Боб рассказал, как переходил через границу в США (граница между США и Канадой протянулась на пять тысяч километров, и она закрыта лишь в немногих местах), автостопом добирался до индейских резерваций и покупал сигареты блоками, сколько влезало в его большой рюкзак. Потом автостопом доезжал до границы и пешком возвращался в Канаду с десятками блоков. В Канаде он продавал их с огромным наваром, потому что там они облагались большими налогами. Боб прилично на этом зарабатывал.
– Кому вы их продавали? – спросил я.
– О, это самое интересное, – ответил он. – Надо продавать тем, кто тебя не сдаст; я их сбывал беременным женщинам. Они стесняются покупать сигареты в магазине, так что всегда готовы купить у тебя даже дороже, чем в обычном супермаркете. Легкие деньги. Класс.
Боб занимался всеми видами незаконной деятельности, о которых мне только доводилось слышать, и еще несколькими, о которых не доводилось. Он мошенничал с кредитными картами, похищал персональные данные (прежде чем выйти из кабинета, я проверил бумажник), был домушником, угонщиком, иногда грабил на улице, несколько раз попадался на употреблении и сбыте наркотиков и рецептурных лекарств (как-то раз он шантажом вынудил врача выписать ему фальшивые рецепты и потом бегал по всем аптекам города, чтобы накупить лекарств), и самое последнее преступление – Боба судили за непредумышленное убийство.
Еще у Боба был фетиш. Ему нравилось подглядывать, и он собирал женское белье. После одного ареста полиция нашла у него в шкафу больше трех тысяч пар женских трусиков.
Боб рассказывал, как его допрашивали у него же дома по подозрению в краже со взломом, а он сидел на диване в наручниках.
– Я же предупреждал, чтоб он не лазил в шкаф.
Полицейский отпер шкаф, дверцы распахнулись, и трусы вывалились прямо на него (многие были грязные; Боб, кажется, предпочитал красть их из корзин для грязного белья, когда влезал в дом, или из стиральных машин).
Я так хохотал, что прослезился.
– Вот так вот. – Боб посмеялся вместе со мной. – Даже другие копы смеялись. А что тут скажешь? Люблю женское белье. Всякое, какое угодно. А вы не могли бы мне сказать, – продолжил он, – есть у меня синдром дефицита внимания или нет? В детстве сказали, что он у меня есть, но я что-то сомневаюсь. То есть, я имею в виду, знаете, как трудно тихо сидеть на дереве и заглядывать в щелки между жалюзи в окне второго этажа и дожидаться, пока кто-нибудь придет в спальню и начнет раздеваться?
– Нет, – сказал я.
– Ну, это непросто, – сказал он, откидываясь на спинку стула.
Примерно через час его баек у меня сложился довольно ясный образ Боба.
– Ладно, Боб, давайте поговорим о вашем последнем преступлении. Что там случилось?
– А, об этом… Там, в общем, все очень просто, правда. Жили мы с одной девчонкой, и она, как бы сказать, все время меня доводила. То есть, ну, буквально все время, и я просто вышел из себя. Побежал за ней в ванную, где она наливала воду, и как толкнул ее о стену. Она ударилась головой и сползла в ванну, а там было полно воды. Я взял ее за горло и держал под водой. Как же я разозлился. А потом, знаете, как будто какой-то звоночек в голове… мать твою, ну я и влип. Смотри, что наделал. Надо же теперь все отмывать, придумывать, как отмазаться. Но ведь она в тот раз сама меня довела, тварь.
Боб говорил оживленно, смеялся над какими-то "забавными" подробностями истории. Он много жестикулировал, изображая руками чуть ли не все перипетии.
Мне стало тошно при мысли о том, что он сделал. Сидя через стол от него, я уже довольно давно перестал смеяться.
– В общем, завернул я ее в большое одеяло, вынес на улицу [уже стемнело] и засунул в машину. Знаете, это было очень глупо. Я положил ее на переднее пассажирское сиденье. Потом поехал на мост и сбросил в реку, одеяло выкинул в мусорный бак и пошел делать себе алиби.
