени я закрылась у себя, пытаясь переварить подслушанное и воссоздать в образах то, что случилось с Алешей. Я представляла его в одной постели с Олегом, к которому так и не могла ни испытывать ненависти, ни даже ревновать к нему Алешу. Поцелуй мужчины с мужчиной даже в губы казался мне какой-то игрой, театром, чем-то ненатуральным и вовсе не возбуждающим. Меня обычно очень возбуждали поцелуи в кино, особенно если и женщина и мужчина были молоды и красивы. Над всеми остальными чувствами во мне в ту пору преобладало стремление к красоте, и возбудить меня могла только красота. Я в ту пору еще не могла отдавать себе отчета в том, что в человеке бродят темные, ему не подвластные силы, что нами управляет похоть, которая ослепляет разум и превращает человека в животное. О, лучше бы я этого так никогда и не узнала.
Девушка замолчала. Ян видел в свете беспрестанно полыхавших молний, что она вся сжалась в комочек и дрожит. Ему тоже стало холодно. Он схватился за край парусины, которой было покрыто его ложе из водорослей, выдернул ее из-под себя, набросил один конец на плечи девушке, в другой завернулся сам. Теперь они оказались почти рядом.
- Спасибо, - прошептала она и еще чуть-чуть к нему придвинулась. От нее пахло морем и чем-то еще - очень знакомым и даже родным. Эти запахи будили какие-то ассоциации. Он сам еще не мог понять - какие.
- Ты приплыла сюда морем? - спросил он девушку. - Со стороны суши сюда хода нет. Откуда ты узнала про эту пещеру? Ее не видно с пляжа.
- Я видела ее, когда мы с мужем заплыли на матраце далеко-далеко в море. Помнится, я еще тогда подумала, что, если мне станет совсем плохо, я спрячусь в нее и уморю себя голодом. Утопиться я не смогу - пробовала уже, и это оказалось очень больно. Вода отторгла меня, - серьезно сказала девушка.
- Это моя пещера. В ней нельзя умереть. Сюда заглядывают самые первые лучи солнца. Солнце не позволит тебе умереть.
Девушка грустно усмехнулась.
- Ты ненормальный. Из того же племени, что и я. Ты тоже не согласен подчиняться законам, по которым живет этот мир. Ведь правда?
- Правда. - Ян кивнул и почему-то снова смутился. - Но я об этом не думал. Я жил, потому что мне не приходила в голову мысль о смерти. Мне было все равно - здесь или там.
- Там, по крайней мере, ничего не будешь чувствовать, - сказала Ева и положила голову на плечо Яна. - Я так устала чувствовать.
Он робко обнял ее за хрупкие плечи, при этом испытывая сложные - он сам бы не смог отделить их одно от другого, а тем более выразить словами - ощущения. Ева будила в нем волнующее любопытство, сострадание, желание касаться ее волос, кожи. Но это желание не было плотским - в этой девушке словно таилась какая-то энергия, которая сейчас была необходима ему, чтобы выжить.
- Как хорошо, - прошептала она. - Ты - настоящий мужчина, и нам ничего друг от друга не нужно, кроме капельки тепла и понимания. Верно?
Ян молча кивнул.
- Я буду рассказывать дальше. Мне кажется, тебе на самом деле интересно. - Девушка выпрямилась, обхватила руками колени, тряхнула головой. - Алеша заснул или просто затих на тахте в гостиной, мама ушла к себе. Она всегда пьет снотворное, потому что больше всего на свете боится бессонницы и своих мыслей. В квартире все затихло. Я вышла в пижаме и босиком в коридор - мне очень хотелось взглянуть на спящего Алешу. Я думала, что смогу прочитать на его лице что-то такое, что мне просто необходимо знать.
Он лежал на спине, разметав по подушке свои мягкие темные волосы. Я присела на корточки возле тахты, не в силах отвести от него взгляда. Мне казалось, он отдается кому-то во сне, хотя мои познания в сексуальной области в ту пору носили еще книжно-теоретический характер. Но во мне, наверное, сильно развито чувство интуиции, и я почти всегда слышу его безошибочную подсказку.
