Письмо третье – от юной леди, оказавшейся в стесненных обстоятельствах, к подруге
Несколько дней назад я посетила закрытый бал, который давал мистер Пепелгэм. Поскольку матушка никогда не бывает в свете, она поручила меня заботам леди Гревиль, оказавшей мне честь заехать за мной по пути туда и позволившей мне сесть впереди, хотя последняя услуга оставила меня совершенно равнодушной, поскольку я знаю, что она считается весьма обязывающей.
– Что ж, мисс Мария, – произнесла ее светлость, увидев, как я подхожу к экипажу, – вы сегодня весьма элегантно выглядите: мои бедные девочки, увы, померкнут на вашем фоне; я только надеюсь, что ваша матушка все же не решится причинить себе горе расставанием с вами. У вас новое платье?
– Да, мэм, – как можно равнодушнее ответила я.
– Так и есть, и думаю, очень тонкое. – И она пощупала материал, когда я, с ее позволения, усаживалась рядом с ней. – Смею сказать, это очень умно с вашей стороны… Но должна признаться – вы ведь знаете, я всегда говорю, что думаю, – я считаю, вы совершенно зря пошли на такие расходы… Почему бы вам не надеть старое, в полоску? Конечно, не в моем обычае придираться к людям лишь потому, что они бедны, – ведь я считаю, что они более достойны презрения и жалости, нежели упреков в недостатке средств, особенно если они с этим ничего поделать не могут; но в то же время должна заметить: по моему мнению, ваше старое платье в полоску вполне сгодилось бы для своей обладательницы, поскольку, сказать по правде (а я всегда говорю, что думаю), я опасаюсь, что половина людей в зале не поймут, есть на вас вообще платье или нет; но, полагаю, сегодня вы намерены отхватить себе муженька… Что ж, чем раньше, тем лучше, желаю вам успеха.
– В самом деле, мэм, у меня вовсе нет подобных намерений…
– Никто никогда не слышал, чтобы юная дама признавалась, что охотится за состоянием, – рассмеялась леди Гревиль, но Эллен, я уверена, мне посочувствовала.
– Ваша матушка уже легла, когда вы вышли из дому? – спросила ее светлость.
– Но, мэм, – вмешалась Эллен, – сейчас ведь только девять часов.
– Верно, Эллен, но свечи стоят денег, а миссис Вильямс слишком умна, чтобы быть расточительной.
– Она как раз собиралась ужинать, мэм.
– А что она ела на ужин?
– Не знаю, я не обратила внимания.
– Хлеб с сыром , полагаю.
– По-моему, лучшего ужина и желать нельзя, – возразила Эллен.
– У тебя нет причин желать его, – парировала ее мать, – поскольку тебе всегда подают ужин получше.
Мисс Гревиль преувеличенно громко рассмеялась, как она всегда делает в ответ на шутки маменьки.
Вот в такой унизительной ситуации мне пришлось оказаться, когда я вынуждена была ехать в экипаже ее светлости, но я не смела дерзить, поскольку маменька всегда учит меня проявлять скромность и терпение, если я хочу устроиться в этом мире. Она настаивает на том, чтобы я принимала все приглашения леди Гревиль, иначе, не сомневайся, я ни за что не вошла бы ни в ее дом, ни в ее карету ввиду неприятной убежденности в том, что там меня постоянно будут попрекать бедностью… Когда мы доехали до поместья Пепелгэмов, пробило десять часов – на полтора часа позже, чем нас там ожидали; но леди Гревиль – дама слишком светская (или, по крайней мере, считает себя таковой), чтобы быть пунктуальной. Танцы, однако, еще не начались, так как все ожидали мисс Гревиль. С момента нашего прихода прошло немного времени, когда меня пригласил на танец мистер Бернард; но когда мы уже вставали, он вспомнил, что оставил свои белые перчатки у слуги, и тут же поспешил за ними. Тем временем танцы начались, и леди Гревиль, идя в другую залу, прошла прямо передо мной… Она заметила меня, резко остановилась и, хотя мы были не одни, сказала:
– Ну надо же, мисс Мария! Как, разве вы не можете найти себе партнера? Бедная девочка! Боюсь, новое платье вы надели совершенно зря. Но не отчаивайтесь; возможно, вам все же удастся сделать круг-другой до конца вечера.