– Куда? – спросил я.
– Да в ближайший паб, знаете, поел там, пивка выпил, как будто ничего не случилось. Потом вышел и снял проститутку. Я хотел заплатить кредиткой, ну, знаете, чтобы получить чек, но она не соглашалась, тогда пришлось поколотить ее маленько, чтобы она меня запомнила, раз уж не дала чека. Знаете, я ее сильно не бил, так, слегка, чтобы запомнила, ради алиби.
Потом поехал домой. Спать лег. Прошло уже дня два, когда все закрутилось. Ее мамаша все названивала, искала ее [он говорит об этом с недоумевающим выражением на лице, как будто не понимает, почему мать его подружки беспокоится, что та куда-то пропала], и я ей сказал, что мы поскандалили и она собрала вещи и съехала.
Потом пришла полиция, стала меня расспрашивать. Я им сказал все то же самое, сказал, куда пошел после ее ухода. Мол, ходил к проститутке – идите проверьте.
Они [полицейские] все приходили и уходили, расспрашивали меня, но я все время стоял на своем. Где-то через месяц ее мамаша довела копов до белого каления, и они опять приходили ко мне, надевали наручники, говорили, что нашли тело [неправда], всякое такое. Даже установили у меня камеру. Но я их надурил. Когда они записывали допрос, я сказал, что хочу адвоката, и повторял, повторял. Потом же я просто мог сказать, мол, они же не дали мне адвоката.
Я подумал, что когда-нибудь тело все-таки найдется, и тогда мне крышка. Тогда я решил, что если признаюсь на запись после того, как они отказали мне в адвокате, то дело закроют из-за нарушения формальностей, и тогда они уже не смогут меня опять обвинить, даже когда найдут тело и все остальное. В общем, я все требовал адвоката на камеру, а потом и сказал, что я это сделал, убил ее. Но я у них потребовал привести мне адвоката и не сказал, куда дел тело.
И тут они в конце концов приводят мне адвоката. Я ему рассказываю про видеозапись, что они не давали мне адвоката и так далее. Это же типа нарушение моих прав, так?
Ну, адвокат говорит мне, что копы ему никакой видеозаписи не давали, что она нигде не значится по документам. Выходит, говорит он, ты признался. В общем, выкладывай, где труп, а я тебе устрою сделку. Я так разозлился, понимаете? По телевизору такие дела проворачивают за милую душу. Короче, адвокат устроил мне сделку – непредумышленное убийство, отсижу я свои лет пять и выйду по УДО, и все будет нормально. Все ништяк.
Еще одно отличие психопатов от других осужденных в том, что их не угнетает пребывание в тюрьме. Большинство, попадая в тюрьму, испытывают подавленность, для них это большой стресс. Психопаты же заметно отличаются тем, что их вообще мало что волнует. Они не предаются глубоким размышлениям и не впадают в депрессию.
Боб набрал по перечню 35 из 40 баллов – явный психопат. Я задумался, не сказать ли Майку, что с его сокамерником не все в порядке. Но так я нарушил бы конфиденциальность. Придется Майку помучиться неизвестностью.
Через пять лет, я тогда все еще работал в этой же тюрьме, ко мне вприпрыжку подскочил Боб и сказал:
– Эй, все исследуете? Я бы не отказался поучаствовать еще раз.
Я уставился на него:
– За что вас опять?
– Да ну. – Он улыбнулся и рассказал: – Еще одна телка довела меня до ручки. Что поделать нашему брату?
Он засмеялся и ушел. Как довести Боба до ручки? Подружка назвала его "жирным, лысым нищебродом".
– Она нажала сразу на три кнопки, – сказал он мне в наш следующий разговор, – но уж ее я зарыл как следует.
После первого интервью с Бобом я направился к себе в кабинет и по дороге прошел мимо Гранта.
