На его звонок прибежал мулат с оживленным лицом, одетый в белое, как и его хозяин. Спеша подняться по ступеням, он снял свои южные башмаки, но из почтения к профессору, снова скользнул в них босыми ногами и, распустив губы в улыбку, спросил на своем оригинальном французском жаргоне, распространенном везде на малых Антильских островах и даже среди негров, живущих под властью англичан, - звал ли его мушье. Профессор велел принести ситронад со льдом. Рожденный в Барбаде, мулат Огюст Маренго, в силу того, что побывал на всех островах Антильского моря, понимал несколько европейских языков. Но ни на одном из них он не говорил сколько-нибудь сносно. Это явление часто наблюдается у креолов.
Зоммервиль снова взялся за подзорную трубу, снова оглядел горизонт. Его охватило сомнение. Правильно ли прочитал Ляромье радиограмму, высланную в это утро из Порт-оф-Спэн. Радиоприемник помещался на площадке противоположной башни. Он не нашел там Ляромье, беглого каторжника из Гвианы, которого он в прошлом году подобрал в открытом море в то время, как тот, умирая от голода и жажды, блуждал по воле волн на своей пироге. Ляромье исполнял всевозможные поручения. Профессор нашел телеграмму на своем месте и прочитал каллиграфически написанное извещение: пилот Гилермо Мюр сообщал, что ожидаемые особы высадились с парохода "Маршал Фош" в 10 часов и отправятся в дорогу, как только погрузят свой багаж.
- Это дело нескольких минут, - сказал профессор, снова взглянув на часы. Его лицо осветилось улыбкой: - Четыре года тому назад... Четыре года, да. Как она, должно быть, изменилась!
Он захотел посмотреть, приготовлена ли комната для Алинь в нижнем этаже, под лабораториями, занимавшими верх. Его взгляд нечаянно упал на зеркало, и он склонился над ним, кончиками пальцев разглаживая мешки, образовавшиеся под глазами.
- Я, должно быть, ужасно постарел... Четыре года в моем возрасте оставляют заметный след!
Странно, не звал же он ее сюда для того, чтоб ухаживать за ней. Она будет тем же, чем была когда-то: хорошим преданным секретарем. Нет, больше - она будет улыбкой юности в его одиночестве, которое начинало тяготить его.
Мадам Маренго - добродушная негритянка, одетая в длинное, пышное и пестрое платье, которое носят все женщины Барбады, принесла огромную связку цветов. Ее веселую болтовню прервал вошедший муж негритянки, сообщивший, что лодка уже показалась на горизонте.
Из окна своей комнаты, расположенной в том же этаже и тоже с западной стороны, Шарль Зоммервиль направил вдаль свой бинокль, но солнечные блики слепили глаза и он подумал, что с вершины башни ему лучше удастся видеть море; он предварительно вошел в спальню, провел гребнем и щеткой по своим волосам, ощетинившимся, точно грива, расправил непокорные усы и поймал себя снова на том, что разглаживает вздувшиеся под глазами мешки.
- Да, да. Не первой молодости, но ничего не поделать, друг мой!
С площадки башни в подзорную трубу он увидел серенькую точку, окруженную пеной.
- Им еще придется с четверть часа лавировать между подводными камнями.
Он уселся на стул и, не отрываясь, следил за все увеличивающейся точкой, но это видение внезапно затмилось образами прошлого. Четыре года тому назад... Горестный путь в его жизни человека и ученого. В то время, когда он, казалось, уже достиг славы, славы, купленной дорогой ценой напряженной работы, случилась неудача, опрокинувшая все его с таким трудом воздвигнутое здание и показавшая его в смешном свете всему ученому миру. Потом неожиданное открытие: измена женщины, на которой он женился по любви.
Около года он ищет забвения в далеких путешествиях. Но снова поддается обаянию науки, открывает себе новое поприще работы среди ждущих разрешения захватывающих тайн природы. Он покупает у Венецуэлы право занять эту скалу, представляющую идеальные условия среды и климата, благоприятствующие его изысканиям. Наконец, водворяется в старом замке, приспособив его к жилью... И теперь, после трех лет раздумья и труда, он, наконец, добился удачи и держит свое открытие в руках. Открытие, которое вознаградит его за прошлое и поставит его в ряды великих ученых.
