Стряхнув с себя руки Уэста, я направилась к двери, пребывая в полнейшей уверенности, что он, герой моих тайных грез и мой абстрактный возлюбленный, материализовался и ждет меня сейчас на улице.
- О ком ты говоришь, Констанс? - спросил Уэст, преграждая мне путь. Я услышала злобные нотки в его голосе. - Кого ты собираешься искать?
- Вы его не знаете, - невозмутимо ответила я. - Вы не можете его знать. Потому что он не такой, как другие, - он особенный. И я сейчас пойду и найду его.
- Никуда ты не пойдешь, Констанс, - процедил он сквозь зубы. - Тебя заберут в полицию, если ты выйдешь на улицу в таком состоянии. Ты сейчас послушаешься меня и ляжешь в постель. Ты, быть может, забыла, кто я такой? Придется напомнить. Я тот самый человек, Констанс, от которого зависит твоя судьба. Она в моих руках. Я могу сделать твою жизнь такой, как ты хочешь, - или испортить ее навсегда. Поэтому ты будешь послушна мне - послушна во всем, чего бы я от тебя ни потребовал. Иначе ты вернешься на свою ферму и забудешь, что такое Голливуд. Надеюсь, тебе понятно, что я хочу сказать.
Я не понимала, но его тон несколько отрезвил меня. Уэст еще никогда не разговаривал со мной так резко, и я терялась в догадках, чем я могла его рассердить. В конце концов я решила, что лучше ему не перечить, и нетвердым шагом направилась в спальню.
Уэст настиг меня в дверях темной спальни. Когда он прижал меня к стене, навалившись всем телом, я все еще не понимала, чего он хочет.
Я пребывала в полнейшем оцепенении. Я слышала, как затрещала ткань, когда он разорвал на груди мое платье, слышала чье-то хриплое, похожее на хрюканье, дыхание, чувствовала, как чьи-то пальцы больно сжимают мою грудь. Но все это вроде бы меня не касалось… Я была не способна что-либо осознать. Невероятная слабость разлилась по моему телу. Я решила, что мне просто снится кошмарный сон, и, закрыв глаза, погрузилась во тьму.
Я вернулась к действительности, когда Уэст ударил меня с размаха по лицу.
- Очнись, - приказал он. - Меня не прельщает секс со Спящей красавицей. Я не позволю тебе отключиться. Ты должна знать, что я с тобой делаю. А главное, знать, почему ты на это согласилась. Ты согласилась на это потому, что хочешь стать актрисой. А помочь тебе в этом могу только я. Прямо как в сказке, - он зло усмехнулся. - Приходит добрый волшебник и делает простую девушку принцессой. Только в наше время волшебники не занимаются благотворительностью. За чудеса тоже надо платить. Запомни, Констанс: если кто-то оказывает тебе услугу, так это лишь потому, что взамен ждет от тебя других услуг. У этого правила нет исключений. И нет такой девушки, которая не согласилась бы переспать со мной взамен на то, что я могу ей предложить.
Я не верила собственным ушам. Я просто не могла поверить, что все это говорит Уэст - тот самый Уэст, которому я доверяла не меньше, чем собственному отцу. В темноте я не могла видеть лица, склоненного надо мной, - но видела глаза. В них горел какой-то недобрый огонь. Желая спастись от страшного взгляда этих незнакомых глаз, я отвернулась в сторону - и вдруг увидела в зеркале на противоположной стене отражение двух темных фигур. В моем полусонном сознании, по ассоциации, возникла сцена из недавно виденного фильма. Там мужчина зверски насиловал девушку - те двое, в фильме, стояли в тех же позах…
Я не помню, как поступила та девушка в фильме, - но помню, как поступила я. Извернувшись всем телом, я резко повернула голову и впилась зубами в шею моего мучителя - впилась мертвой хваткой, так сильно, что мне не сразу удалось разжать челюсти.
- Ведьма, - злобно прохрипел Уэст, отскакивая в сторону. - Проклятая ведьма. Ты сама не соображаешь, что делаешь.
