– Мы с мамой решили развестись. Вы уже оба взрослые, и мы можем вам сказать все откровенно. Нервотрепка закончилась, так что наше решение принесет всем облегчение. Конечно, всегда грустно, когда двое людей понимают, что больше не могут жить вместе, но это не помешает нам встречаться и общаться. Мы с мамой всегда понимали друг друга, надеюсь, будем понимать и впредь.
Он замолчал, и мы все молчали, как игроки за карточным столом перед началом игры.
– Ну и что дальше? – спросил наконец Джон. Это прозвучало вполне по-взрослому, но сам он казался таким растерянным и маленьким в большом кресле, в котором сидел.
– Развод займет немало времени, – ответила мама, – даже когда обе стороны согласны – это длинный судебный процесс. Придется смириться с трудностями, которые нам предстоят.
– Думаю, вы должны были сказать нам раньше, – снова по-взрослому заметил Джон. – Может, мы с Хелен могли что-нибудь сделать.
– Теперь уже поздно, Джон, – ответил папа. – Но обещаю тебе, что особенных изменений ты не заметишь.
– А где буду я? – спросил Джон жалобно.
– Наверное, лучше всего, если Хелен останется с мамой, а ты, Джон, поедешь со мной.
– Куда?
– Пока не знаю, – ответил папа. – Но как и здесь, у тебя будет своя комната. Та же школа, те же друзья.
– И я смогу приходить к маме, когда мне захочется?
– Конечно, сможешь. Хотя мы не будем жить вместе, но будем часто видеться. Мы с мамой современные люди и понимаем, что разводясь, не обязательно выцарапывать друг другу глаза. Вот и сейчас мы нормально разговариваем, правда?
– Ты ничего не говоришь, Хелен, – сказала мама, посмотрев на меня. Я положила ногу на ногу.
– А что я могу сказать? Вы все решили, и нам с Джоном остается только принять ваш выбор.
– Нам вдвоем будет не так уж плохо, – сказала она. – Обещаю.
– Спасибо.
– Ты, Хелен, уже так выросла, – сказал папа, – что, кажется, тебе не нужен никто из родителей. У тебя своя жизнь.
Я почувствовала, как во мне растет злость.
– Ты что – хочешь сказать, что раз у меня своя жизнь, то вопрос о разводе и обсуждать не надо?
– Нет, – возразил папа. – Но мы с тобой недавно разговаривали, и я из этой беседы понял, что у нас мало общего. Да ты сама не раз говорила именно это.
Я сжала кулаки и встала.
– Да ты понимаешь, что говоришь? Ты понимаешь, что обвиняешь меня в развале дома?
– Но, Хелен…
– А вам не приходило в голову, что это и не походило на дом? Вы думали, что я была все эти годы слепой и глухой? Нет, это вы ничего не замечали. Наверное, я не подарок, но по-другому и быть не могло.
– Хелен, этот разговор уведет нас бог знает куда. А мы как раз пытались избежать ссоры.
– А теперь все не имеет значения, – закричала я. – Боже мой, как это неважно. – Я села, чувствуя себя смертельно усталой.
– А вы не поженитесь обратно? – неожиданно спросил Джон. Но родителям вопрос показался вполне жизненным. Они переглянулись, и мама ответила:
– Нет, так вопрос не стоит. А теперь мы больше не будем об этом говорить. Ничего страшного не случилось. Попроси еще принести кофе, Хелен.
Вечером Джон пришел ко мне в комнату и сел на кровать. Он играл пистолетом и имел задумчиво-философский вид.
– Чертовски забавная история, – начал он.
– Может быть, но все равно не стоит ругаться.
– А что еще делать? Разве ты довольна?
– Нет.
– Ведь люди не могут просто так разойтись, черт побери. Они должны были придти к нам, все обсудить. А теперь уже поздно, черт.
– Я просила тебя не ругаться.
– Хелен, я кое-что хотел тебя спросить.
– Ну?
– Мы будем видеться, разговаривать, помогать друг другу?
– Конечно, Джон.
– Слово чести?
– Слово чести.
– Знаешь, я просто не вынесу. Папа не говорит, где мы будем жить. Может, у нас вообще не будет дома и сада. Ты можешь жить в квартире?
– Думаю, да.
– А я не смогу. В этом доме просто следуют несчастье за несчастьем.
"Да и поезд Бенни уносится на юг," – подумала я.
