– Мне больше нравится раздражать тебя. Знаешь, если будешь так сжимать челюсти, сломаешь зуб. Ли во сне скрежетала зубами, и теперь ей приходится надевать на ночь специальную пластинку. Это стресс. Ли всегда о чем-нибудь беспокоится. Я совсем не такая. Когда я сплю, то от всего отключаюсь. Именно в этом заключается смысл сна, не так ли?
На следующем углу Джед остановился и повернулся к ней:
– Ты ведь не отвяжешься?
– Не-а. Я могу продолжать до бесконечности. – Дора подтянула "молнию" его куртки, поправила воротник. – Брент расстроен, потому что любит тебя. А тебя это гнетет: ты чувствуешь себя виноватым. Представляю, как тебя давил груз ответственности. Должно быть, большое облегчение – ни за что не отвечать некоторое время.
Трудно сохранять самообладание рядом с человеком, который видит тебя насквозь. Но если он сорвется, на место гнева прокрадется отчаяние.
– У меня были основания для отставки. И ничего не изменилось.
– Почему бы тебе не рассказать об этом?
– Это касается только меня.
– Ладно. Хочешь услышать, почему я бросила сцену?
– Нет.
– Отлично, я все равно расскажу. – Дора повернула за угол, на улицу, где Джед оставил машину, и потянула его за собой. – Я любила играть. Неудивительно, учитывая мою наследственность. И я была хорошей актрисой.
Когда я выросла из детских ролей, начала играть классику и современных авторов. Рецензии были потрясающими. Но… – Дора украдкой взглянула на него. – Я заинтересовала тебя?
– Нет.
– Но, – продолжала она, совершенно не обескураженная, – я чувствовала, что хочу заниматься чем-то другим. Затем, около пяти лет назад, я получила наследство от моей крестной матери, Анны Логан. Может, ты слышал о ней? Она блистала во второразрядных фильмах в тридцатых-сороковых годах, а потом открыла свое агентство.
– Я никогда не слышал о ней.
– Ну, у нее было полно денег. – Мимо на огромной скорости промчался автомобиль, и поднявшийся ветер взметнул волосы Доры. – Я ее обожала. Она прожила нелегкую жизнь, а когда умерла, ей было около ста лет. Так что я взяла деньги и закончила курсы менеджеров. Хотя мне это ни к чему – я имею в виду курсы. У меня деловая хватка в крови.
– В твоей болтовне есть какой-то смысл, Конрой?
– Я к нему перехожу. Когда я сказала родным о своих намерениях, они расстроились. Им было больно оттого, что я не хотела использовать мои таланты и продолжать традиции Конроев. Они любили меня, но хотели, чтобы я стала тем, кем не могла быть. Я не была бы счастлива в театре. Я хотела открыть свой магазин, свое дело. И даже понимая, как сильно разочаровываю их, я все же сделала то, что сама считала правильным. Я взяла ответственность на себя, хоть и не сразу привыкла к ней. Трудно, когда тебя любят, волнуются о тебе.
С минуту Джед ничего не отвечал, удивляясь, что больше не злится. Где-то во время ее монолога гнев исчез, словно буря, унесенная ветром, ветром ее настойчивости.
– Итак, мораль твоей невероятно длинной и запутанной истории: раз я не хочу быть полицейским, то и не должен злиться, когда друг пытается заманить меня обратно, взывая к чувству вины.
Дора со вздохом повернулась к нему, остановилась и положила ладони нашего плечи.
– Нет, Скиммерхорн, ты ничего не понял. – Теперь она была совершенно серьезна и смотрела на него с сочувствием. – Я не была создана для театра, так что я приняла решение, с которым не согласилась моя семья, но в глубине души я знала, что права. Ты – полицейский до мозга костей. Просто ты еще не готов признать, что, когда вступил в полицию, принял правильное решение.
Джед схватил ее за руку.
– Хочешь знать, почему я ушел? – В его глазах больше не было гнева, только абсолютная пустота, испугавшая Дору больше, чем любой гнев. – Необязательно было убивать Спека. Были другие способы поймать его, но я на них наплевал. Я довел ситуацию до той черты, за которой один из нас должен был умереть. Так случилось, что умер он, а я получил чертову благодарность, хотя мог арестовать его без единого выстрела. И если бы мне пришлось повторить это, я поступил бы так же.