Произнеся это, она двинулась дальше, не слушая моих многочисленных уверений, что я уже обещала танец, и оставив меня в большом раздражении из-за того, что меня так опозорили перед всеми… Впрочем, мистер Бернард довольно быстро вернулся и, подойдя ко мне, как только вошел в залу, а сразу за тем введя в круг танцующих, надеюсь, избавил мою репутацию от тени, брошенной на нее леди Гревиль, на глазах у всех пожилых дам, слышавших ее речь. Вскоре мои беспокойства утонули в удовольствии от танца и от осознания того, что у меня самый приятный партнер из всех присутствующих. А поскольку он, более того, является наследником чрезвычайно солидного состояния, я заметила, что леди Гревиль не очень-то обрадовалась, когда увидела, кого он предпочел… Ее переполняла решимость унизить меня, и потому, когда мы сидели и отдыхали между танцами, она в сопровождении мисс Мейсон подошла ко мне с еще более оскорбительно важным видом, нежели обычно, и спросила достаточно громко, чтобы ее услышала половина присутствующих:
– Простите, мисс Мария, чем занимался ваш дедушка? Мы с мисс Мейсон никак не можем решить, был ли он бакалейщиком или переплетчиком.
Я поняла, что она просто хочет задеть меня, и приняла решение насколько возможно не дать ей заметить, что ей это удалось.
– Ни тем, ни другим, мадам; он был виноторговцем.
– Ах, вот оно что; я знала, что он занимался каким-то недостойным делом… Он ведь разорился, не правда ли?
– Полагаю, что нет, мэм.
– Разве он не скрывался от правосудия?
– Никогда о таком не слышала.
– Но, по крайней мере, он умер банкротом?
– Мне об этом никогда раньше не говорили.
– Как, а разве ваш отец не был беден как церковная мышь?
– Полагаю, что нет.
– Разве однажды он не предстал перед судом Королевской скамьи?
– Я его там никогда не видела.
Она наградила меня таким взглядом… а потом развернулась и ушла в большом гневе; а я была в восторге от собственной дерзости, но опасалась, не сочли ли меня чересчур нахальной. Поскольку леди Гревиль была ужасно на меня сердита, оставшийся вечер она не обращала на меня решительно никакого внимания; впрочем, будь я у нее в фаворе, она бы точно так же меня игнорировала, поскольку присоединилась к группе влиятельных людей, а она никогда не говорит со мной, если рядом есть еще кто-нибудь. Мисс Гревиль за ужином оставалась вместе с матерью и ее собеседниками, а Эллен предпочла сидеть рядом со мной и с Бернардами. Мы чудесно потанцевали, а поскольку леди Г. проспала весь путь до самого дома, то и поездка оказалась весьма приятной.
На следующий день, как раз когда мы обедали, у ворот остановилась карета леди Гревиль – она считает, что именно это время больше всего подходит для визитов. Она послала слугу сообщить нам, что "она не намерена входить в дом, а вот мисс Мария обязана подойди к ее экипажу, поскольку ее светлость желает с ней поговорить, да пусть поспешит и явится немедленно…"
– Какое наглое сообщение, мама! – воскликнула я.
– Иди, Мария, – велела мне маменька… И я подчинилась, и пошла туда, и вынуждена была стоять у окна экипажа из-за прихоти ее светлости, хотя дул очень сильный и холодный ветер.
– М-да, мисс Мария, вижу, вы сегодня не так элегантны, как давеча… Но я приехала сюда не для того, чтобы проверить, как вы одеты, а чтобы сообщить, что вы можете отобедать с нами послезавтра… не завтра, не перепутайте и не приходите завтра: мы ждем лорда и леди Клермон и сэра Томаса Стэнли с семейством… Вам, пожалуй, не удастся одеться столь же хорошо, как вчера, поскольку кареты я за вами не пришлю; если будет дождь, можете взять зонт.