– В моем классе есть несколько ребят, родители которых развелись. Нормальные парни, – продолжал Джон. – Я их только что вспоминал. Может, есть и такие, про кого я не знаю. Примерно треть всех учеников. Люди просто сошли с ума, черт побери.
Я едва сдержала улыбку, а потом подошла и потрепала его по щеке.
– Эй, какого черта? – спросил он. – Что тебя гложет?
– Ничего., – Да мне-то не заливай. Я взрослый, как и ты. Вообще-то парни в тринадцать лет старше семнадцатилетних девчонок. Я смотрю на вещи спокойно и разумно. Ты – нет. Рассказывай.
– Конечно. Но мне нечего рассказывать.
– Ладно. Но знай, ты всегда можешь придти ко мне, если тебе что-то понадобится. Я помогу тебе.
– Спасибо.
– О'кей.
После этого он ушел. И я осталась одна. Музыки не было, слышался только звон посуды на кухне.
Глава 14
Итак, второй мужчина, которого я полюбила, покинул меня почти без предупреждения, а родители собрались развестись, и в этом разводе отчасти оказалась виновата именно я. Эти два удара последовали почти одновременно, и третий тоже не замедлил – от нас ушла Нелли.
– Я жила с вами с того времени, как тебе исполнилось десять, – сказала она. – И я бы хотела остаться с тобой на всю жизнь. Вообще-то, ты невозможная девчонка, но в тебе есть много хорошего. Но раз дом рушится, то мне не стоит здесь оставаться. Если я пойду с кем-то одним, то буду жалеть о том, что не осталась с другим, а в двух местах одновременно быть невозможно. Значит, я должна уйти. Да и жить в городе я больше не хочу. Здесь все неправильно, по крайней мере, более неправильно, чем в моей деревне.
Она сложила вещи и подарила мне на прощанье брошь, которая была едва ли не единственной ее драгоценностью.
– Если тебе кажется, что она вышла из моды, – сказала она, – то просто положи ее в ящик.
– Нет, я буду с радостью носить ее. Спасибо, Нелли.
– Я желаю тебе только одного, – продолжала она. – Перестань делать из себя дуру. Ты ведь меня понимаешь?
– Да.
– А теперь иди, оставь меня, иначе я расплачусь.
Вскоре она уехала. Глядя ей вслед, я вдруг воочию увидела, как разваливается семья, а я безвозвратно теряю что-то очень важное. Но плакать я не могла.
Известия от Бенни приходили трижды. Он весело описывал свою работу и жизнь на юге Франции. Каждое письмо было короче предыдущего. А последнее уместилось на одной страничке. Я тоже написала ему, но ответа не получила. Мое письмо вернулось с пометкой, что адресат выбыл. Он куда-то уехал. Но для меня это уже не было серьезным ударом. Лишняя капля горя больше не имела значения, я как будто онемела и оглохла, и ничто не могло расстроить или развеселить меня. Это и было настоящее взросление, больше похожее на паралич.
Прежде я никогда не испытывала чувства вины, а сейчас оно просто снедало меня, ведь если бы я была другой, то родители могли бы остаться вместе. Если бы я не вела себя так эгоистично, то они могли бы изменить и свои отношения. Один раз я почти заговорила об этом с мамой.
– Если я стану другим человеком, – сказала я. – Если я пообещаю вам обоим рассказывать все, совершенно все…
– И что тогда, Хелен?
– Может быть вы с папой передумаете расходиться…
Последовала долгая пауза. Потом она сказала:
– Ты не представляешь, Хелен, как я счастлива это слышать. Твои слова показывают, как много в тебе есть хорошего, и то, что ты любишь нас с отцом.
– Да, конечно.
– Но боюсь, дорогая, уже поздно. Между нами с папой произошло нечто необратимое.
– Но что…что произошло? Ведь каждый из вас довольно долго жил своей собственной жизнью, не особенно считаясь с другим.
– Возможно, поэтому все так и безнадежно. Теперь ты уже взрослая, Хелен, и замужество для тебя уже не такая далекая вещь…
– Никогда.
– Не говори так. Возможно, тебе покажется это странным, но мы с отцом хотели бы, чтобы ты чувствовала большее уважение к браку. Если мы будем жить вместе, то не сможем тебе этого привить.
– Не надо кормить меня иллюзиями. У меня их не осталось. Она улыбнулась.
– Нет, у тебя их еще много, просто ты этого не знаешь.