– Привет, Кент, как сегодня дела? – спросил он.
– Отлично, – ответил я.
– Здорово, рад слышать. Нам с ребятами [он имел в виду обычных заключенных] ты понравился. Только поосторожнее с насильниками.
– Обязательно, – ответил я.
Я открыл дверь, запер ее за собой все тем же латунным ключом и пошел к себе.
Что-то шло не так. Я же так тщательно старался никого не разозлить, особенно тех, с кем я вообще не встречался, кого я даже не вызывал на интервью.
Я вышел из тюрьмы и, когда проходил через главные ворота, набрал полную грудь воздуха, вдыхая свободу.
День третий
После привычной утренней поездки из дома, раздачи кофе и визита к принтеру за новыми копиями вопросов по Перечню психопатических черт я шел к главному входу в психиатрию и оттуда по уже знакомой дороге в жилой блок. Закрыв за собой дверь, я заметил фигуру в конце коридора. Ошибиться было невозможно – огромный зловещий силуэт мог принадлежать только Гэри. Он стоял прямо в дверях жилого блока. Я знал, что в этом месте нет камер наблюдения. Гэри тоже знал, и меня это нервировало. Я повернулся и не торопясь отпер дверь своим латунным ключом, стараясь, чтобы он не заметил, что я обратил на него внимание. Я пытался вспомнить какие-нибудь приемы самообороны, если вдруг этот дамоклов меч падет на меня в конце коридора. У меня бешено колотилось сердце.
Позади меня раскрылась дверь, и я пропустил двух заключенных. Одной секунды мне хватило, чтобы осознать, что одним из них был Грант. Он повернулся ко мне и помахал по дороге к жилому блоку.
Гэри сверлил меня глазами. Он стоял прямо, глядя поверх голов приближавшихся к нему соузников, не сводя с меня холодного взгляда. Грант замедлил шаг и снова оглянулся на меня, потом обернулся к Гэри и подошел к нему. Гэри взглянул на него сверху вниз, они обменялись несколькими словами. Гэри вперил на Гранта тяжелый взгляд. Все это время я продолжал идти. Мне казалось, будто все замедлилось, как на кинопленке. Потом Гэри вдруг развернулся, бросил еще один холодный взгляд в мою сторону и вошел в жилой блок. Грант двинулся за ним, ничего мне не сказав.
Через несколько часов я сидел в медпункте, Дороти куда-то вышла, и у двери возник Грант.
– Привет, – сказал он. – Я только хотел сказать, что решил вашу проблемку с Гэри. Кажется, сегодня утром он хотел разобраться с тобой, но я ему велел тебя не трогать, пригрозил, что иначе он будет иметь дело со мной. А со мной лучше не связываться. Пока, увидимся.
С этими словами он исчез в коридоре жилого блока. Я даже не смог выдавить ни слова в ответ.
У меня на лбу выступил холодный пот. Я чуть не нарвался на драку с насильником-великаном.
В тот день ушел из тюрьмы пораньше и поехал домой в тишине и глубокой задумчивости. Я взял Джейка, и мы побежали вдоль берега, чтобы снять напряжение. Потом за ужином я дочитал "Игры, в которые играют преступники". И на меня снизошло озарение.
День четвертый
На следующее утро я шел к себе другой дорогой, избегая мест, где свободно передвигались заключенные. Я раздал кофе еще нескольким охранникам, получил в ответ улыбки и благодарности. Я тоже улыбался, хотя и слегка нервничал из-за того, что собирался сделать.
Устроившись у себя в кабинете, я позвонил в медпункт. Дороти сняла трубку.
– Грант на месте? – спросил я.
– Минутку, – сказала она. – Да, он у себя в камере. Хотите, чтобы я за ним сходила?
– Будьте так добры. Пришлите его в психиатрию.
– У вас нет еще кофе? – спросила она.
– Есть. Я с ним быстро поговорю и заскочу к вам.
– Тогда он сейчас будет, – сказала она.