Я едва сдерживала смех, слушая, как она милостиво дозволяет мне не мокнуть…
– И пожалуйста, будьте любезны не опаздывать, ждать вас я не стану: терпеть не могу, когда обед слишком долго стоит на плите. Но и раньше срока тоже не приходите. Как поживает ваша матушка? Она сейчас обедает, не так ли?
– Да, мэм, мы как раз обедали, когда ваша светлость прибыли.
– Боюсь, вам очень холодно, Мария, – заметила Эллен.
– Да, восточный ветер просто ужасен, – вместо меня ответила ее матушка. – Уверяю вас, мне холодно уже оттого, что окно опущено. Но вы же привыкли к порывам ветра, мисс Мария, и это сделало ваше лицо таким грубым и обветренным. Вы, юные дамы, которые не могут позволить себе часто пользоваться экипажем, не привыкли обращать внимание на погоду, когда выходите на улицу, или на то, как ветер холодит ваши ноги. Своим девочкам я бы не позволила стоять на улице, подобно вам, в такую погоду. Но некоторые люди не чувствуют холода и не такие хрупкие, как мы. Что ж, не забудьте: мы ждем вас в четверг к пяти. Непременно прикажите горничной, чтобы пришла за вами вечером. Луны не будет, и прогулка домой окажется для вас малоприятной… Кланяйтесь от меня маменьке; боюсь, обед ваш уже остыл… Езжай дальше.
И она укатила, оставив меня в сильном раздражении, как и всегда.
Мария Вильямс.
Письмо четвертое – от юной леди, находящейся в стесненных обстоятельствах, к подруге
Вчера мы обедали у мистера Эвелина, где нас представили очень хорошенькой девушке, его кузине. Я чрезвычайно обрадовалась ее появлению, поскольку очарование прелестного личика было дополнено манерами и голосом, вызвавшими во мне несомненный интерес. Они до такой степени разожгли во мне любопытство, что я решила непременно узнать историю ее жизни – кто ее родители, откуда она родом и что с ней стряслось, поскольку на тот момент было известно лишь, что она приходится родственницей мистеру Эвелину, а фамилия ее Гренвиль. Вечером мне подвернулась возможность по крайней мере попытаться выяснить то, что мне так хотелось узнать: все увлеклись игрой в карты, кроме миссис Эвелин, моей матери, доктора Дрейтона, мисс Гренвиль и меня; а поскольку первые две были заняты тихой беседой, а доктор уснул, мы оказались вынуждены развлекать друг друга. Именно этого я и хотела, и будучи полна решимости не оставаться в неведении из-за недостаточного количества заданных мною вопросов, я начала разговор следующим образом:
– Вы уже давно в Эссексе, мэм?
– Я приехала во вторник.
– Вы родом из Дербишира?
– Нет, мэм! – Очевидно, мой вопрос ее удивил. – Из Суффолка.
Ты, милая Мэри, наверняка сочтешь меня слишком напористой, но тебе известно, что дерзости мне не занимать, когда я иду к цели.
– Вам нравится в деревне, мисс Гренвиль? Здесь не хуже, чем там, откуда вы приехали?
– Намного лучше, мэм, если говорить о красотах. – Она вздохнула. Я изнывала от нетерпения узнать отчего.
– Но пейзажи в любой деревне, как бы красивы они ни были, – заметила я, – плохое утешение для того, кто потерял близких друзей.
Она покачала головой, будто испытала то, о чем я говорила. Любопытство мое столь возросло, что я решила удовлетворить его любой ценой.
– Так значит, вы сожалеете о том, что вам пришлось оставить Суффолк, мисс Гренвиль?
– Безусловно.
– Я полагаю, вы родились там?