– Ты сделал свой выбор, – осторожно сказала Дора. – Думаю, большинство людей сочли бы его правильным… твои начальники явно так решили.
– Ты не понимаешь. Я использовал полицейский жетон для личной мести. Не для защиты закона, не ради справедливости. Ради себя.
– Человеческая слабость, – тихо сказала Дора. – Держу пари, тебе нелегко было смириться с тем, что ты не совершенен. Зато теперь ты будешь еще лучшим полицейским.
Джед крепче сжал ее руку и дернул к себе. Дора вскинула голову, и он слегка отстранился, но не отпустил ее.
– Почему ты это делаешь?
Она нашла самый простой ответ: вцепилась в его волосы и прижалась губами к его губам. И ощутила в этом поцелуе все его смятение, все раздражение, но и еще кое-что: глубокое и вполне человеческое желание.
– Вот так, – сказала она, оторвавшись от него. – И думаю, что, несмотря на все мое здравомыслие, ты мне далеко не безразличен. – Джед открыл было рот и снова сжал зубы. – Возьми на себя и эту ответственность, Скиммерхорн.
Дора подошла к его машине, забрала у него ключи.
– Я веду.
Джед молчал, пока она открывала пассажирскую дверцу, пока садилась за руль.
– Конрой?
– Да.
– Ты мне тоже небезразлична.
Дора улыбнулась и включила зажигание.
– Приятно слышать. Знаешь что, Скиммерхорн? Давай прокатимся с ветерком.
Глава 14
Дом Финли возвышался над Лос-Анджелесом великолепным памятником честолюбивым замыслам своего хозяина. Начал строительство один кинорежиссер, чья любовь к архитектурной роскоши вскоре исчерпала его финансовые возможности, а Финли перекупил дом вместе с участком в момент затишья на рынке недвижимости. Естественно, он немедленно установил более сложную сигнализацию, построил крытый бассейн – хотя в Лос-Анджелесе редко шли дожди – и обнес свою собственность высокой каменной стеной, охранявшей ее, как ров – старинный замок.
Будучи прирожденным наблюдателем, Финли не желал выступать в роли наблюдаемого.
Он несколько переделал кинозал, занимавший третий этаж его крепости: добавил целую батарею телеэкранов и мощный телескоп, а вместо широких кресел с подголовниками заказал огромный угловой диван, обтянутый вишневым бархатом. Чаще всего он развлекался здесь в одиночестве, наслаждаясь домашними фильмами, в которых главную роль играл сам.
Естественно, Финли не обошелся без декораторов. Чтобы отделать дом точно по своему вкусу, он потратил шесть месяцев и перебрал три фирмы.
Стены во всех помещениях были белыми: оклеенные обоями, покрытые лаком или крашеные, но обязательно белые, девственно-белые, как и ковры, и плитка, и полы из ценных пород дерева, особым образом обесцвеченных.
Цветными были лишь его сокровища: картины, скульптуры, антикварные безделушки.
Повсюду море стекла – огромные окна, зеркала, застекленные горки и шкафчики – и шелка: шторы, обивка, подушки и гобелены.
Каждый столик, каждая полка, каждая ниша хранили ценности, которые Финли с такой жадностью собирал. Когда какое-то сокровище начинало надоедать ему, а обычно со временем так и случалось, он задвигал его подальше и начинал искать новые.
И никогда не бывал удовлетворен, никогда не останавливался на достигнутом.
Личные апартаменты Финли достояли из гардеробной и спальни.
Две стены гардеробной были сплошь зеркальными. Огромный гардероб в стиле рококо хранил в своих недрах вечернюю одежду. На пристенном столике красовалась лампа от "Тиффани" в форме бабочки. Перед столиком – овальное кресло, рядом – на случай, если у хозяина в процессе одевания пересохнет в горле, – маленький бар.