Я выплюнула его кровь и запахнула на груди разорванное платье. Уэст сидел на кровати и бормотал себе под нос какие-то бессвязные ругательства, прижимая руку к окровавленной шее… Я сама была удивлена тем, что сделала, - я бы никогда не подумала, что способна укусить человека, даже в крайней ситуации. Но я знала, что поступила правильно. В эту минуту я чувствовала себя очень сильной и была уверена, что сумею противостоять Уэсту и впредь, если он еще посмеет ко мне притронуться.
Уэст встал и направился к двери, все еще держась за шею.
- Собирай вещи, Констанс, - сказал он, останавливаясь на пороге и поворачиваясь ко мне. - Завтра утром я заеду за тобой и отвезу тебя на вокзал. Поедешь на свою родную ферму ухаживать за коровами. А если у тебя вдруг возникнет желание вернуться в Голливуд, постарайся не забывать о том, что такие, как ты, здесь не нужны. У нас нет ролей для бешеных собак. А я уж позабочусь о том, чтобы все узнали, как ты повела себя с человеком, который нянчился с тобой три месяца и всей душой хотел тебе помочь. На тот случай, если ты не осведомлена, Констанс, - девушек не снимают в кино за красивые глаза. Любой другой режиссер на моем месте потребовал бы от тебя того же. И даже опытные актрисы не брезгуют этим - уж не говоря о какой-то деревенской девчонке, которая даже не знает, что такое кино. Так что попомни мои слова: в Голливуд тебе путь заказан.
- Плевать я хотела на Голливуд, - спокойно ответила я. - Лучше ухаживать за коровами, чем спать с такой свиньей, как вы.
Как только за Уэстом захлопнулась дверь, я бросилась под душ, чтобы поскорее смыть с себя следы его грязных прикосновений. Потом, вернувшись в комнату, занялась укладкой вещей.
Перспектива возвращения на ферму вовсе не пугала меня. Точнее, я просто не задумывалась над тем, что будет со мной в дальнейшем. Сейчас мне хотелось лишь одного - уехать подальше от Уэста.
Когда все вещи были собраны, я решила уехать, не дожидаясь утра. Я заказала по телефону машину в расчете на ночной поезд, отходящий из Лос-Анджелеса в два с минутами, потом сварила себе кофе, чтобы побороть странную сонливость, которая начинала мною овладевать.
Я поперхнулась первым же глотком кипящего кофе - мне как-то не пришло в голову его остудить. В глазах потемнело, и к горлу подступила тошнота. Я едва успела добежать до туалета.
Меня рвало мучительно и долго. Не знаю, было ли это от нервов, или от шампанского, или от наркотика, который подмешал в него этот подлец (он сам потом признался мне в этом), но меня буквально выворачивало наизнанку. Когда приступ тошноты наконец прошел, я так и осталась сидеть на полу в туалете, глядя в одну точку и стараясь побороть головокружение. Потом, незаметно для себя самой, задремала.
Меня разбудил звонок в дверь. "Это Уэст", - испугалась я - и тут же вспомнила, что вызывала такси. Не без труда я встала на ноги и поплелась к двери. Меня все еще мутило.
- Я, наверное, ошибся адресом, мисс, - сказал таксист, по всей вероятности, заметив мой явно нездоровый вид. - Вы ведь не вызывали такси, чтобы ехать на вокзал?
- Вы не ошиблись, - ответила я таксисту. - Я в самом деле вызывала машину, только… только мы поедем не на вокзал.
Я приняла это решение за какую-то долю секунды - как будто мне его кто-то продиктовал. Я решила, что поеду к Уэсту. Если я извинюсь перед ним, может, он простит меня и позволит остаться… Я вдруг поняла, что если вернусь на родительскую ферму, мне уже больше никогда не вырваться оттуда, а это означало полный крах всех моих надежд.
Попросив таксиста подождать внизу, я направилась в ванную. Меня все еще шатало от слабости, но теперь я была совершенно трезва.
