И "дорогая" сделала вид, что это пустяк, хотя для нее это было очень важно.
Я улыбнулась и позволила себя поцеловать: мол, прощаю - потому что приняла его слова не порти нам этот особенный день за извинение.
Потому что любила.
А потом мать мужа поцеловала меня в общем-то сердечно и сказала, что это хорошая свадьба, хотя свадьба с Кристиной была очень красивая, и застолье у нас получилось неплохое, хотя на первую свадьбу сына они снимали ресторан, но сейчас тоже действительно очень, очень даже мило, и она от всей души желает мне счастья, потому что ее сын - замечательный парень, и хотя Кристя, разумеется, не сумела его оценить, я - это совсем другое дело…
А потом свекор расцеловал меня в обе щеки, шлепнул по попке и сказал:
- Здоровья, здоровья и счастья, потому что здоровье было и у тех, что на "Курске", ха-ха!
И добавил:
- Кристя.
Хотя меня зовут Ханка.
Я вышла замуж, хотя мне предстояло стать второй женой.
"Это хорошо, - думала я, - он уже один раз обжегся и понял, что важно, каких ошибок надо избегать, а я верю ему, и полагаюсь на него, и ничего не боюсь. Потому что ведь нельзя судить человека только за то, что он был когда-то женат, недавно и недолго. Это была ошибка. Человек не совершенен, он всегда делает ошибки, за такое не дисквалифицируют, ведь каждый может ошибиться. Кроме того, это ведь она сама от него ушла, и он не виноват, что распалась семья. Первая жена, Кристина, ушла без предупреждения, ровным счетом ничего ему не сказав: он просто вернулся однажды домой, а там нет ни ее вещей, ни ее тахты, ни книг, ни дисков. И она ни слова ему не написала. Соседи знали обо всем, помогали ей собираться, вынесли тахту и коробки, а он ни о чем не знал. Как это, должно быть, страшно, как унизительно! Так что в том, что брак оказался неудачным и коротким, его вины нет.
Он долго не мог прийти в себя, пытался поговорить с ней, наладить отношения, выяснить, что случилось, но ничего не вышло, потому что она бросала трубку, когда он звонил, а потом сменила номер телефона и пригрозила, что обратится в полицию, если он будет ее преследовать! Вскоре он получил повестку, и они встретились в суде. Но ведь люди должны расставаться по-человечески, правда? А она ему даже шанса такого не дала, будто бы и не женой была, а лишь случайным прохожим в его жизни.
И он действительно страдал, особенно тогда, когда мы с ним познакомились, такой грустный был и отчаявшийся, тяжело было даже смотреть на него.
- Я больше ни одной женщине не поверю, - говорил он, а я знала, что это неправда, потому что он увидит, какая я, и убедится, что не все женщины такие, как Кристя.
Хотя тогда я его еще не любила, и только сердце у меня разрывалось при виде того, как он страдает.
И я ненавидела Кристьку, его первую жену, и завидовала ей - он так ее любил!..
- Ты моя надежда на будущее, - говорил он и прижимал меня к себе в автобусе сто семьдесят пятого маршрута, у заднего стекла, и целовал в губы, несмотря на то, что в автобусе было полно людей.
Я опускала голову, а он поднимал ее за подбородок и говорил:
- Пусть все видят, что я тебя люблю.
И все видели, а я заливалась краской от удовольствия.
Краснела от смущения и от радости.
Он не стыдился меня.
Я стыдилась себя. Всегда.
Я решила тебе написать, мне так легче. Ты совсем не знаешь меня, хотя любишь, я уверена. Я ощущала твою любовь, но не была с тобою честна.