Он вскочил со стула и сделал несколько шагов по площадке. Потом, сжав кулаки, проговорил сквозь зубы:
- Держу, держу! Я уверен, что держу ее! Тайна жизни будет принадлежать мне!
Но с моря послышалась сирена, и он снова занял свой наблюдательный пост. Большая серая лодка приблизилась, лавируя между коралловыми рифами, скрытыми приливом. Шарль Зоммервиль снова взялся за подзорную трубу и вдруг увидел на корме лодки реявшую под ветром белую шаль. Он испытал такое волнение, точно прибытие этой юной секретарши должно было изменить его судьбу. И, спускаясь по ступеням башни, он пробовал объяснить себе свое волнение:
- Мне недоставало чьей-то веры... Сомнения... О, сомнение, разрушитель энергии!
Когда он очутился на террасе перед домом, он был на высоте в двадцать пять метров над морем, и уже можно было различить голоса, несущиеся с лодки и потрясающие воздух проклятия, извергаемые Гилермо Мюром по адресу матроса и его предков. Зоммервиль весело замахал шляпой; ему ответил платочек Алинь, в то время, как Жюльен Мутэ почтительно обнажил голову.
Причалить к Пьедраде было не так легко. Высунувшись вперед, матрос старался разглядеть в прозрачной воде ветви кораллов, которые, несмотря на усиленные действия багра, царапали лодку. Наконец, они пристали к скале, связанной с островом мостками. Шарль Зоммервиль помог Алинь выйти на скалу.
- Осторожно, мадемуазель!
Он удержал ее руку в своей, когда она выскочила из лодки.
- Как я рад видеть вас здесь, как я благодарен вам за то, что вы приехали сюда! Я не смел рассчитывать! Это самопожертвование! Ведь вы приехали с другого конца света! От всей души благодарен!
Она поглядела на него глазами, потемневшими от волнения, и с серьезной улыбкой сказала:
- Я благодарна вам за то, что вы меня позвали. Я горжусь этим и счастлива!
Она представила ему Жюльена Мутэ, и ученый сердечно пожал его руку:
- Дютайи очень ценит вас, м-сье Мутэ. Я уверен, что ваше сотрудничество мне будет очень приятно. Вы не очень устали от путешествия?
- Признаюсь, профессор, я никогда не думал, что на нашей планете столько воды!
- Но вот уже конец вашим мукам, - заметил Зоммервиль, улыбнувшись. - Если вы хорошие ходоки, мы через четверть часа будем сидеть за столом.
Тропинка вилась по подножью скалы, и круто подымалась вдоль бывшего кратера. Она змеилась в лабиринте скал и кустарников; там и сям ветки, сгибаясь под тяжестью растений-паразитов, сплетали своды, сквозь которые падал таинственный полумрак. Выйдя из туннеля, они принуждены были закрыть глаза, ослепленные видом красных скал, отражавших косые лучи солнца. В некоторых местах склон был до того крутым, что в скале были высечены ступени.
- Дико здесь, не так ли? - сказал Зоммервиль, помогая девушке пройти через трудное место.
- Все это грандиозно, прекрасно! Эта гамма желто-зеленых цветов на ветвях, эти скалы, как будто покрытые кровью!
- Волшебно! - вставил Мутэ лирическим тоном. - Это похоже на макароны, разложенные на блюде рядом со шпинатом.
Ученый рассмеялся.
- Я вижу, что м-сье Мутэ чужд меланхолии, это мне нравится. Мне кажется, что я за три-четыре года в первый раз слышу смех.
Оставалось подняться на десяток ступеней перед тем, как очутиться у дома. Перед ним была естественная терраса, окруженная низенькой стеной, служившей когда-то оградой. Огюст с женой и молодой негритянкой заканчивали приготовления к обеду.
- Это наша столовая в благоприятное время года.
- Какие блестящие декорации! Чудесно, феерично!