В стенном шкафу в три ряда висели костюмы: шерстяные и шелковые, льняные и габардиновые. Все – консервативного покроя и строгих цветов: темно-синие, черные, серые и лишь несколько – более легкомысленного светло-синего цвета. Никаких джинсов или слаксов, никаких теннисок или футболок; только один тренировочный костюм и единственная пара белоснежных кроссовок фирмы "Найк", которые каждые две недели слуга менял на другую белоснежную пару.
Галстуки висели в тщательно подобранной цветовой гамме: от черных – к серым, от серых – к синим.
На полках шкафа аккуратными стопками лежали накрахмаленные белые рубашки с монограммами на манжетах, черные носки с вывязанным узором ромбиками, белые шелковые трусы и носовые платки из лучшего ирландского льна. Все это слегка пахло лавандой благодаря саше, которые еженедельно меняла домоправительница.
Гардеробная соединялась с хозяйской спальней.
Подлинники Писсаро, Берты Моризо и Эдуарда Мане украшали обитые белым шелком стены. Каждая картина – с собственной подсветкой. Вычурная резная мебель: от пузатого бюро, подлинника эпохи Людовика XVI, до двух венецианских торшеров в виде негров с факелами в руках, словно охранявших золоченое канапе. Над всем этим великолепием сверкала трехъярусная люстра из уотерфордского хрусталя.
Но настоящей гордостью Финли была массивная дубовая кровать с четырьмя столбиками и балдахином, с изголовьем и изножьем, щедро украшенными резьбой: головками херувимов, цветами и фруктами – произведение известного мастера XVI века.
Финли хотел укрепить в балдахине зеркало, но вовремя образумился, поняв, что подобное вмешательство обесценит шедевр.
Вместо зеркала Финли спрятал в резном потолочном карнизе видеокамеру, нацеленную прямо на постель и управляемую с помощью пульта дистанционного управления, который он хранил в ящике прикроватной тумбочки.
Финли закончил одеваться, включил один из телеэкранов и некоторое время следил за поваром и его помощницей, затем переключил монитор на гостиную и уставился на Ди Карло, посасывающего лимонный сок пополам с содовой… Ди Карло взболтал лед в стакане, дернул узел галстука.
Отлично. Парень нервничает. Самоуверенность всегда раздражала Финли. Подчиненный должен быть предупредительным и расторопным. Все ошибки – от самоуверенности… Пожалуй, скоро можно будет снять парня с крючка. В конце концов, он привез все ценности на два дня раньше срока.
Инициатива заслуживает награды. Может, он и не станет ломать парню руку.
Ди Карло не мог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают, и поэтому снова одернул галстук, пригладил волосы, проверил костюм, ширинку, еще раз нервно глотнул из стакана, мысленно посмеиваясь над самим собой.
В комнате, набитой сотнями статуй и картин, любой бы решил, что за ним наблюдают. Столько глаз: нарисованные, стеклянные, мраморные… Как только Финли это выдерживает!
И необходима целая армия слуг, чтобы стирать пыль с этого хлама.
Отставив стакан, Ди Карло поднялся и прошелся по комнате. Он прекрасно знал, как фанатично относится Финли к своим вещам, а потому держал руки при себе.
Финли пригласил его в дом, а не в рабочий кабинет в городе. Это хороший признак. И по телефону Финли разговаривал приветливо.
Ди Карло решил, что сможет умаслить босса, сможет убедить его в том, что возвращение пропавшей картины – всего лишь дело времени, очень скорого времени… В общем, Ди Карло почти не сомневался, что после дружеской встречи вернется в "Беверли-Хиллз-отель", найдет себе женщину и весело встретит Новый год. А завтра – солнечная Мексика… Он улыбнулся.
– Мистер Ди Карло, надеюсь, я не слишком долго заставил вас ждать.
– Нет, сэр. Я восхищался вашим домом.
– Понимаю. – Финли прошел к бару и достал хрустальный графин в форме попугая. – Не хотите ли кларета? Отличный "Шато Латур".
Ди Карло почувствовал себя гораздо увереннее.
– Благодарю вас.
Взглянув на побитое лицо гостя, Финли удивленно приподнял брови.