Не каждому предоставляется возможность хотя бы миг побыть самим собой, отрешившись от того, к чему он привык. Любая перемена вызывает отторжение и страх, а критические ситуации, когда мы хотим быть настоящими, случаются нечасто, и повседневность снова опутывает нас тем, что так привычно и потому надежно. И если я не воспользуюсь этим моментом, то, как обычно, снова возникнет мысль: зачем, ведь это не нужно, хорошо и так, как было, я забуду, время лечит раны…
Я не хочу упустить этот миг. Сейчас я хочу быть честной по отношению к тебе и к себе самой, поэтому сижу и пишу, чтобы не жалеть потом, что отказалась от единственного в жизни, самого важного разговора. Я хочу дать время себе и тебе, иначе как нам жить дальше, если мы так мало знаем друг друга, а может, и не знаем вовсе.
Я начну первой, а потом, обещай, что ты каким-то образом ответишь. Подашь знак. Возможно, я узнаю что-то, чего не ведаю, чего мы не сумели сказать друг другу прежде.
Не может быть?
Мы не ощущаем себя любимыми до тех пор, пока хотя бы один человек на земле не узнает нас хорошо. Такими, какие мы на самом деле, а не такими, какими хотели бы быть.
Поэтому начну я, а потом, может, ты… позволишь мне лучше узнать тебя, хорошо?
Не знаю, как. Но уверена: ты поможешь.
Боже, я и не знала, что мне будет так трудно говорить об этом. Но я не хочу когда-нибудь пожалеть, что не сказала чего-то. Хотя сегодня жалею, что о стольких вещах не спрашивала: я хотела бы узнать тебя, но хочу, чтобы сначала ты узнал меня. Это нелегко, но я начинаю.
Начну с начала, с самого-самого начала. У меня всегда было ощущение, что я родилась с большой раной. В боку. Я уверена, что никто об этом не знал, но я почти помню, как спрашивала, откуда эта рана, но никто не слышал вопроса. А поскольку не слышал, то и не отвечал. Это была первая страшная вещь.
Рана была свежая. Всегда. Так, как если бы у меня вырвали кусок мяса. Не кожи, а именно мяса. С кожей все по-другому: ее можно прокалывать, втыкать в нее что-то, и ничего страшного не будет. Как-то раз на уроке математики я воткнула булавки во все пальцы и ходила на переменке, растопырив их, что вызывало восхищение у мальчишек, потому что выглядело классно. Мирек даже влюбился в меня, когда увидел это. Впрочем, он был влюблен в меня всю восьмилетку, даже травился из-за меня газом. Не до смерти. Так же, как и влюблен в меня был не до смерти. Он оставил открытыми дверь на лестничную клетку, в квартиру и на кухню, а потом засунул голову в духовку и открыл газ. Соседка из любопытства - дверь ведь была открыта - вошла и увидела его. Она велела ему немедленно вынуть голову из духовки и встать. Сейчас Мирек - директор склада, у него четверо детей и жена, которая приводит в дом бродячих собак.
Значит, я всегда пробуждала в мужчинах сильные чувства, правда?
В литературных произведениях так, как Мирек, обычно поступают женщины. Суют голову в духовку. А мужчины бросаются с крыш или стреляют себе в голову - ну, в фильмах. А некоторые одновременно стреляют и бросаются. Вот, например, премию Дарвина за самую нелепую смерть получил мужчина, который повесился на дереве, растущем на крутом берегу моря, предварительно приняв смертельную дозу снотворного, на тот случай, если повеситься на удастся. А еще выстрелил в себя в тот момент, когда засовывал голову в петлю. Но он промазал: пуля пробила веревку, бедняга упал в море, наглотался соленой воды, и его вырвало снотворным.
Самоубийцу-неудачника вытащили рыбаки, но он умер от переохлаждения. То есть он-таки добился своего, как ни старался его ангел-хранитель.
Я тоже недавно приняла целую пачку реланиума - то, что удалось достать. Сорок таблеток. Я думала, что они по 0,5, а они были по 0,2.
Когда я проглотила их, а была уже ночь, мое сердце начало трепыхаться, и ощущение было ужасающее. Трепыхание все усиливалось, я побежала в кухню, выпила почти литр молока, чтобы вызвать рвоту, но бесполезно. Тогда трепыхание вернулось, и я поняла, что оно от страха, а не от чего-то иного, потому что даже сорок таблеток не начинают действовать сразу же, как только их проглотишь.