Алинь широким жестом приветствовала потемневшую под заходящим солнцем лазурь моря. Но хозяин прервал вспышку ее восторга в то время, как Жюльен следил любопытным взглядом за прыгающими движениями молодой негритянки.
- Я советую вам поторопиться, мадемуазель, и сохранить ваши восторги для заката. В это время года это представляет фантастическое зрелище - идемте, м-сье Мутэ. Я вам покажу ваши комнаты.
Вещи прибывших, поднятые на грузоподъемнике, уже стояли в комнате. Алинь вынула из чемодана первую попавшуюся шелковую блузу и юбку и, одеваясь, осматривала комнату; свеже выкрашенные известкой голые стены делали ее еще выше и просторней. Кровать под пологом, предохраняющим от москитов, стояла против окна с подвижными ставнями вместо стекол. Рыночная мебель в американском стиле блестела лаком. Туалетный столик с зеркалом, письменный стол, несколько стульев и качалка. Вот все убранство.
Более женственная и кокетливая, в новом костюме, Алинь бросила последний взгляд в зеркало и заметила, что ее тонкие, слегка вьющиеся каштановые волосы были причесаны не к лицу. Перед тем, как открыть дверь и выйти в корридор, обслуживавший весь этаж, она еще раз взглянула на комнату и подумала вслух:
- Несколько велика для меня. Пожалуй, все помещение на бульваре Распайль можно включить в это пространство... Как здесь, в этой тишине, хорошо будет работать... Идеально!
Жюльен Мутэ, болтавший с молодой негритянкой, подошел к Алинь.
- Я взял первый урок негритянского языка и имею честь вам доложить, что моя милая учительница носит довольно оригинальное имя: Атали Куку - как вы находите вашу комнату, мадемуазель?
- Очень мило!
- Да, только немножко похоже на монастырь, немножко на казармы. Очевидно, камень не дорого стоил во времена флибустьеров. Кстати, наш патрон замечательный человек! Интересно знать, всегда ли он в таком хорошем настроении?
Она улыбнулась, вспомнив о внезапной вспыльчивости Зоммервиля во время споров с другими учеными. Они уже дошли до террасы, и разноцветное зарево, зажегшее небо до самого зенита, вырвало у них крик изумления.
- Поторопитесь полюбоваться этой красотой, - посоветовал Зоммервиль: - В тропиках ночь наступает мгновенно.
По мере того, как солнце спускалось за горизонт, пожар разгорался сильнее. Это была не мягкая гармония парижских сумерек, это было смешение резких красок, сменявших друг друга в каком-то вихре, где красное пламя внезапно превращалось в розоватое пятно, потоки расплавленной меди пересекались вдруг зелеными полосами, и один за другим от зенита до горизонта все эти яркие цвета вдруг сменились легкими оттенками и угасли под спустившейся ночью, из которой неожиданно выплыли десятки, сотни и тысячи звезд.
Внезапно поднялся ветер, сметая с террасы теплое дыхание земли и раскачивая керосиновые фонари, которые Огюст повесил возле террасы над столиком.
- Вы сейчас отведаете замечательное блюдо, специальность м-м Маренго, - сказал Зоммервиль: - суп из черепахи нашего собственного улова, - но вы о чем-то замечтались, мадемуазель Ромэн, о чем-то загрустили?
Она выпрямилась и запротестовала, улыбаясь:
- Загрустила, я? Задумалась? Нет, мне кажется, я никогда не была так счастлива. Мне кажется, что этот благоухающий бриз проникает меня всю. Как хороша и заманчива жизнь под этим прекрасным небом!
Зоммервиль поискал глазами ее глаза и взволнованно сказал:
- Хороша и заманчива!.. Да, она может сделаться такой!
- Что касается благоухающего бриза, - воскликнул Жюльен, развернувший салфетку: - то я смею заявить, что тот, который исходит из этой миски, производит на мои слизистые оболочки изысканнейшее и невыразимое впечатление. Черепаший суп "а ля Льедрадез", вот для чего стоит жить!
- Он неоценим, - рассмеялся ученый.
Глава III.