Больше мы об этом не говорили, я не могла ничего сделать. Неужели они не понимали, что разрушали нашу с Джоном жизнь.
Однажды вечером я неожиданно позвонила Берти.
– Привет, Берти, это Хелен.
– Хелен! – в ее голосе явно звучали удивление и удовольствие.
– Слушай, если сегодня вечером что-то затевается, то я готова – сегодня есть настроение.
– Отлично! Приходи. Кое-что намечается. Она летала из комнаты в комнату, как птичка. Естественно, ее мать была как всегда за границей.
– Мы идем на танцы, – заявила она, – но эти тряпки невозможны. Одолжи кое-что у меня. А то возвращаться домой некогда.
Она побежала на второй этаж, я последовала за ней. Шкафы стояли открытыми, ящики выдвинутыми, а кругом была разбросана одежда.
– Начнем с какого-нибудь черного белья? – предложила Берти.
– Ты же знаешь, я не ношу таких вещей.
– Ну ладно. – Она вытащила из кучи однотонное платьице джерси. – А это? Нет, не пойдет. Надо что-нибудь повеселее.
Мы остановились на шелковом платье серебристо-серого цвета.
– Стой спокойно, – болтала Берти. – Сейчас достану перчатки, туфли и шляпу. Голубые подойдут?
– Неплохо.
Я никогда не видела столько одежды сразу.
– Все это мамино, – пояснила Берти, – но черт с ним.
Мы мотались между комнатами и шкафами, Берти помогала мне одеваться. "Я продала себя дьяволу, – подумала я. – Пусть все идет, как идет". Берти заставила меня сильно накраситься, хотя мне это не очень нравилось. Теперь мы были готовы для выхода в свет.
– Давай-ка выпьем на посошок, – предложила Берти, наливая два стакана бренди. – Я рада, что ты пришла наконец в чувство.
Потом мы отправились на вечеринку, которая напомнила мне маскарад. Некоторые парни были во фраках и смокингах, другие – в тех же рубашках, в которых ходили в школу. Все чокались и пели. Едва мы успели войти, ко мне подлетел какой-то юнец во фраке.
– Эй, ты такая хорошенькая, что съесть хочется, – заявил он. – Я раньше тебя здесь не видел.
Мы перешли в гостиную, откуда раздавались громкие звуки проигрывателя. Я налила себе чистого виски и выпила, не поморщившись. С час мы танцевали и пили, пока у меня не закружилась голова, они отнесли меня в спальню, и я сразу заснула, и спала, пока не почувствовала, что кто-то меня тормошит.
– Оставьте меня в покое, – рявкнула я. Но руки никуда не исчезли, а мне было так плохо, что я не могла вымолвить ни слова. Мне только с трудом удалось повернуть голову. Я узнала давешнего парня во фраке. Видимо, что-то в моем взгляде все-таки заставило его остановиться, он побежал в ванную и принес мне стакан воды.
– А теперь выключи свет и уходи, – потребовала я, выпив воду.
Он так и сделал. Я закрыла глаза, и вдруг в голове зазвучал голос Нелли: "Не делай из себя дуру". Только теперь я чувствовала себя не просто идиоткой, но еще и бревном. Я снова заснула. Через несколько часов меня разбудила Берти.
– Тебе придется почистить платье, – сообщила она.
– Да, конечно. Только сначала я должна попасть домой.
– Давай. Если сможешь, – с коротким смешком отозвалась она.
Я встала, и, качаясь, спустилась вниз. Кто-то пытался меня удержать, но я вырвалась и выползла на воздух. Дорога домой далась мне с трудом, к тому же мне было так стыдно, что я едва удерживалась от того, чтобы заплакать. В нашем саду я дала себя волю и разрыдалась. Наверное, плач был похож на вытье ночной собаки, но какое облегчение я испытала!
Можно долго падать вниз, но после этой неудачи на крутой вечеринке, мне казалось, что я достигла самого дна. Смогу ли я снова стать нормальным человеком – вот какой вопрос по-настоящему волновал меня.
Глава 15
Ну вот, рассказывать больше особенно нечего. Теперь мне девятнадцать, и я вспоминаю те несколько летних месяцев с улыбкой. Хотя это и непросто – иногда я чувствую себя такой глупой, что хочется плакать.