Я пошел к главной двери и стал ждать Гранта, поигрывая моим латунным ключиком.
Грант появился через несколько минут. Он быстро шагал по коридору и в руках держал папку с листком бумаги.
– Еще какое-нибудь исследование? – сказал он.
– Ага, – сказал я.
"Что-то в этом роде", – подумал я про себя.
– Ну ладно. А скажи, ты не мог бы мне оказать услугу? У меня тут папка с домашним заданием на групповое занятие, оно будет попозже, и мне надо сделать несколько копий – раздать ребятам.
– Вы же знаете порядок: закажите копии, и за них вычтут из ваших личных средств, – ответил я.
– Да, но мы же приятели; я тебе помог, ты же знаешь. Я же чуть не подрался за тебя с этим насильником. – В его голосе послышалась хрипотца. – Ты у меня в долгу.
– Сядьте, – твердо сказал я. – Вы с Гэри пытались меня облапошить.
Он уставился на меня:
– Чушь собачья. Я не имею дел с насильниками, братан. И это благодарность за то, что я спас тебе жизнь?
В его заявлении была доля правды – осужденные за тяжкие преступления не якшаются с насильниками.
Я в упор смотрел на него и дожимал:
– Вы блефуете. Пытаетесь мной манипулировать.
И тут он раскололся.
– У нас все еще конфиденциальный разговор? – спросил он.
– Да, – ответил я.
Он расхохотался:
– Как ты додумался?
– Я, может, и новичок, но не дурак, – ответил я, оставляя за скобками, что лишился сна, пытаясь разобраться, в какую муть я вляпался, или что мне казалось, будто я за пару дней постарел на год.
– Ты не держи зла, договорились? Ты понимаешь, мы же должны были тебя проверить. Мы всегда так поступаем с новичками. – Ухмылка у него разъехалась от уха до уха. – Мы, я тебе скажу, и не такие шутки устраивали до тебя. У нас с Гэри роли доведены до совершенства. Я уж думал, что поймал тебя на крючок, – сказал он. – Особенно когда ты нам сказал про конфиденциальность. Мы решили, что, если не зайдем слишком далеко, все будет в порядке; ты же не стал бы жаловаться, что тебя надурили.
Так я получил полезный урок, которым могу поделиться с работающими в тюрьмах коллегами: постарайтесь, чтобы заключенные не воспользовались оговоркой о конфиденциальности, которая придумана для их же защиты, чтобы обвести вас вокруг пальца.
– И ради чего вы старались? – спросил я. – Что вы надеялись от меня получить?
– Сигареты, может, травку, – сказал он, пожав плечами, – что-нибудь такое. Если бы вас и застукали, вам бы особо ничего не сделали. Мы просто хотели чуть-чуть порадовать себя, чтобы время быстрее пролетело.
Что-то подсказало мне, что Грант и Гэри не остановились бы на сигаретах и другой мелкой контрабанде.
– Ладно, надо возвращаться к работе, – сказал я. – Рад, что мы все выяснили. Я никому не скажу.
Я не собирался никому ничего говорить – мне было стыдно, что меня развели.
– О’кей. Пойду скажу Гэри, что игра кончена. Серьезно, ты не обиделся? Я все равно хочу участвовать в исследовании.
– Я с вами свяжусь, – сказал я. – Вы прекрасный объект для изучения, – язвительно добавил я, когда он встал, чтобы выйти.
– Ах да, захватите это для Дороти, – сказал я и передал ему мешок с кофе. – Если мешка у нее не окажется, я буду знать, с кого спросить.
Он засмеялся, и я проводил его по коридору к жилому блоку.
Вернувшись в кабинет, я сел на стул и глубоко вздохнул. Потом сделал заметку в блокноте. "В тюрьме скучно не бывает", – написал я. Это стало одной из моих любимых поговорок, когда я рассказывал, в какой обстановке собирался провести большую часть следующих двадцати лет. В тюрьме скучно не бывает.