Источник юности.
Внезапный порыв холодного ветра, обыкновенно дующий в тропиках перед рассветом, разбудил Алинь. Подняться и закрыть ставни? Она зябко свернулась под своим одеялом, уверенная в том, что еще не выспалась. Тщетная попытка! Сквозь закрытые веки она, казалось, увидела вчерашнюю сцену за ужином. Шарль Зоммервиль и Жюльен Мутэ спорили об атомах, молекулах и бактериях, выкуривая огромные гаванны, между тем, как она, несмотря на страстный интерес, который эта тема представляла для нее, уступала усталости и дремоте.
- Позор! - вздохнула она: - они, должно быть, сочли меня совершенно индифферентной.
Неужели она так и заснула, положив локти на стол, как ребенок? Нет, это невозможно. Теперь она вспоминает, как мадам Маренго проводила ее в комнату и в памяти встали отеческие добрые слова ученого:
- Ничего нет удивительного, мадемуазель, вам необходим отдых после такого долгого путешествия.
Она улыбнулась и открыла глаза. Розовые лучи прорезали полумрак комнаты. Массивные балки потолка медленно выступили из тьмы и внезапно, без всякого перехода золотые стрелы посыпались сквозь жалюзи и вся обширная комната залилась светом.
- Нужно непременно посмотреть восход, - воскликнула она, вскакивая с постели.
Она накинула пеньюар и приоткрыла окно. Но заря под тропиками мимолетна и солнце уже стояло над горизонтом поверх неподвижного моря, задрапированного тонким покровом тумана Ослепленная лучами, она вернулась в комнату, приняла свой обычный душ и занялась чемоданами, содержимое которых аккуратно разложила по ящикам шкафов. Часы показывали семь. Она еще раз оглянулась, убедилась в том, что вещи не разбросаны по комнате и, пройдя через корридор, вышла на террасу.
Огюст накрывал стол, за которым сидел Гилермо Мюир и издали поклонился молодой девушке кивком своей кудрявой головы, причем черты его лица сократились в ужасные судороги, когда он захотел произнести приветствие на своем креольском наречии.
Он оскалил ослепительно-белые зубы, и она улыбнулась в ответ, гордясь тем, что сумела уловить несколько слов.
- Здравствуй, Огюст. Да, я люблю рано вставать.
Гилермо Мюир, допивая черный кофе, вытер уголком скатерти густую рыжую бороду, церемонно поднялся, согнул массивный корпус на маленьких ножках в поклоне, достойном придворного и с видом превосходства перевел сказанное креолом.
- Он говорит, мадемуазель, что эта терраса самое прохладное место на острове, особенно по утрам.
- Как хорошо говорить на нескольких языках, - поблагодарила она шутливо.
Проведя с ним накануне несколько часов, Алинь уже знала все главные этапы его жизни. Мюир был по национальности венецуэлец, по происхождению шотландец и превратная фортуна осыпала его попеременно ласками и ударами. Сегодня командир судна или генерал; завтра матрос или грузчик в каком-нибудь Антильском порту; но всегда торжественный - как в нужде, так и в пышности.
Маленький рыжий человек отвечал на все вопросы молодой девушки очень предупредительно и вежливо. Нет, на Пьедраде, на всех ее шестидесяти гектарах леса и скал, нет ни одного источника; только дождь, выпадающий часто в виде ливня в продолжение нескольких недель подряд, наполняет водой ямы. Он хотел ей показать огромную цистерну, сделанную позади северной башни флибустьерами и снабжающую водой все плоскогорье, благодаря высеченным в скалах каналам.
- Это башня Синей Бороды, - сказал он: - другая называется Черной Бороды. Я читал в каких-то старых рассказах, что эти названия остались от двух знаменитых французских флибустьеров. В прошлые времена здесь много погибло людей.
Он заговорил о подземельях, темницах, о скелетах и готов уже был развернуть целую цепь мрачных анекдотов. Она прервала его вопросом о лесе, вершины которого были уже ярко освещены солнцем. В этих лесах, должны быть, чудесные цветы, красивые птицы и всевозможные звери.
