И вдруг я обнаружила, что сижу у Мортона на коленях в огромном кресле. Он целует меня, а я – его. Я не против того, чтобы целоваться с мальчишками, тем более, что он был таким прекрасным танцором. Конечно, лучше бы поцелуи были не такими грубыми, но что поделаешь – не хочешь целоваться, не ходи на вечеринки. Но на поцелуях все должно заканчиваться – считала я, и тут мы с Берти всегда спорили. Я оставляла им пространства не больше дюйма выше колена, она – гораздо больше. И как же мне было трудно удержать их проворные руки! Вот и Мортона пришлось немного осадить.
– Почему? – услышала я его вопрос. – В ласках нет никакого вреда. Ты что, меня боишься?
– Нет, себя, – ответила я, вырываясь. Но он резко повалил меня на кресло, а насилие – это то, что я ненавижу больше всего. Я ужасно разозлилась и влепила ему пощечину, и только тут заметила, что рядом с нами стоит Берти.
– Ну и дура, – сказала она, – да не просто дура, а еще и грубишь моим друзьям. Пойдем, Мортон.
Она увела его в другую комнату, где они сразу стали танцевать, а я почувствовала себя такой неуклюжей и маленькой.
Неужели я была не права? Нет, права – я не хотела этого, он для меня ничего не значил. Я боялась, что не совладаю с собой и окажусь в глупом положении, а этого не стоило ничто в мире.
Наверное, мне надо было обсудить эти проблемы с кем-нибудь, тонко чувствующим и все понимающим, но с кем? Мнение Берти мне было, известно. Папа только посмеялся бы, а поговорить с матерью мне просто не приходило в голову. Оставалась одна Нелли. И я направилась домой. В какой-то момент я остановилась на тропинке, почти готовая вернуться назад – к музыке, свету, веселым приятелям, но дело не терпело отлагательств. И я побежала к дому, но Нелли не оказалось, она куда-то ушла, и поэтому я завалилась спать, чувствуя себя немного грустно.
Глава 3
Через несколько дней вернулся папа. Мне нравилось в нем все – даже запах – смесь табака и лосьона после бритья. Я всегда выбегала ему навстречу, висла на шее и целовала.
– Ну как ты вела себя, Хелен? – спрашивал он.
Но только я начинала обдумывать, как ему ответить, он уже отворачивался. У него не было времени – надо было пройти в кабинет и налить себе виски. Мама сидела в кресле – она была спокойной, умиротворенной и счастливой. Сегодня утром она разговаривала с Ним, и я читала это в веселом блеске ее глаз.
– Хорошо съездил? – спрашивала она, глядя не на него, а на свою сигарету.
– Да, чудесно, – отвечал папа. – На обратном пути мне надо было кое-что посмотреть в Париже. Я побывал там в настоящей русской бане.
– Как интересно, дорогой, – отзывалась мама равнодушно. – Значит, ты на сей раз чист, несмотря на долгое путешествие.
– Когда мы едем на виллу? – спрашивал он, бросив на нее взгляд, который мне не хотелось бы замечать. – Завтра? Ты успеешь собраться?
– Конечно. Все готово. Может быть, у нас кое-кто погостит недели две-три.
– И кто же это?
– Дядя Хенинг, если сможет.
– Отлично. Чудесно. Я тоже мечтаю расслабиться.
Моменты папиного расслабления были вполне комическими, даже клоунскими. Он надевал деревянные башмаки и какую-нибудь потрясающе старую одежду, вооружался тяпкой или лопатой и отправлялся в сад. В такие минуты все в доме просто обожали его. Мы прислушивались, как он ходит, ругается, что-то копает и выкорчевывает, а спустя час видели, как возвращается, возмущенный, что его усилия по наведению порядка в саду не увенчались успехом. В обед он выпивал два пива и три шнапса и ложился соснуть. Через пару дней мама посылала за садовником, чтобы восстановить нанесенный ущерб. К счастью, подобные вылазки случались не чаще пары раз в год. Папа же считал, что он единственный в доме, кто ухаживает за садом и в городе, и на вилле.