Самое странное, но в этой позе он нравился мне еще больше, и мое сердце забилось в бешеном ритме. Наверное, дело было не только в том, что сейчас, во сне, он выглядел очень беззащитным, а и в том, что во мне, как почти во всякой женщине, сильно было желание защитить. Мне кажется, я поняла чутьем, что он и есть тот самый мужчина, в котором живет еще и женская душа, и что это придает ему особую прелесть и обаяние в моих глазах. "Он знает и чувствует то, что знаю и чувствую я. И то, чего я не знаю, но хочу узнать. Я половинка, а он целый, полный. Как же, наверное, богаты его ощущения жизни!" - думала я.
Вдруг Алеша открыл глаза.
- Мне не хватало тебя во сне, - прошептал он и отодвинулся, освобождая край дивана. - Иди сюда. Как хорошо, что есть на свете ты. Странное волшебное дитя…
Ни секунды не размышляя, я нырнула под одеяло и прижалась к нему. Мне хотелось отдаться ему без остатка. Но мне хотелось его совсем не так, как хочет мужчину женщина, хотя мое тело трепетало. Оно трепетало так же или почти так же, когда я слушала Шопена или Паганини, читала Байрона. Алеша был для меня словно воплощением искусства в человеческом образе. А я с детства боготворю искусство.
Его поцелуй был красивым и долгим - я видела нас со стороны, я любовалась нами. Мои волосы свесились до самого пола, его ресницы трепетали от им же выдуманной и разыгранной страсти упоения. Тогда нам обоим было вполне достаточно этого - я была Евой, еще не искушенной змеем, а он Адамом, из которого Ева пока не вышла. И это было потрясающе.
- Мне даже нравится, что у тебя есть это, - сказал Алеша, касаясь кончиками пальцев моих грудей. - И вот это тоже. - Его ладонь уже лежала между моих ног. - Этого нет у меня, но я знаю, что ты чувствуешь, когда я к этому прикасаюсь. Тебе ведь очень приятно, да?
- Да, - соврала я. В ту пору мне было одинаково приятно, когда его пальцы касались различных частей моего тела, и сексуального желания как такового я еще не испытывала.
- Но ведь ты не хочешь, чтобы кто-то грубый и сильный подчинил тебя своей воле и заставил испытать чувство животного удовлетворения? - допытывался Алеша.
- Я не знаю, что это такое. Я читала об этом в книгах. У Золя, у Бунина, - призналась я. - По-моему, это на самом деле отвратительно. Так, как у нас с тобой, мне нравится больше.
Мы ласкали друг друга до утра и заснули, тесно прижавшись всем тем, чем можно друг к другу прижаться. Разбудил нас резкий и длинный звонок в дверь. Я почувствовала, как напряглось Алешино тело.
- Не открывай, - шепнул он мне на ухо. - Это он.
Звонок повторился.
Алеша спрятал голову под подушку и накрылся одеялом. Я вскочила, подбежала к двери и глянула в глазок. На лестничной площадке стоял Олег с букетом цветов, двумя бутылками шампанского и большой коробкой шоколадных конфет в руках.
- Открывай, маленькая проказница, - сказал он, точно учуяв меня через дверь. - Устроим пир горой, хвост трубой. Этот принц Арбатский у вас?
Меня терзали противоречивые чувства. Мне хотелось впустить Олега, повиснуть у него на шее, почувствовать себя в его мужских - отцовских - объятиях. Но ведь Алеша не хочет его видеть, и потом их связывают эти отношения… Это совсем не то, что связывает отныне нас с Алешей… Но ведь Алеша пропадал где-то почти два месяца и не дал о себе ни единой весточки. Правда, это было еще до того, что произошло между нами. После того, что произошло между нами сегодня ночью, Алеша не захочет… любить Олега.
Внезапно я почувствовала себя очень сильной, способной победить Олега, которого продолжала любить почти как прежде.
И все-таки я не спешила открывать дверь. Я переступала с ноги на ногу на холодном грязном полу прихожей и никак не могла заставить себя протянуть руку и отодвинуть задвижку. Как вдруг услышала за спиной шаги матери и ее хорошо поставленный грудной голос:
- Черт побери, мог бы, по крайней мере, дать выспаться. - Она вышла в прихожую, на ходу запахивая черный кружевной пеньюар. - Олежка, ты, что ли?
- С днем рождения, моя богиня! - услышала я из-за двери и вспомнила, что матери сегодня стукнуло сорок, а значит, дверь нашей квартиры не будет закрываться до самой поздней ночи.