Я действовала как робот, так, словно кто-то управлял мной извне. Я вымыла лицо и почистила зубы, расчесала спутавшиеся волосы. Потом сбросила домашний халат и надела джинсы и свитер, сняла с вешалки пальто, потушила свет и вышла из квартиры.
Впоследствии, перебирая в памяти события той ночи, я так и не смогла понять, как я на это решилась. Как будто это решение было принято за меня кем-то другим - я лишь подчинилась какой-то чужой, неведомой воле, отдалась во власть сил, которым была не способна противостоять. Конечно, я уже знала, чего потребует от меня Уэст взамен на свое прощение и на позволение остаться, только притворялась перед самой собой, что не знаю.
Уэст открыл мне дверь сразу, как будто ждал моего появления. На нем была пижама, но вид у него был вовсе не сонный. На его шее красовался след от моих зубов. Я ожидала увидеть на его лице злость - но не увидела ничего, кроме удовлетворения.
- Ты послушная девочка, когда ты не под балдой, - говорил Уэст, подталкивая меня в сторону спальни. - Ты бы не стала кусаться, если бы не выпила чего не следовало. Но ты не виновата - это я просчитался. Ты ведь не соображала, что делала, верно?
Я молча кивнула. Мне и самой казалось невероятным, что всего лишь несколько часов назад я могла так отчаянно сопротивляться этому человеку - сейчас у меня не хватило бы храбрости даже повысить на него голос. И я не посмела возразить, когда Уэст подвел меня к разобранной постели.
Уэст раздевал меня медленно и спокойно, наслаждаясь моим стыдом и отвращением, которое я испытывала при каждом его прикосновении. Чтобы продлить себе удовольствие, он аккуратно складывал каждый предмет моей одежды, прежде чем продолжить свое дело. Когда он повалил меня на кровать, я вдруг вспомнила один эпизод, потрясший меня в раннем детстве. Однажды родители повезли меня в город в зоопарк, и я долго стояла перед клеткой с удавом, наблюдая как зачарованная, как он гипнотизирует кролика. Я никак не могла понять, почему кролик пищит и упирается, но все же идет в пасть к удаву… Я не могла знать тогда, что сама окажусь на месте этого несчастного кролика. Только я в отличие от кролика не смела даже кричать.
Вернувшись к себе, я долго плакала, прижимая к лицу разорванное розовое платье, но слезы не принесли облегчения. Потому что я знала, что назад дороги нет, что и впредь буду во всем подчиняться Уэсту, как бы мне ни было это противно, - после того, что он сделал со мной, я больше не могла вернуться на родительскую ферму и жить там прежней жизнью. А моя теперешняя жизнь - Голливуд, моя актерская карьера - полностью зависели от Уэста.
Наши отношения продлились до конца съемок фильма, в котором Уэст, как и обещал, дал мне одну из второстепенных ролей. Потом мной заинтересовался другой режиссер, и Уэст не стал меня удерживать - вполне возможно, что к тому времени он успел найти другую девушку, такую же чистую и наивную, какой некогда была я. Режиссер, предложивший мне роль в своем фильме, взамен потребовал от меня того же, что и Уэст, с той лишь разницей, что он был честен со мной с самого начала. И я даже не подумала возражать - проще согласиться сразу, чем вступать в препирательства, ведь все равно дело закончится этим. Я очень хорошо помнила слова Уэста, что за роли в кино надо платить. То, что раньше показалось бы мне чудовищным и неприемлемым, теперь было для меня в порядке вещей.
За тем режиссером последовали другие… Я уступала им единственно ради того, чтобы удержаться в Голливуде, - мне было это так противно, что даже тошно вспоминать. Быть может, держи я себя более независимо, мне тоже удалось бы добиться ролей в кино. Но я даже не задумывалась над тем, как мне следует себя вести, - я просто шла по пути наименьшего сопротивления, поскольку гораздо проще покориться обстоятельствам, нежели восставать против них. Наверное, Уэсту удалось сломить мою волю - теперь это уже была не я, а какое-то жалкое, опустошенное существо.