Как можно было не любить такого отца? Я не могла. Он был высоким, крупным, и когда садился на плетеное кресло, я всегда боялась, что оно рухнет. В нем на самом деле было больше мальчишеского, чем в Джоне, и я иногда ощущала к нему настоящие материнские чувства. Я никогда не боялась отца, как иногда боятся отцов девчонки. Один раз в жизни он ударил меня – когда я перевернула бутылку старого виски, о котором он говорил в течение всего обеда. Все виски до капельки вылилось на ковер, а я пряталась в комнате после того, как он ударил меня. Спустя час он появился в проеме двери.
– Я не должен был бить тебя, особенно при людях, – сказал он. – Признаю, что был неправ… Не думай об этом больше, Хелен, ладно?… Ты меня слышишь? Хелен, с тобой разговаривает отец…
Наша вилла в Тисвильде терялась среди полей, а терраса находилась всего в двадцати ярдах от берега. Ночью можно было лежать и слушать, как бьется о берег вода, и я часто вставала, чтобы выйти посмотреть на ночное море. В этом была бездна романтики. И каждый раз я представляла одну и ту же сцену – от горизонта ко мне движется старинный парусный корабль. Я вижу на палубе высокого молодого загорелого моряка со смеющимися белыми зубами в небесно голубом платке, повязанном вокруг пояса. Он машет мне, машет и машет. Я бегу навстречу по берегу, шепча:
"Наконец-то, Энтони, наконец…" Он на руках несет меня на корабль и приказывает уродливому старому капитану с деревянной ногой плыть прочь. Мы стоим с ним на палубе, он обнимает меня за плечи, я прижимаюсь к нему, берег теряется вдали, а из-за горизонта медленно выкатывается раскаленный шар солнца…
Или мне представлялась другая история: я вижу быстроходное судно, которое несется к берегу, рассекая волны и оставляя позади себя белые барашки. А на нем – на нем легкий и изящный, как птица, морской офицер в белой фуражке с золотым околышем. Он складывает ладони у рта и кричит мне: "Хелен, дорогая, я люблю тебя! Послушай! Я покончу с собой, если ты не поедешь со мной в Калифорнию!" Я медленно и высокомерно иду ему навстречу по берегу, позволяю поцеловать себе руку, а в воздухе слышится нежный хор ангелов. Когда я всхожу на корабль, то оглядываюсь, а на берегу стоят папа с мамой, взявшись за руки, они машут мне, а где-то за деревьями прячется одинокий и отчаявшийся Мортон. Вдруг он выбегает на берег и кричит: "Хелен!.."
Моя летняя жизнь на море была полна подобными мечтами и фантазиями. Казалось, само место будит воображение, заставляя грезить о любви и счастье. Это море вдохновляло сны, и я с наслаждением упивалась красотой каждого мгновения дня и ночи. Это лето было жарче, ярче и прекраснее других. Море сияло, как огромное зеркало, а утром уже было так солнечно, что мама выходила к завтраку в темных очках. Вокруг дома росли розы, воздух был напоен сладким ароматом, и на меня то и дело накатывало странное состояние, которое я была не в состоянии определить – мне то хотелось плакать, то хохотать, как сумасшедшей. Я просто чувствовала, как расту, хотя давно считала себя сформировавшейся женщиной. Да и не в этом было дело – скорее странное состояние объяснялось влиянием природы, слиянием с ней.
Берти и я целый день ходили в купальниках. Мы все время купались, ныряли и загорали на берегу. Берти быстро загорела, став из золотисто-коричневой почти черной. Я же сначала вся покраснела, как рак, но потом тоже понемногу подрумянилась.
Впрочем, оказалось, что от бесконечных купаний и загорания тоже устаешь.
– Что-то должно произойти, – сказала как-то раз Берти. – Что-то волнующее.
В этот вечер приехал дядя Хенинг, но нас с подругой это касалось мало. Мама ждала его приезда и напудрилась больше, чем следовало. Кофе подали в сад, прислуживала Нелли, которая была вовсе не в восторге от нашего выезда на природу и за все лето едва ли хоть раз вышла к морю.