Я обхватила руками унитаз и старалась вести себя как можно тише, чтобы он не догадался. И тут раздался стук в дверь:
- Что ты там делаешь? - спросил он.
А я ответила:
- Ничего. Уже выхожу.
И вышла.
…И легла в нашу большую супружескую кровать, хотя мне хотелось сказать:
- Позвони в "скорую", я сделала глупость, пусть мне промоют желудок, спаси меня…
Но я уже тогда боялась.
На следующий день я не пошла на работу. Проспала весь день до вечера, спала и тогда, когда он вернулся. Я сказала:
- Я плохо себя чувствую, прости, прости, - потому что обед был не готов, и добавила: - Я должна была лечь, прости.
Но он не сердился на меня в тот день. Налил мне чаю и дал аспирину. Я сделала вид, что глотаю, и выплюнула таблетку в чашку.
Почему я наглоталась реланиума?
Потому что думала, что я слабая и больше не выдержу.
Я ошибалась.
Я была сильной и многое могла выдержать.
Может, я это сделала от тоски по себе самой?
По себе - отрезанной. По себе той, которой не было.
Ночью я обнимала себя, стараясь, чтобы рука лежала там, на той ране, на том месте, которое мне вырезали.
Когда-то я прочитала, что если рождаются близнецы, и один из них умирает, то второй тоскует по нему всю жизнь. Может, я была одной из таких близняшек?
У моей подруги была сестра-близнец, которая родилась мертвой. Но она так не тоскует. Кроме того, у нее нет раны. Я видела фотографии сиамских сестер, сросшихся грудными клетками, - им было лет по двадцать. Их нельзя было разделить, они не пережили бы этого. А я пережила. Я подозревала, что была одной из близняшек, только никто не стал мне об этом говорить. Чтобы не огорчать.
Я многого тебе не говорила, чтобы не огорчать.
Многие не говорили мне о чем-то важном, чтобы не огорчать. Близкая подруга не сказала, что спит с Мареком. Это он мне сказал и попросил прощения. Только было уже поздно.
Я находила длинные светлые волосы на подушке, но не верила: это наверняка был призрак. Потому что только у нее были такие длинные волосы, но, конечно, она не могла быть здесь, когда меня нет, а есть он.
Представляешь, я была так наивна, что когда нашла белый поясок, женский, с красивой серебристо-красной пряжкой, то пошла с ним к Мареку и спросила:
- Чей это поясок?
А он ответил:
- Когда тебя не было, здесь ночевали Витек с женой, они ехали в Югославию, наверно, она забыла.
Югославия - это страна, которой больше нет. Но какое нам до этого дело, нам всем, ведь она далеко от нас, до нее целых пятьсот километров. Красивая страна с красивыми городами. Их тоже больше нет, после бомбардировок они полностью разрушены.
А они тогда ехали в страну, которая еще существовала. И я спрятала поясок с серебристо-красной пряжкой.
А через несколько недель Витек с женой пригласили нас с Мареком к себе, и мы поехали в Торунь. Я взяла с собой белый поясок, туго смотала и положила в свою зеленую сумку. И прямо в дверях достаю этот поясок, довольная собой: я про него не забыла, я его верну, и Данка поблагодарит меня. И вот я держу его перед собой, довольная, а она спрашивает:
- Что это?
- Твой поясок, - говорю я гордо.
И жду в ответ: "Ах, как приятно, что ты его привезла, это замечательно, я так люблю этот поясок, все думала, куда он подевался…"
А она смотрит…
Смотрит и не понимает.
Ну, я и поясняю:
- Помнишь, вы летели в то государство, которого уже нет, и остановились у нас переночевать, потому что самолет вылетал очень рано? - напоминаю я Данусе. (Она недолго была женой Витека, потом была Аля, после Али наступил большой перерыв, поскольку Витек жил в гражданском браке с одной девушкой, дочерью своего друга. Они перестали быть друзьями, когда Витек стал сожителем его дочери. И не женился на ней, потому что она забеременела от парня, с которым вместе посещала курсы французского языка. Тогда Витек был очень несчастен, но это продолжалось недолго). Так вот, я говорю Данусе, что она забыла этот поясок, когда они у нас ночевали.