– Да, мэм, родилась и провела долгие счастливые годы…
– Это большое утешение, – согласилась я, – надеюсь, мэм, что несчастливых лет у вас там не случалось.
– Абсолютное блаженство не свойственно смертным, и никто не должен уповать на беспрерывное счастье… С некоторыми невзгодами мне и правда довелось столкнуться.
– С какими именно невзгодами, мэм? – спросила я, сгорая от нетерпения узнать все.
– Ни с какими, мэм, надеюсь, причиной которых были бы преднамеренные проступки с моей стороны.
– Осмелюсь сказать, что так и есть, мэм, и не сомневаюсь в том, что какие бы страдания вам ни пришлось пережить, они могли быть вызваны исключительно жестокостью родственников или ошибками друзей.
Она вздохнула.
– Вы, кажется, несчастны, дорогая мисс Гренвиль… В моей ли власти утолить ваши печали?
– В вашей власти? – в большом удивлении переспросила она. – Никто не сможет сделать меня вновь счастливой.
Эти слова она произнесла в такой скорбной и мрачной манере, что некоторое время у меня не хватало мужества продолжить. Я не могла издать ни звука. Впрочем, несколько мгновений спустя я пришла в себя и, глядя на нее с как можно большей любовью, сказала:
– Дорогая мисс Гренвиль, вы кажетесь мне ужасно молодой и, возможно, нуждаетесь в совете человека, чья забота о вас, наряду с более солидным возрастом, а возможно, что и с большей рассудительностью, могут разрешить дать его вам. Этот человек – я, и я призываю вас принять предложение, которое я вам делаю, – предложение доверия и дружбы, а в награду попрошу того же с вашей стороны…
– Вы чрезвычайно предупредительны, мэм, – ответила она, – и ваше внимание мне очень льстит… но я ни в коем случае не испытываю таких трудностей, такой двусмысленности положения, в которых бы мне пригодился совет. Однако если я с ними столкнусь, – продолжила она, расплываясь в почтительной улыбке, – я буду знать, к кому обращаться.
Я поклонилась, но почувствовала себя довольно униженной ее отказом; однако сдаваться не собиралась. Поняв, что проявлением сочувствия и дружбы мне ничего добиться не удастся, я приняла решение возобновить штурм путем вопросов и предположений.
– Как долго вы намерены оставаться в этой части Англии, мисс Гренвиль?
– Думаю, довольно долго, мэм.
– Но как же переживут ваше отсутствие мистер и миссис Гренвиль?
– Их обоих уже нет в живых, мэм.
Да, подобного ответа я совершенно не ожидала. Я не знала, что и сказать; никогда еще за всю мою жизнь я не испытывала подобной неловкости.
Письмо пятое – от страстно влюбленной девицы к подруге
Мой дядя с каждым днем становится все мелочнее, тетушка – все требовательнее, а я – все более влюбленной. Если так пойдет и дальше, то страшно представить, что с нами произойдет к концу года! Сегодня утром мне посчастливилось получить письмо от Масгроува.