Я стояла и смотрела, как Олег, румяный и очень красивый с мороза, шумно и тоже по-артистически красиво целовал мать в губы. И вдруг мне сделалось противно - я даже не поняла, почему. Я убежала в свою комнату, заперлась на крючок и поставила на проигрыватель пластинку фа-минорного концерта Шопена. Это была самая чистая музыка из той, что я знала. Мне нужно было запастись чистотой. Интуиция подсказывала мне, что сегодня я стану свидетелем чего-то грязного.
Сердце больно сжалось.
Когда я вышла из своей комнаты - это случилось часа через два после появления Олега, - диван, на котором спали мы с Алешей, задвинули в дальний угол. Всю комнату занимал праздничный стол, уставленный бутылками, букетами цветов, тортами, вазами с виноградом и апельсинами. Мама, сколько я помню, никогда не готовилась специально к приему гостей, ничего не пекла и не жарила, зато в доме всегда была выпивка, к тому же она умела накрыть королевский стол из тех даров, что подносили ей друзья и коллеги. Алеши не было нигде. Вообще в квартире, как показалось мне поначалу, не было ни души - словно стол накрыли не люди, а призраки.
Мама ушла в театр на репетицию - я узнала это из записки на кухонном столе. Зазвонил телефон. Я сняла трубку. Из театра спрашивали Олега и Алешу - сегодня репетировали "Чайку", в которой были заняты и тот, и другой. Я знала, что для Алеши этот спектакль очень важен. Я ответила, что ни того, ни другого у нас нет, и положила трубку.
И тут я услыхала, что в ванной комнате льется вода. Не то, чтобы я испугалась - в нашей квартире вечно кто-то принимает ванну или душ, бреется, пьет на кухне кофе либо водку, случается, и то, и другое, - но мне вдруг сделалось не по себе: оттуда доносились какие-то приглушенные звуки, как будто тот, кто их издавал, не хотел быть обнаруженным.
Любопытство взяло верх над всеми остальными чувствами, и я одним прыжком очутилась возле двери в ванную. Задвижка здесь давным-давно была сорвана, да в ней никто и не нуждался. Я приоткрыла дверь миллиметров на пять. Наша ванная комната по прихоти матери, обожавшей смотреться в зеркала, имела три зеркальные стены. Сейчас они были матовыми от пара, и все равно я разглядела то, что так боялась и в то же время жаждала разглядеть. Оба были совершенно голые. Алеша стоял впереди. Олег крепко стискивал руками его за пояс и отчаянно вертел ягодицами. Я не видела лица Алеши - оно было закрыто мокрыми волосами. Лицо Олега показалось мне свирепым. Я поняла, что стала свидетельницей интимной близости между двумя мужчинами, о чем мне пыталась рассказать мать.
Я побрела в гостиную, машинально налила себе что-то из какой-то бутылки, положила в рот что-то безвкусное, еще чем-то запила. Потом улеглась на диван и стала задирать к потолку ноги. В детстве это было моим любимым занятием и обычно забавляло взрослых. Потом мне вдруг захотелось забиться от всех в темную глухую нору, где можно было бы остаться наедине со своими мыслями и ощущениями. Я знала, что, если сейчас кто-то обратится вдруг ко мне с самым невинным вопросом, я наброшусь на этого человека с кулаками.
Тут я вспомнила, что в диване подо мной много пустого места. Когда-то в его большом деревянном чреве лежали мои игрушки, но год назад мама отдала их дворничихе. Я приподняла плюшевый верх дивана, легла и опять закрыла его. Это место в самом деле напоминало нору - здесь парила кромешная темень, пахло пылью, паутиной и чем-то еще успокаивающе ветхим. Я закрыла глаза и, кажется, заснула. Вдруг прямо надо мной послышался Алешин голос:
- Ты мне изменил. Я уже не смогу любить тебя как прежде. Это будет стоять между нами. Всегда.
- Брось, Лелька, мы не на сцене, - Олег усмехнулся и сел на диван прямо над моими ногами. - Я здорово накачался в тот вечер, а она сама расстегнула мне ширинку.
- Боже мой, как пошло, - услышала я сдавленный шепот Алеши.
И снова Олег усмехнулся.
- Ты настоящий Треплев. А мы, друг, между прочим, должны быть сейчас на репетиции. Влетит нам от Фантика по первому разряду. Я за тебя спрячусь, можно? Старик при виде тебя млеет. Ты бы с ним потерся чуть-чуть - он тебя в любой спектакль введет.