Но естественная история мало интересовала бывшего генерала, который, однако, запомнил несколько видов грызунов, обезьян капуцинов, попугаев, мелких птиц, ужей, величиной с руку, змей, огромных ящериц, длиной в два метра.
Она снова прервала его, заинтересовавшись столбиком синеватого дыма, который поднимался вдали над деревьями.
- Там какой-нибудь дом? Или деревня? Я думала, что этот остров необитаем?
- Там живет один старый негр в обществе своих животных. Ему почти сто лет. Зовут его Жозе-Мария. Это все, что можно понять из его жаргона, потому что он сам почти превратился в животное.
- Как интересно! Человек, который провел все свое существование среди природы!.. Его дом далеко отсюда?
- Его дом - несколько шестов с крышей из листьев. Там он принимает своих друзей - обезьян и других животных. Тип, я вам скажу.
Задумавшись и следя глазами за синим дымком, стелившимся по листве, она прошептала:
- Первобытный человек... Так жили наши предки, накануне перехода из животного состояния в человеческое.
- Не будете ли добры повторить, - начал венецуэлец в досаде, что ничего не понял.
Веселый голос прервал его:
- Уже на ногах, мадемуазель! Но ведь это не благоразумно, всего только семь часов утра! Надеюсь, вы хорошо выспались?
Шарль Зоммервиль на минутку задержал протянутую девушкой руку.
- Вы не жалеете об автобусах бульвара Распайль и грохоте Норд-Зюда? Правда?
Она, сияя, воскликнула:
- О, как все это далеко! Мне кажется, я живу здесь давно, давно. Странная иллюзия. Я, вероятно, сейчас нахожусь в состоянии гипноза, потому что все вещи - эти башни, дом, - все это кажется мне знакомым. Я узнаю все, за исключением самой себя. Неужели я вдруг сделалась фантазеркой?
Улыбка ученого изменила свое выражение. Он, как будто, подыскивал слова.
- Действительно, странная иллюзия! У меня нет никакого воображения, и я сохранил о вас представление... как об очень молодой особе... почти девочке... бледной и тоненькой, как тогда, помните, когда вы приносили нам чай посреди наших споров. Мы с вашим отцом называли вас - Линет...
Звон посуды, которую Огюст расставлял на столе, помешала профессору окончить сравнение между прежней девочкой и настоящей женщиной. Приход Жульена Мутэ, извинившегося за свою лень, дал другое направление разговору, и внимание собеседников сосредоточилось на черном кофе и сгущенном молоке. Вместо хлеба служили маисовые лепешки, испеченные в пепле.
- Папиросу, м-сье Мутэ? - предложил ученный, отодвигая пустую чашку. Доставая свой портсигар, он вытащил из кармана связку писем, которой, улыбаясь, размахивал в воздухе.
- Вот работа для вас, мадемуазель! О, не пугайтесь! Мы разрешим себе неделю праздности. Вам надо дать время отдохнуть.
- Разве у меня усталый вид? - спросила она.
- Вы дышите юностью и силой, и я приношу к вашим ногам мои искренние извинения. Впрочем, здесь нет ничего спешного. Это почта, которую вчера Мюир привез из Порт-оф-Спэн. Письма от коллег и прейс-куранты от фирм. А вот и то, что касается вас, Мутэ.
Он вынул из пачки письмо и протянул его лаборанту.
- Это лабораторный материал для анализа крови. Качественного и количественного анализа, конечно. Взгляните, не нужно ли заказать еще какие-нибудь аппараты? Через двенадцать дней мы отправим почту в Нью-Иорк.
Он снова разобрал пачку и, положив ее на стол, начал рыться в другом кармане, улыбаясь своему секретарю:
- Письмо от сына, такое милое, теплое письмо. Вы помните моего Анри, Алинь?
- Ну, конечно, помню. Вы его однажды привели к нам. Это был милый двенадцатилетний мальчик. Он уже интересовался наукой.
- Теперь вы его не узнаете. Позвольте... ему теперь пятнадцать или шестнадцать?
- Нет, Анри теперь восемнадцать, должно быть.