" Сент-Сэквиль, 7 января
Сегодня исполняется месяц с того дня, как я впервые увидел мою милую Генриетту, и священный юбилей следует отметить как должно – а именно письмом к ней. Мне не забыть мгновения, когда ее прелести впервые предстали перед моим взором… Время, как Вам хорошо известно, не в силах стереть их из моей памяти. Это случилось у леди Быстраморе. О, счастливая леди Быстраморе, она живет всего лишь в миле от божественной Генриетты! Когда милое создание вошло в комнату, ах! каково было мое первое впечатление? Увидеть Вас было все равно, что узреть нечто восхитительно изящное. Я вздрогнул… приник к ней восторженным взором… С каждым мгновением Вы становились все очаровательнее – и несчастный Масгроув стал пленником Ваших чар, не успев даже осмотреться в зале. Да, мадам, мне выпало счастье обожать Вас – счастье, благодарность за которое не имеет предела. "Будет ли, – спросил он себя, – позволено Масгроуву умереть за Генриетту?" Счастливый смертный! И пусть он томится по той, кто является предметом всеобщего восхищения, кого обожают и полковник, и баронет! Восхитительная Генриетта, как Вы прекрасны! Заявляю Вам: Вы просто божественны! Вы больше, чем смертная. Вы ангел! Вы сама Венера. Говоря коротко, мадам, Вы самая хорошенькая девушка, какую я когда-либо видел, – и красота ее лишь сильнее в глазах ее Масгроува, поскольку разрешает ему любить ее и позволяет надеяться. И ах! Ангелоподобная мисс Генриетта, небеса свидетель, как пылко я надеюсь на скорую смерть Вашего мерзкого дяди и его падшей жены, поскольку моя милая не согласится стать моей, пока их уход в мир иной не даст ей такого обеспечения, каковое мое состояние не в силах ей предоставить, хотя эту ситуацию можно исправить… О жестокая Генриетта, как можете Вы настаивать на подобном решении?! В данный момент я проживаю у своей сестры, где намерен оставаться до тех пор, пока мой собственный дом (он хотя и превосходен, но сейчас несколько нуждается в ремонте) не сможет принять меня. Любезная принцесса моего сердца, прощайте! Сердца, которое дрожит, подписываясь
Ваш самый пылкий поклонник и преданный покорный слуга
Т. Масгроув ".
Это настоящий образец любовного письма, Матильда! Читала ли ты когда-нибудь подобный эпистолярный шедевр? Встречала ли ты такой ум, такие чувства, такую чистоту мысли, такую плавность речи, такую искреннюю любовь – и все на одной странице? Неужто я этого заслуживаю? Ведь не каждая девушка может встретить такого Масгроува! Ах! Как жажду я быть с ним! Я намерена завтра же отправить ему следующий ответ:
"Дражайший Масгроув…
Словами не передать, какой счастливой сделало меня Ваше письмо; я думала, что заплачу от радости, ибо люблю Вас больше всех на свете. Я считаю Вас самым любезным, самым красивым мужчиной в Англии и уверена, что Вы именно такой и есть. Никогда еще я не читала столь милого письма. Прошу, напишите мне еще одно такое же, в котором бы через строчку говорилось о том, как Вы меня любите. Я умираю от желания увидеть Вас. Как бы нам устроить эту встречу? Ведь мы так влюблены, что не можем жить порознь. О, милый Масгроув, Вы и представить себе не можете, с каким нетерпением я жду смерти моих дяди и тети… Если они вскорости не умрут, я непременно сойду с ума, потому что с каждым днем все сильнее влюбляюсь в Вас.
Как счастлива Ваша сестра, ведь она может вкушать удовольствие Вашего общества в своем доме; и как, должно быть, счастливы все в Лондоне из-за того, что Вы нынче пребываете там. Надеюсь, Вы будете столь добры, что скоро напишете мне вновь, потому что ни от кого я не получаю таких приятных писем, как Ваши.
Остаюсь, дражайший Масгроув, преданной Вам на веки вечные
Генриеттой Гальтон ".
Надеюсь, мой ответ ему понравится; лучшего мне не написать, хотя с его письмом он не сравнится. Впрочем, я слышала, что Масгроув мастак писать любовные письма. Ты знаешь, я впервые увидела его в доме леди Быстраморе… А когда ее светлость подошла ко мне, она спросила, как я нахожу Масгроува, ее кузена.
– Честное слово, – ответила я, – думаю, он очень красивый молодой человек.
– Я рада, что вы так считаете, – ответила она, – потому что он по уши в вас влюблен.
– Боже! Леди Быстраморе, – возразила я, – как вы можете так говорить? Это же нелепо!
– Это чистая правда, – заметила она, – уверяю вас, он влюбился в то самое мгновение, как узрел вас впервые.
– Хотелось бы, чтобы это было правдой, – сказала я, – потому что за другие виды любви я и гроша ломаного не дам… Влюбиться с первого взгляда – это так романтично.