– Боже мой. Вы попали в аварию?
– Да. В некотором роде. – Ди Карло коснулся повязки на загривке и вспыхнул от злобы при воспоминании о впившихся в него зубах Доры. – Ничего серьезного.
– Рад это слышать. Надеюсь, не останется шрамов. – Финли наполнил бокалы кларетом. – И надеюсь, это путешествие не нарушило ваших планов. Я не ждал вас раньше, чем через два дня.
– Хотел привезти ваши ценности как можно скорее.
– Похвальное чувство ответственности. Ваше здоровье. – Финли чокнулся с Ди Карло и улыбнулся, услышав звон дверного колокольчика вдали. – Ах, это, должно быть, мистер Уайнсэп. Он проверит товар вместе с нами. Как вы знаете, мистер Уайнсэп очень детально ведет документацию. А теперь прошу вас обоих простить мое нетерпение, – сказал Финли, когда Уайнсэп вошел. – Я должен увидеть свои сокровища. Кажется, они в библиотеке. Прошу вас, джентльмены.
Они вышли в коридор, выложенный белыми мраморными плитами и достаточно широкий, чтобы все трое могли идти рядом, несмотря на резные деревянные скамьи у стен.
Библиотека оказалась просторным помещением с глубокими кожаными креслами и диваном. На каминной полке в двух высоких дрезденских вазах благоухали розы. Сотни, нет, тысячи книг размещались не на стеллажах, а в шкафах, открытых и застекленных. Очаровательный вращающийся книжный шкафчик начала девятнадцатого века, и еще один, украденный из старинного замка в Девоншире. Коллекция курительных трубок. На стене – портрет мужчины в охотничьем костюме кисти Гейнсборо…
Финли хотел воссоздать атмосферу библиотеки английского сквайра, и ему это прекрасно удалось. А чтобы не нарушать столь любовно созданный уют, он спрятал неизменные телеэкраны за деревянной панелью.
Финли пружинистым шагом подошел к письменному столу.
По его приказу дворецкий оставил в библиотеке молоток, нож и большую мусорную корзину. Финли схватил молоток и аккуратно обезглавил одну из русалок.
– В таких случаях аккуратность никогда не мешает, – тихо сказал он, продолжая осторожно отбивать дешевый гипс. – Это было сделано на Тайване, – объяснил он своим гостям. – На одной из моих фабрик. Оттуда мы – с небольшой, но постоянной прибылью – переправляем изделия, в основном в Северную и Южную Америку. Некоторые предметы – отличные копии известных шедевров, выполненные так безупречно, что могут одурачить даже экспертов.
Финли вынул пакетик из пузырчатого целлофана и отбросил остатки русалки, затем вскрыл ножом упаковку, развернул кусочек замши и достал очень маленькую, очень древнюю нэцкэ из слоновой кости.
И восхищенно замер. Женщина стояла на четвереньках. Пузатый мужчина за ее спиной по-хозяйски обхватил ее груди. Она слегка повернула голову, чтобы видеть его лицо, когда он войдет в нее.
– Изумительно, изумительно.
Отложив нэцкэ, Финли аккуратно разбил вторую русалку.
Появившаяся нэцкэ продолжила тему первой. Женщина стояла на коленях у ног мужчины, обхватив руками его вздыбленный пенис, и, откинув голову, улыбалась.
– Потрясающее мастерство! – дрожащим от волнения голосом воскликнул Финли. – Прошло больше двухсот лет, но никакие современные технологии не смогли бы ничего улучшить. Японцы понимали и высоко ценили эротику в искусстве, когда европейцы стыдливо прикрывали ножки роялей и уверяли детей, что их находят в капусте.
Не теряя времени даром, Финли схватил нож, вспорол чучело попугая и открыл бархатный мешочек.
– А здесь, о, здесь у нас настоящее чудо. Он задрожал, когда на ладонь выскользнула сапфировая брошь.
В тончайшей золотой филиграни, усыпанной бриллиантами, сверкал квадратный ярко-синий сапфир не менее восьми карат весом.