Меня ждали запланированные на сегодня интервью. Просмотрев личные дела заключенных, я пошел в жилой блок, чтобы записать кого-нибудь на интервью, а потом решил выпить кофе с Дороти.
Мы поболтали об РМЦ. Я разузнал, когда прибудут новые заключенные, расспросил о работающих там терапевтах, о том, чего не надо нарушать, чтобы не разозлить охрану. Весьма важная информация для того, кто в тюрьме без году неделю.
Гэри показался в конце своего крыла, знакомое мне каменное выражение на лице пропало. Теперь на его лице была сдержанная улыбка. Он легонько кивнул, повернулся и пошел к себе в камеру.
– Пора возвращаться к работе, – сказал я Дороти.
– Пора, – повторила она.
Я в первый раз направился по крылу насильников. Я шел мимо камер, пока не прочел на двери одной имя Гэри.
– Гэри, – позвал я, вглядываясь в темноту.
На стенах висели снимки хоккеистов и футболистов.
– Я так и думал, что мы с вами скоро встретимся, – раздался ответ из темноты.
Гэри появился из ниши в камере и подошел к двери.
Ну и здоровый же он был парень! Мышцы, выпирающие под белой футболкой, так и бросались в глаза. Слава богу, что у нас все кончилось миром.
– Хотите участвовать в исследовании или нет? – спросил я.
Он засмеялся и ответил:
– Конечно. А вы ничего больше не хотите сказать?
– Можем поговорить о чем хотите, когда подпишете бланки с согласием и документы о конфиденциальности, – сказал я.
– Значит, пока мы говорим не конфиденциально, – нервно сказал он.
– Нет, если только не запишетесь на исследование, – сказал я, вдруг понимая, что сам могу манипулировать объектом изучения, чтобы принудить его к участию.
"Ой, ну и ладно, – подумал я, – комиссия по этике меня поймет".
– Ладно. Почему бы нет. Ребята говорят, с вами забавно разговаривать, – ответил он.
– Подпишите здесь – это ваше согласие на то, чтобы мне дали ваше личное дело. Тогда я приду за вами после обеда, и мы поговорим.
– Без проблем, – сказал он. – Правда, вам может не хватить времени, если вы хотите прочитать все мое личное дело.
Он засмеялся и сел на койку.
– Ну, значит, в два часа я за вами зайду.
Я вышел и направился прямо в хранилище документов, где запросил материалы по Гэри.
Обычно в таких случаях мне приносили одну-две подшитые папки толщиной где-то 5–10 сантиметров. В личных делах хранятся полицейские рапорты, отчеты о поведении в тюрьме, сведения, полученные от соцработников, психиатров и психологов, данные о семье, школе и местах работы и т. п. На этот раз служащая вернулась с папкой толщиной сантиметров пятнадцать, перехваченной несколькими толстыми резинками. "Не так уж плохо", – подумал я, забирая ее. Но служащая сказала:
– Погодите, это только первая. – И потом крикнула: – Вам сложить в коробку или попробуете унести так, в руках?
– Хм… лучше в коробку, если вам не трудно, – сказал я.
Личное дело Гэри уместилось в коробку из-под бумаги для копировального аппарата. Он был прав; мне не хватит перерыва на обед, чтобы прочитать его дело.
Это оказалось одно из самых поразительных дел, которые мне когда-либо доводилось читать. Гэри станет моим первым идеальным психопатом – 40 баллов из 40, а таких в следующие двадцать лет я встретил немного.
Гэри также стал первым психопатом, у кого несколько лет спустя просканировали мозг.
Когда я разгадал подстроенную Гэри и Грантом шараду, заключенные стали считать меня за своего и дружно записываться на исследование. За мои семь лет работы в РМЦ больше 95 процентов тамошних обитателей добровольно вызвались участвовать. Так все и шло по накатанной: я интервьюировал сотни заключенных, каталогизировал истории их жизни, оценивал симптомы и черты характера и в конечном итоге забрался к ним в мозг.