- Какие мерзости ты говоришь. Как ты можешь… Неужели ты думаешь, что ради карьеры я бы мог пожертвовать…
И тут Олег расхохотался. Он смеялся долго, с наслаждением. Я почувствовала, как в моей душе закипает слепая ярость. Разумеется, я всецело разделяла сторону Алеши и совсем забыла про себя.
- Чем пожертвовать? Ты что, принцесса Аврора? Пожертвовать… Да ради искусства всем можно пожертвовать, слышишь? Даже жизнью. Фу, вот и я стал пороть мелодраматическую чушь. Твое влияние.
- Если бы это на самом деле было так, - Алеша громко вздохнул. - Я только об этом и мечтаю.
Я почувствовала, что он сел прямо над моей головой. Он был худой и совсем легкий, и между мной и диваном осталось достаточно места.
- Брось, Лелька, не усложняй нам обоим жизнь, - сказал Олег примиряющим тоном. - Ты ведь знаешь, я тоже тебя люблю, но мне не двадцать лет, и я чего-чего только в этой жизни не натерпелся. Тем более если учесть, что в нашем вертепе я работаю уже пятнадцать лет.
- Тебе нужно только мое тело. Я не верю в твою любовь. Не верю, - хныкающим голосом сказал Алеша.
- Любовь двух голубых? Да ты в своем уме, а? И так кое-кто уже… У нас столько завистников. Настрочат куда надо - и прощай твоя молодость и красота.
- Можно уехать туда, где нас никто не знает, - тихо сказал Алеша. - Жить в каком-нибудь маленьком городке, играть в провинциальном театре, любить друг друга…
- Ну ты, Леля, даешь. Тебе случалось жить когда-нибудь в провинции? - спросил Олег таким тоном, словно интересовался, сидел ли когда-нибудь Алеша в тюрьме.
- Мне приходилось бывать в Одессе, Риге…
- Вот-вот. Ты еще Париж с Лондоном назови. Я вырос в этой чертовой провинции и грыз зубами землю, чтобы попасть в столицу. У тебя фантазии не хватит представить себе, через какие мерзости пришлось мне пройти.
- Значит, у нас с тобой нет выхода? - срывающимся шепотом спросил Алеша.
- Выход есть всегда. Но для этого нужно жить тем, что у тебя в голове, а не прямой кишкой, ясно? А теперь давай звони Фантику. И изволь говорить с ним поласковей. Подпусти несколько ворковатых и томных вздохов. Скажи, что был на даче, а электричку, на которую рассчитывал, отменили. Я бегу в театр. У меня своя версия проработана.
Я слышала, как за Олегом захлопнулась входная дверь. Алеша какое-то время сидел на диване, потом с тяжелым вздохом встал, вышел в коридор и несколько раз меня окликнул, даже заглянул в мою комнату. Но я была вынуждена остаться в своей норе, как бы мне ни хотелось обнять и утешить его. Я слышала, как он разговаривал с Пал Семенычем - Фантиком - главрежем театра. Он говорил из кухни, я не могла расслышать слов, но интонация у него была еще та - собачонка, побитая хозяином и выскуливающая у него прощения. Потом он брился в ванной, ходил по комнатам, вздыхал и наконец ушел, бесшумно прикрыв за собой входную дверь.
Я вылезла из своего убежища. А через пять минут появилась мама в окружении друзей и цветов. Захлопали пробки шампанского, зазвучал смех, беспрерывно звонил дверной звонок и телефон, в квартире стало тесно и невыносимо шумно.
Я сидела на своей тахте в старых узеньких джинсах и ковбойке, в которой ходила в манеж - последнее время я увлекалась верховой ездой. Я смотрела в одну точку перед собой. Это был узкий туннель, входом в который служил мой зрачок - как раз напротив меня было зеркало шкафа. Тоннель казался мне унылым и бесконечно длинным. Я летела по нему, а впереди звенела и насмехалась пустота.
Внезапно я вскочила и прижалась носом к холодной поверхности зеркала. Два круглых синих глаза, длинные белесые волосы… Их обожала и лелеяла мама. Мша говорила, что во мне заложено больше сексуальности, чем в Мэрилин Монро. Еще она считала, что я похожа на нее внешне. "Кто такая Мэрилин Монро? - думала сейчас я. - Соблазнительница мужчин. Женщина, рожденная для того, чтобы удовлетворять похоть Адама, из ребра которого, если верить Библии, ее сотворил Бог. Мой Адам другой. Никакой Мэрилин Монро соблазнить его не под силу".