По ночам мне снились кошмары. В кошмарах ко мне приходили чудовища со свиными рылами и со стальными щупальцами и делали со мной то же, что делали со мной мужчины в постели. Я даже не пыталась вырваться из лап чудовищ - я ведь знала, что сопротивляться бесполезно.
Наутро я вставала, приводила себя в порядок и шла на студию. Кинематограф был моей единственной отдушиной - я чувствовала себя полноценным человеком только на съемочной площадке. Входя в ту или иную роль, я на некоторое время забывала, кто я на самом деле и какую жизнь веду.
Так я прожила более трех лет. За эти годы я успела создать себе репутацию талантливой актрисы, и один крупный импресарио предложил мне свои услуги. Я приняла его предложение.
С появлением импресарио моя жизнь изменилась в лучшую сторону. Мистер Максвелл, так его звали, задался целью сделать из меня кинозвезду мирового масштаба. Я была наконец избавлена от грязных посягательств режиссеров и продюсеров. Мои ставки повысились, и фильмы, в которых мистер Максвелл находил для меня роли, были классом выше. Но все равно я чувствовала себя несчастной.
Я презирала всех мужчин без исключения. Мужчины внушали мне отвращение, я боялась их и по возможности избегала их общества. Мне уже давно не хотелось любви - моя мечта о любви погибла, задохнулась в лапах этих похотливых двуногих чудовищ под названием "мужчины". Теперь мне казалось удивительным, что когда-то я вообще могла мечтать.
К тому времени, когда я получила эту роль и приехала в Рим, я стала законченной мужененавистницей. Я была уверена, что больше ни одному мужчине не позволю дотронуться до себя… Но в тот наш первый день, когда ты подошел ко мне на съемочной площадке и улыбнулся, глядя на меня, я окунулась в твой восхищенный взгляд - и вдруг снова почувствовала себя девочкой, которая ждала своего героя… Ждала и дождалась.
… - О чем ты думаешь? - спрашиваешь ты, лениво размыкая веки и сонно улыбаясь мне.
- Я думаю о тебе, - отвечаю я, убирая с твоего лба растрепавшиеся волосы.
- И что же ты обо мне думаешь?
Ты приподнимаешь голову от подушки и с интересом смотришь на меня. Теперь ты окончательно проснулся - тебе всегда интересно, когда речь заходит о тебе.
- Я думаю, что ты очень красивый.
Ты разочарованно морщишь нос.
- И все?
- А тебе этого мало?
- Мало. И ты сама прекрасно это знаешь.
- Знаю, - соглашаюсь я. - Ты хочешь стать королем - и ты им станешь. Потому что каждое твое желание - закон.
- Каждое-каждое? - Ты смотришь на меня сквозь ресницы, и в твоих глазах зажигаются озорные огоньки. - Каждое-каждое, Констанс? Чего бы я ни пожелал?
Ты протягиваешь руку и играешь прядью моих волос, внимательно глядя мне в глаза. Я отвожу взгляд - я боюсь, что ты прочтешь в моих глазах всю правду обо мне… Ту самую правду, в которой я мысленно исповедовалась тебе, пока ты спал.
- Я люблю тебя, Констанс, - шепчешь ты, привлекая меня к себе. - Люблю, люблю, люблю…
Нет, ты бы не отшатнулся от меня, даже если бы узнал о моем прошлом. Ты бы сумел понять. И простить. Любовь прощает все.
"Я теперь чистая, чистая", - думаю я, рождаясь заново в свежести раннего утра и нашей любви, - и снова вспоминаю о той девочке, которая жила ожиданием великого, всепоглощающего чувства… Но та девочка не знала, что любовь поглощает не только душу и ум. Она заполняет все тело, взрываясь в каждой клетке… В детстве, мечтая о любви, я даже представить себе не могла, как это может быть прекрасно.