- Ханя, это не мой поясок, и мы у вас никогда не ночевали, - удивляется она.
Ага.
Не ночевала, так не ночевала.
Мне этого было достаточно.
Думаешь, я хоть на секунду задумалась, откуда же взялся тот поясок?
Нет! Раз он не Данусин - вопрос снят. Я бросила его в плетеную корзину с грязным бельем, на самое дно, и все.
Так и шла моя жизнь - от пояска до пояска… От вопроса о том, чей это поясок, до выяснения, чьим он не является.
Я пишу тебе об этом, чтобы ты знал, насколько я была наивна. Я просто забыла об этом пояске, и никому ничего не сказала, потому что это было несущественно.
А вот изъян в боку огорчал и ужасал меня гораздо больше, чем все остальное. До того момента, когда что-то начало происходить в моей второй ране, между ног, из которой в один прекрасный день начала капать кровь. Я, конечно, знала о месячных, но никто не сказал мне, что это прекрасно и важно, что это самое главное в жизни любой женщины. Что эти несколько дней, когда вселенная руководит моим созреванием, - магические дни, дни свободы, тайны, неприступности.
И поскольку я этого не знала, то просто засовывала между ног толстые прокладки и плакала от стыда, что я - женщина.
Но, слава Богу, мир, в котором я жила и в котором люди убивали друг друга, согласно законам войны и предположениям телевизионных программ новостей ("Как мы и предполагали, произошла бомбардировка", - спокойно сообщал диктор) - так вот, в этом мире были еще ночи, а ночи существовали для фантазий.
Ночами я представляла, как падаю, лечу вниз с высокой скалы, и когда уже вот-вот должна удариться о землю и разбиться, откуда-то вдруг протягиваются руки, которые подхватывают меня и мягко опускают в дружественные и теплые, крепкие и большие ладони Спасателя.
Это не возникло из ниоткуда, о нет.
Это было что-то вроде страховки - меня всегда преследовали плохие сны.
Считается, что плохие сны несут в себе предостережение, но я не умела этого разгадать.
Мне снились наводнения, которые заливают всю землю, а я бегу, спасаясь от огромной волны, все быстрее и быстрее, вместе с другими. И больше всего боюсь, что потеряю родителей, что не найду их, но страх утонуть сильнее, поэтому я взбираюсь на холм, но он глинистый, и ноги все время соскальзывают, и едва я делаю шаг вперед, как сползаю вниз, и вода, мутная и кошмарная, вот-вот поглотит меня, мои ноги, мое тело и мое лицо, всю меня, но я карабкаюсь из последних сил - и наконец могу взглянуть на то, что происходит вокруг. А вокруг из грязной пучины вырастают точно такие же глинистые холмы, как тот, на котором нахожусь я, и на этих глинистых холмах стоят люди, и мои родители тоже, но вода между нами клубится, как грозовые облака, она серо-бурая, и мой холм самый высокий, а вода подступает все ближе к моим ногам. Я перепугана, охвачена ужасом, хочу крикнуть, но не могу, поэтому закрываю глаза и твержу себе: "Это сон, сейчас я проснусь, это не может быть правдой!", - но когда открываю глаза, то вижу, что это не сон, и нет уже никаких других холмов, я - одна в океане грязной воды, которая поднимается все выше и выше, и сейчас унесет меня…
Когда снятся такие сны, нельзя представить себе ничего более чудесного, чем сильные, крылатые руки, которые перенесут тебя с этого холма куда-то, где ты будешь в безопасности… Руки Спасателя.
И я воображала, как меня кто-то спасает.
Так я фантазировала перед сном всегда.