– Давайте пройдемся после кофе, – предложил папа. – Нигде больше не увидишь такого заката, Хенинг.
– Может быть, дядя Хенинг предпочитает посидеть в саду, – возразила мама. Хенинг закурил сигару и сказал с ребяческим видом:
– Я сделаю все, что вы захотите.
– Да вы лучший гость, который у нас когда-либо был, – воскликнул папа. – Не понимаю, почему вы так и не женитесь во второй раз, вы просто созданы для семьи. Или все-таки есть планы?
– Должен вас разочаровать – я об этом не думал.
Мама так резко поставила на стол чашку, что та звякнула. То ли папа был непозволительно глуп, то ли отказывался что-либо понимать. Мне показалось все это крайне неприятным, и поэтому я сказала, что мы с Берти пройдемся.
– Не забудь накинуть куртку, – бросила мама вслед. – Становится прохладно.
Когда мы вышли на дорогу, солнце село, и небо заливал ровный бархатный багровый свет. Воздух был совершенно неподвижным, и многие сидели в беседках при свечах – только так можно было немного отогнать расплодившихся от жары комаров.
Возле деревенского киоска толклась группка парней и девчонок. Берти остановилась.
– Привет, Эрик, – поздоровалась она с плотным коротышкой, которому явно было не больше восемнадцати.
– Эй, ребята! – отозвался он. – Что это вы тут делаете?
– Я гощу у Хелен, – кивнула на меня Берти. Компания лениво закивала в знак приветствия.
– Сегодня у одного приятеля танцы, – сообщил Эрик. – Пойдемте с нами, если хотите, тем более, что нам не хватает девчонок.
– Большое спасибо, – рассмеялась Берти. – Мы польщены!
– Так чего мы ждем? – удивился Эрик. – Пошли.
Мы двинулись гурьбой к ярко освещенному коттеджу. Он стоял ближе остальных к морю, и на самом берегу были постелены доски для танцев. Почти сразу, как мы появились, меня подхватил какой-то парень и мы с ним пустились в пляс. Танцевать у самой воды было довольно странно – море тихо шуршало у ног, а магнитофон только мешал его музыке, тем более, что запись была не самой лучшей, словом, у меня не было настроения выплясывать. Мелодия кончилась, парень отпустил меня, и я вдруг сразу почувствовала себя очень одинокой и ушла одна к морю, чтобы просто посидеть, глядя на тихо плещущиеся волны. "А вдруг это тот самый вечер, когда на горизонте появится мой корабль, – думала я, – именно сейчас он мне так необходим!"
Вдруг я увидела, что не одна у берега – кто-то сидит рядом. Я повернула голову и наткнулась на пару ярко-синих глаз. Они улыбнулись и чем-то напомнили мне глаза отца, хотя были на самом деле совершенно другими.
– Меня зовут Френсис, – представился парень. – А я раньше тебя не видел.
– А я здесь первый раз, – отозвалась я. – Меня зовут Хелен.
Ему вряд ли было больше восемнадцати, и он был такой загорелый, что белки глаз казались голубоватыми на почти черной коже. Волосы у него были коротко подстрижены, а руки длинные и сильные. Я заметила, как под загорелой кожей ходят упругие мышцы.
– Почти стыдно заводить шумную музыку в такой вечер, – заметил он. – Это портит тишину и покой воды.
– Я думала о том же самом, – обрадовалась я.
Потом мы долго сидели молча, просто глядя на волны, пока сзади продолжались шум и веселье. Потом он взял меня за руку и просто легко пожал ее, я не ответила на пожатие, но по телу прошла теплая волна. Он был одинок и печален – я это почувствовала, и сердце у меня дрогнуло. Мы просто сидели на песке и касались друг друга пальцами, как будто двое слепых вели тихую игру или разговор. Я даже представать не могла, что руками можно сказать так много.