Ты не только вернул мне мои утраченные грезы, Габриэле. Ты научил меня любить. Если бы не ты, я бы никогда не узнала, что это значит на самом деле - любить и быть любимой…"
Вероника захлопнула дневник и зажмурилась, откинув голову на высокую спинку кресла. Ее бы, наверное, потрясло голливудское прошлое матери, если бы она не была слишком потрясена другим - их любовью. Она прекрасно понимала мать, которая почувствовала себя очищенной и обновленной после того, как познала настоящую любовь, хотя ей самой не от чего было очищаться, когда она встретила его… Встретила лишь для того, чтобы стать невольной свидетельницей любви его юности, чтобы узнать о том, что он был возлюбленным ее матери… Лучше бы она вообще никогда его не встречала.
У нее было такое ощущение, словно ее предали. Только предал ее не Габриэле, не ее мать. Ее предала сама жизнь, сначала подарив ей огромное, ошеломляющее счастье - а потом превратив на ее глазах это счастье в груду обломков чьей-то некогда пережитой любви.
Но нет, то не были обломки. Их любовь была вечна - а вечное не умирает.
Самолет шел на посадку. Яркие лучи утреннего солнца слепили глаза… Вероника поморщилась - это солнце напоминало ей то, неправдоподобно яркое, что светило на холстах матери. Весна в Риме двадцать пять лет назад была, должно быть, очень солнечной…
Уже начался сезон отпусков, и в Майами было полным-полно отдыхающих. Ей все-таки удалось найти свободный номер в одном из фешенебельных отелей на берегу океана. Близость океана немного успокаивала ее, но солнце раздражало вне всякой меры. Поднявшись к себе в номер, она первым делом задернула шторы.
По радио передавали сводку погоды. Диктор сказал, что в Теннесси сейчас пасмурно и идет дождь… Приняв душ и переодевшись, она взяла свою дорожную сумку и спустилась вниз. Через час она снова была в аэропорту и покупала билет на Нэшвилл. Она надеялась, что почувствует себя лучше, если только ей удастся спастись от этого беспощадно яркого солнца.
Монастырь располагался на вершине горы, и к нему вела длинная крутая лестница. Монахини рассказывали, что в былые времена по этой лестнице поднимались кающиеся грешники, становясь на колени на каждой ступеньке и вымаливая у Господа прощения за свои грехи. Но она пришла сюда не для того, чтобы каяться. Она пришла сюда в поисках душевного покоя - и монахини приняли ее как свою.
Еще ребенком она читала в Библии о том, что только Бог способен даровать настоящий покой и избавление от страданий, и эта фраза запомнилась ей. Потому она и поднялась по этой лестнице.
То, что было до того, как она поселилась у монахинь - а здесь она жила с прошлой недели, - она могла бы назвать непрекращающейся сменой декораций. Она странствовала по миру, потеряв счет аэропортам, скиталась по отелям - словно надеялась убежать подальше от самой себя, спастись от этой любви, которая принадлежала не ей… Самолеты взлетали и приземлялись, день и ночь чередовались между собой, но ничто не приносило успокоения. За тот месяц с небольшим, что прошел с тех пор, как ей попался в руки дневник матери, она успела изъездить вдоль и поперек Соединенные Штаты Америки. Она путешествовала налегке, покупая все необходимое на месте, и никогда не проводила больше суток в одном и том же городе, а иногда даже несколько часов - и снова в самолет. Ей становилось немного легче, когда самолет отрывался от земли, - но беспокойство возвращалось, стоило ей приземлиться в новом месте.
Устав от Америки, она подалась в Европу. Она провела несколько часов в Лондоне, оттуда вылетела в Париж, а в Париже села на поезд, направляющийся к югу Франции. Она сошла с поезда в Марселе, с вокзала сразу же поехала в порт, а там села на теплоход, отплывающий в Неаполь.
Почему ей вздумалось поехать в Неаполь, она и сама не знала… А может, знала?
Ей хотелось взглянуть на место раскопок и на кости того несчастного динозавра.
Август в Италии был ужасно жарким. Пока она ехала на такси из Неаполя в Пьянуру, у нее разболелась голова, а перед глазами стали мелькать какие-то синие точки. Последнее время голова у нее болела очень часто. Странно: раньше она никогда не страдала головными болями.