А о чем думал перед сном ты, когда был ребенком? Что тебе снилось? Как ты засыпал в детстве? Что читали тебе перед сном и что ты ел на завтрак?
Я должна это знать, ведь я совсем не знаю тебя.
Потом, когда он пинал меня ногами, я лежала, уткнувшись лицом в ковер, и делала вид, что меня нет. Ведь если я не буду шевелиться, какое удовольствие меня пинать? Пусть уж пнет еще разок-другой за то, что в доме не было кофе, и успокоится. Я лежала тихонечко на ковре и не шевелилась, и действительно, он пнул меня три раза и отошел. Я еще минутку полежала неподвижно на всякий случай, потому что он мог передумать, и думала: самое время появиться Спасателю. Но его не было.
Он про меня забыл? Или думал так же, как я, что коли я вышла замуж, меня спасет, выручит, избавит и будет защищать муж? Но все мужья, каких я знала, никого не защищали, а только били и кричали. Хотя когда-то говорили: "Я тебя никогда не обижу". Это должно было настораживать: человек, который не собирается обижать, так не скажете.
Разве встретив человека, ты первым делом заверяешь, что не убьешь его?
Что не прожжешь ему сигаретой живот?
Разве ты предупреждаешь женщину, что не ударишь ее по лицу за то, что она надела не брюки, как ты просил, а юбку?
Или что не стукнешь ладонью по голове, сильно, прямо по самой макушке, так, что у нее искры из глаз посыплются, потому что она, наоборот, надела не юбку, как ты просил, а брюки?
Или что никогда не скажешь: "Ты, ебаная сука!"?
Ведь правда, нет?
Когда грустно, вокруг все кажется больным. У чужих собак грустные глаза. У чужих кошек раздувшиеся животы. Из-за паразитов. Когда их рвет, то видны маленькие, жирные, короткие глисты, круглые какие-то плоские черви, названия которых мы проходили на уроках биологии.
Моя учительница биологии отличалась тем, что говорила монотонно:
- Тема "Рыбы", повторяю: тема "Рыбы", повторяю, вы записали? "Ры-бы". Петрек, не смейся, повторяю, не смейся, а то не буду повторять…
Петрек уже больше не смеется, потому что у него рассеянный склероз. Жена вставляет ему в губы сигарету, из уголка рта течет слюна, он не может говорить, бормочет, стесняется нас, одноклассников. Я не знаю, жива ли наша биологичка. А вот учительница истории чувствует себя хорошо. Повторяю, чувствует себя хорошо. Кто-то видел ее - у нее платиновые волосы и мало морщин. Она учила нас трудным словам: "синкретические формы", "параллелизм событий" - особенно тех, времен Второй мировой войны.
Вторая мировая война была ее коньком. Мне казалось, иногда она даже жалела, что эта война уже закончилась.
Другие войны еще не закончились, а некоторые еще и не начинались.
Разве имеет значение, когда воюют черные. Или желтые. Или почти что черные. Или арабы.
Мне не за что воевать.
- По мне уж лучше араб, он, по крайней мере, не прикидывается человеком, - говорил мой образованный муж и смеялся от души.
А я делала вид, что улыбаюсь.
Он так и сыпал прописными истинами:
"Не следует злиться по пустякам".
"Не надо скрывать свои чувства".
"Нельзя прятаться от мира".
"Не стоит огорчаться".
"Нужно жить сегодняшним днем".
Поэтому никогда не откладывал побои на потом.
На завтра.
Завтра ведь может и не наступить.
Но все это началось позже.
А пока что я не замечала, что мир меняется, уменьшается, съеживается. Пока что я знала, что муж любит меня. А если любишь, не хочется расставаться, правда?
Мне предстоял чудесный вечер: Иоася достала два билета на спектакль Люпы.
- Ханя, давай сходим вместе, а потом поболтаем вволю! Я знаю одну отличную кафешку за Большим театром… Мне столько нужно тебе рассказать, мы так давно не виделись… Я так рада! Ты сможешь?
- Ясное дело, смогу!