Наверное, прошло довольно много времени, пока появилась Берти и сказала, что хочет домой. Сейчас же. Видимо, она не имела должного успеха и решила немедленно уйти. Мы направились к нашему коттеджу и шли с Френсисом, взявшись за руки, Берти поплелась сзади. Все получилось очень удачно – Френсис узнал, где я живу, и пообещал, что зайдет на следующий день. Прежде чем он повернулся, чтобы уйти, я поймала отсвет его застенчивой улыбки.
До конца дороги мы с Берти молчали, я смотрела под ноги, Берти на прощанье бросила одно из своих словечек, выражавших крайнюю степень недовольства, и ушла к себе в комнату. Я тоже пошла к себе и легла, но долго не могла уснуть и пялилась в потолок, прислушиваясь к звукам, которые доносились с улицы. Мне казалось, что я все еще чувствую пожатие его нежной руки.
Глава 4
Если у тебя есть хорошая сеть и ты готов терпеть острые камни, которые впиваются в ступни, то в нашей части побережья можно поймать достаточно рыбы к обеду. Надо только войти в воду на глубину трех-четырех футов и не пугаться, если по коленке смажет клешня краба. И ждать, ждать. Берти никак не могла этому научиться. Как только она видела что-то движущееся в прозрачной воде, то сразу вскрикивала и кидалась в сторону. У меня было больше терпения, но пойманных рыбешек мы почти всегда отпускали.
Погода по-прежнему была замечательной. Утром на воду спускался туман, но к девяти часам становилось уже так жарко, что можно было спастись, только сидя в море.
К моему удивлению, Френсис на следующий день не пришел. И через день тоже, и через два. Мы были одни. Правда, Берти обнаружила, что довольно много народу ходит играть в теннис и иногда отправлялась туда по утрам. Я – нет и не потому, что всегда была ужасно застенчива. Мне вовсе не хотелось ни с кем общаться, мне хватало собственной компании, а свидетелями моих размышлений были облака, бесконечное синее небо и солнце. Я прижималась к песку и слушала его шорох, как будто желтые песчинки шепотом рассказывали мне свои истории.
Но в один прекрасный день Френсис все-таки появился. Верти как раз ушла на теннисный корт, а я собирала ракушки. Он подплыл в каноэ и окликнул меня. Я махнула в ответ, и он сошел на берег. Когда он встал рядом, я обнаружила, что он на голову выше меня, и поэтому опустилась на землю, чтобы не чувствовать себя такой маленькой. Он тоже уселся рядом, и я ощутила, что он внимательно меня разглядывает, и подтянула повыше купальник.
– Ты скучала по мне? – спросил он.
– Нет, нисколько.
– Мне пришлось побыть дома, чтобы помочь маме, – сообщил он, – мы только что переехали на другую квартиру.
– Ты живешь вдвоем с матерью?
– Да, – ответил он, ложась на песок. – Отец умер. Его убили немцы в лагере. Там погибли тысячи людей. Он был связан с Сопротивлением. А больше я ничего не знаю. А где твоя подруга?
– Играет в теннис. – Мне не очень понравился этот вопрос.
Он снова сел и взял меня за руку, как в прошлый раз. И меня снова охватило то же чувство.
– Я много думал о тебе, – сказал он. – Наверное, это из-за того, что ты все время одна на берегу.
– Зря ты меня поддеваешь.
– А я не хотел, Хелен. – Он помнил мое имя. Я посмотрела в его честное открытое лицо, и кажется, поймала отблеск грусти в глазах. Почему на меня всегда производит такое впечатление грусть молодых мужчин? Гораздо больше, чем веселье и хорошее настроение.
– Давай поплаваем, – предложил он.
– Только не очень далеко.
Мы побежали к воде и довольно долго плавали. Он двигался раз в десять быстрее меня и прекрасно нырял. Потом он вдруг отстал, поднырнул и оказался подо мной. Как можно было не восхищаться золотым телом, которое поблескивало в голубой воде? Потом мы вернулись на берег. Он плыл на несколько ярдов впереди, и я как завороженная наблюдала за ритмичным движением его плеч и рук. Наконец мы упали на песок и некоторое время лежали молча, стараясь отдышаться.