Начать новую жизнь с мамой оказалось не так уж трудно. Теперь она стала гораздо приветливее и спокойнее. Дом продали, а папа переехал в меньший. Мы с мамой живем в четырехкомнатной квартире в городе. Нашу новую горничную зовут Вера, и с ней едва ли можно говорить о чем-то, кроме еды и магазинов. Вечерами она обычно куда-то уходит, а утром встает с большим трудом. Вера говорит, что собирается замуж, но если так, то, наверное, жених – не тот, с кем я ее видела.
Школу я закончила не слишком хорошо, но мама устроила для меня прекрасную вечеринку в папином доме. Довольно странно было видеть их всех за одним столом, но я была смертельно усталой после трех недель экзаменов и не очень обращала внимания на то, как волнуется папа. Одна то, что я вижу родителей вместе, делало меня счастливой.
На вечеринку пришел и дядя Хенинг и, естественно, папина новая подружка. Наверное, папа мечтал, чтобы я называла ее тетей, но она была меньше всего похожа на тетю: высокая крашеная блондинка с лошадиными зубами. Они обменивались с мамой дежурными фразами, только когда подавали новое блюдо. Джон ломающимся баском произнес в мою честь речь с такими высокопарными рассуждениями о серьезности жизни и о необходимости смотреть правде в глаза, что мне действительно стало его жаль. Теперь он каждый день бреется и беседует о Грэме Грине и Лоуренсе, будто они его близкие друзья.
Естественно, ни в какой колледж поступать я не стала. Папа устроил меня в экспертную контору, где я печатаю на машинке и отвечаю на письма. Работаю я с девяти до четырех, а половину зарплаты трачу на одежду и развлечения. Раз в неделю я играю в бадминтон и изучаю шитье, а каждую пятницу участвую в бридже. Иногда я отправляюсь на концерт классической музыки, но зато ни разу за год не слушала джаз. Эта страница жизни пройдена, и я не хочу к ней возвращаться.
Дядя Хенинг часто приходит к нам в гости, но чаще мама отправляется к нему сама, и теперь нам с ним очень легко болтать. Его познания мне немало помогли, особенно в вопросах литературы и классической музыки. Теперь я уверена, что мама по-настоящему влюблена в него, и после того, как они с папой разошлись, в ней появилось какой-то новое обаяние, что очень ей идет. Она часто спрашивает меня, что я думаю о дяде Хенинге, и радуется, когда я говорю что-то хорошее. А уж когда я сама приглашаю его провести с нами вечер, она просто счастлива.
Папа регулярно звонит мне на работу и приглашает пообедать в какой-нибудь дорогой ресторанчик. У меня такое впечатление, что он ощущает себя чем-то вроде вдовца, но мне хотелось бы верить, что он мечтает избавиться от платиновой блондинки, которая поселилась у него в доме. Наверное, это стоит ему кучу денег, ведь она все время ходит не только по магазинам, но и на показы мод. Но даже самые дорогие наряды кажутся ей тесными на пару размеров. Она громко смеется и многовато пьет, а когда впадает в игривое настроение, называет папу "мой медвежонок".В эти минуты меня бросает то в жар, то в холод. После обеда мы ходим в театр, потому что папа хочет сделать мне приятное, ведь сам он театр не любит. Иногда с нами бывает и Джон. Он рассуждает о девочках так, будто это самое глупое, что создала природа. Что ж, придется подождать. Думаю, через годик-полтора у него появится романтический взгляд и любовная тоска.
Счастлива ли я теперь? Трудно ответить, но и сказать, что я несчастна, нельзя. Да и возможно ли абсолютное счастье? Начинаешь благодарить и любить жизнь за мелочи. Даже в моем возрасте. Собственно, именно поэтому и появились эти воспоминания.
На днях я наткнулась в ящике на белое перо чайки, которое мы нашли на пляже с Френсисом. Рядом с ним лежали три письма от Бенни. Меня охватила странная ностальгия. "Влюбляться все равно прекрасно, – подумала я. – Когда становишься старше, учишься быть благодарнее." Я не смогу забыть трубу Бенни. Иногда я буквально слышу ее…
Теперь я прекрасно понимаю, что ни одному из них не отдавала себя полностью, я всегда была слишком эгоистичной…
Через два месяца новая весна. Конечно, мы не поедем больше в Тисвильд, мама отправится куда-нибудь за границу, а я останусь одна. Я буду мечтать, думать и искать во всем произошедшем смысл. Я часто думаю о будущем, но никак не могу придти ни к какому решению. Надеюсь только, что и для меня осталось еще что-то хорошее в жизни.