– Эту брошь носила сама Мария, королева Шотландская, в то время, когда плела интриги и устраивала свои любовные делишки… Из трофеев, доставшихся доброй королеве Елизавете, после того как она приказала обезглавить свою хорошенькую кузину.
Поглаживая камень и оправу, Финли словно ощущал запах крови и предательства.
– О, сколько же трудов и денег стоила мне эта безделушка. Она займет достойное место в моей коллекции.
Как избалованный ребенок в рождественское утро, он недолго наслаждался своим подарком.
Ваза, появившаяся из недр статуи Свободы, восхитила его. Он мгновенно забыл о своих гостях, воркуя над новым сокровищем, лаская гибкие женственные формы стеклянного чуда в стиле модерн.
Его глаза засверкали так чувственно, что Уайнсэп смущенно отвел взгляд.
Из пустотелого постамента бронзового орла Финли вынул обернутую войлоком коробочку. Пока он разрывал войлок, его рот наполнился слюной. Маленькая шкатулочка была сделана из красного дерева и любовно отполирована, но настоящее сокровище – крохотная мозаика на крышечке, изображавшая царский дворец. И, конечно, история – снова кровь, снова предательство. Этот подарок заказал для русской императрицы Екатерины Великой ее любовник, коварный граф Орлов… после того как убил мужа возлюбленной и возвел ее на престол.
– Вам случалось видеть что-нибудь более изысканное? Ею гордились цари, короли, императоры, а потом она оказалась за стеклом в музее, где на нее пялились немытые туристы. Теперь она моя. Только моя.
– Действительно, она изумительна. – Ди Карло не хотел бы прерывать поток восхищенных излияний, но настало время сказать свое слово. – Мистер Финли, вы – настоящий ценитель искусства. Какой смысл в обладании сокровищем, если любое ничтожество с улицы может его увидеть?
– Вы правы. Истинными шедеврами необходимо владеть тайно. Музеи покупают для последующих поколений, бездушные богачи – ради капиталовложения. Мне омерзительно и то, и другое. – Его глаза стали очень яркими, очень зелеными… с сумасшедшинкой. – Наивысшая цель – обладание.
– Я понимаю вас и счастлив, что сыграл некоторую роль в возвращении ваших сокровищ. Конечно, возникли кое-какие трудности…
– Конечно. – Финли небрежно взмахнул рукой, не позволяя испортить свое радужное настроение. – Но прежде, чем мы обсудим ваши злоключения… – Он вдребезги разнес молотком фарфоровый животик бассета. Песик родил золотую кошку. – Прекрасная вещь, – объяснил Финли, – но главная ценность в том, что это дар Цезаря Клеопатре. Доказать эту версию невозможно, хотя исторические периоды совпадают. Однако мне достаточно и мифа, – нежно добавил он. – Вполне достаточно.
Трясущимися от возбуждения руками он отложил кошку.
– А теперь картина.
– Я, ах… – Ди Карло вскочил. – С картиной вышло некоторое недоразумение, мистер Финли.
– Недоразумение? – Улыбка Финли не дрогнула. Он обвел взглядом комнату, но не заметил никаких признаков своего последнего приобретения. – Я не ослышался? Вы что-то сказали о недоразумении, мистер Ди Карло?
– Я хотел доставить вам эти ценности без дальнейших задержек. Ведь вы потратили столько времени и денег.
– Сейчас мы говорим о картине, мистер Ди Карло. – Финли уже забыл и о Клеопатре, и о Екатерине Великой, и о Марии Шотландской. Только картина интересовала его. – Я не вижу ее. Может, мое зрение помутилось? Может, у меня галлюцинации?
Ди Карло почувствовал сарказм и покраснел.
– В этот раз я не смог привезти ее, мистер Финли. Как я пытался рассказать вам, возникла проблема.
– Проблема? – Финли продолжал мило улыбаться, хотя чувствовал, как к горлу поднимается желчь. – Какого свойства?
Воодушевленный его улыбкой, Ди Карло снова уселся и быстро рассказал о трех взломах, напомнил, что первый увенчался возвращением фарфорового бассета, подчеркнул собственный риск в поисках картины.