– В изучении медицины есть много плюсов, – ни с того ни с сего сказал он.
– Сначала надо сдать выпускные экзамены.
– Уже.
– Ты уже такой взрослый? – воскликнула я, и тут же об этом пожалела.
– Я долго выбирал, что изучать – право или медицину, – продолжал Френсис, проигнорировав мое бестактное замечание. – Но теперь решился. Я хочу приносить людям пользу. Я найду лекарство от двух самых страшных болезней – рака и полиомиелита, – Один раз мне показалось, что у меня за ухом начался рак, – сообщила я. – Но это был всего лишь фурункул.
– Надо посмотреть, – заявил он. – Рак может начаться с чего угодно.
То он говорил о концлагере, теперь – о болезнях, но я все-таки надеялась, что он перейдет к более оптимистическим темам. И вдруг:
– Мне нравится твое лицо и особенно – нос, – заметил он.
Но он же такой неудачной формы.
– А тебе во мне что-нибудь нравится?
– Что за вопрос. Чтобы ты знал у тебя отличные бицепсы.
– Потрогай.
Я потрогала с тихим трепетом. Он сделал так, что возникло ощущение, что под кожей туда сюда бегает мышка.
Вдалеке на самом горизонте появился красивый корабль.
– Если бы у нас был бинокль, – заметил Френсис.
Я тоже хотела что-то сказать, когда он открыл рот, мы повернулись друг к другу, и оба прервались на полуслове. Потом последовала длинная пауза, которая всегда предвещает важные события. Наши губы были только в нескольких дюймах друг от друга, легкое движение, и они встретились. Я упала навзничь и успела только подумать, что в мокрые волосы набьется песок. Френсис не отпускал меня, и я перестала думать о чем бы то ни было. Он просунул мне язык между зубами, у его губ был соленый вкус, и поцелуй длился так долго, что мне показалось, что сердце перестало биться. Может, все дело в лете, солнце и море, из-за которых все казалось таким удивительным и прекрасным, но я знала, что никогда прежде не получала такого наслаждения от поцелуя с мужчиной. Но все-таки я оттолкнула его и села.
– Хелен… – прошептал он.
– Нет, это все. Побежим к твоему каноэ. Пошли.
Я боялась, что не смогу остановиться. Мужчины почему-то думают, что девчонки очень холодны и расчетливы, но это совсем не так – мы также легко теряем голову.
Когда мы добежали до каноэ, очарование пропало. Теперь я контролировала свои чувства. Он прыгнул в лодку и сказал:
– Я приеду завтра в это же время, – и помахал рукой.
Вечером я ощущала себя слишком усталой, чтобы куда-то идти, и просидела весь вечер, качаясь в плетеном кресле. Берти болтала о людях, которых встретила на корте, но я не слушала. "Это серьезно, – думала я. Он зацепил меня, здорово зацепил. Сколько времени? О, целых двенадцать часов ждать, пока он снова появится. Френсис. Боже мой, да я даже не узнала его фамилию!" Завтра утром надо как-то избавиться от Берти. Ее ни в коем случае нельзя было посвящать в мой секрет. Он был только мой собственный. Но все же мне хотелось с кем-то поделиться, ведь меня переполняла радость и счастье. Я встала и направилась в комнату Нелли. Она вязала.
– Нелли, я влюбилась.
– Неужели, – равнодушно заметила она, даже не поднимая глаз.
– Ты что не понимаешь?! Влюбилась!
– Я тебя слышала. И что – он красивый?
– Красивый! Ты помнишь фотографию греческой статуи, которую я показывала тебе весной? Он очень на нее похож.
– Неужели?
– Только профиль более острый.
– И как его зовут?
– Френсис.
– И что еще?
– Не знаю.
– И как я должна реагировать?
– Хотя бы поздравь меня для начала.
– Не рановато? Тебе надо сначала заполучить его.
– Заполучить? Но он завтра придет.
– Да, в начале они всегда являются регулярно., – Ну ты просто невозможна, – закричала я и выскочила из комнаты.