Материалы ГПУ на протяжении всего десятилетия говорят о наличии антисемитских настроений среди различных групп населения УССР, а временами и об их росте. Такие заключения, как "наблюдается рост антисемитизма", "антисемитизм характерен", встречаются довольно часто. Подметил распространение такого рода настроений и С. Ефремов, записавший в своих дневниках, что "под прессом коммунизма развернулось… страшное юдофобство, что поневоле охватывает ужас". В чем же выражались антиеврейские настроения, чем они были вызваны, насколько широко были распространены и представляли ли опасность для советской власти?
Почва для таких настроений имелась во всех слоях населения, вне зависимости от национальности, социального положения, партийности или образовательного уровня человека. Поразительное единство в оценках еврейской проблемы проявляли не только националисты, проникнутые, как тогда говорили, "шовинистическим духом", но и далекие от национализма люди. По словам секретаря одного из окружных комитетов КП(б)У, "бывает очень хороший человек, даже бедняк, активный, развитый, подготовленный", а когда речь заходит о нацполитике советской власти, "то он предстает самым заядлым антисемитом".
Немалую роль в распространении антисемитских настроений играл этнопсихологический фактор. Характер расселения, род занятий, религиозные различия, а также замкнутость и нежелание иудейского населения вплоть до XX в. ассимилироваться (за некоторыми исключениями) не могли не наложить отпечаток как на мировоззрение еврейского народа, так и на отношение к нему его соседей. Своеобразное отношение иудеев к неевреям и отношение к ним самим окружающего христианского населения, в первую очередь губерний, входящих в черту оседлости, было зеркальным: евреев продолжали считать чужеродным, а подчас и враждебным элементом.
Это находило свое выражение в юдофобстве. Например, когда в селе Шепеличи Киевского округа приехал заведующий Агитпропом Богданов с лекцией об антисемитизме, местный житель член КП(б)У Хоменко выступил с "крестьянским" видением причин, возбуждающих антисемитизм. Он указал на этнорелигиозные причины, порожденные различиями в иудейском и христианском вероучениях: "Евреи говорят на крестьян: гой и мужик, и никто не принимает это за оскорбление, а слово "жид" евреи принимают за оскорбление, что и предусмотрено законом". Как подчеркивает сводка, "последние слова Хоменко были встречены аплодисментами". Этнопсихологический фактор давал о себе знать при проведении антирелигиозной политики, которая нередко увязывалась с еврейским вопросом. Примером может служить поведение рабочих завода "Красная звезда" (Зиновьевский округ), которые, узнав (или пользуясь слухами), что в Москве в Колонном зале состоялось празднование еврейского религиозного праздника Пурим, открыто возмущались тем, что, поскольку "теперь Россия продана, евреи будут скоро устраивать концерты в наших церквах". А между тем культовые сооружения отбирались и у иудейских общин. Например, в городе Калиновка местные власти отобрали еврейскую религиозную школу и переделали ее в пивную.
Но, несмотря на то что культурные, религиозные, психологические мотивы подчас играли заметную роль в утверждении антиеврейских настроений, юдофобия являлась лишь одним из их проявлений, внешней оболочкой антисемитизма – явления более сложного и многогранного, не исчерпывающегося только этнопсихологическими причинами. В выступлении того же Хоменко последние тесно переплетались с социальным фактором и "ревностью" к городу вообще. Он утверждал, что крестьяне трудятся в поте лица, у крестьянок натруженные ноги, "они с утра до ночи работают, а еврейки ничего не делают, только одеваются, мажутся да погуливают". Вообще социально-политический фактор был основным побуждающим мотивом при появлении антисемитских настроений в УССР в те годы.
Главной же причиной, порождающей недовольство, стала резко изменившаяся за послереволюционные годы роль, которую стали играть евреи в различных сферах общественно-политической жизни Советской страны. Прежде всего в глаза бросалось деятельное участие евреев в советской экономике. Отказ от политики военного коммунизма и переход к нэпу был с энтузиазмом воспринят "деловыми людьми" и прочими "социальными осколками" старого мира. Образ еврея-нэпмана, прибравшего к рукам торговлю, прочно закрепился в народном сознании. Нередкими были разговоры вроде тех, что "Троцкий устроил НЭП в Советской России специально для евреев. Украинцы сеют и продают свое зерно евреям для того, чтобы они наживались, нас обманывали". Любые хозяйственные трудности, которые в то время возникали на каждом шагу, – рост цен, высокие налоги – зачастую объяснялись тем, что "у власти стоят жиды, мучащие крестьян". Так, бедняки Я. Гаврилюк и П. Глухарёв (Уманский округ) жаловались, что до 1914 г. сапоги стоили 5 пудов пшеницы, а теперь (в 1926 г.) – 15. Причину несправедливости они видели в отсутствии твердых цен на мануфактуру, а также в том, что "жиды захватили торговлю". Чаще всего в поле зрения оказывались местные советские и хозяйственные органы, например кооперация. Впрочем, в трудностях и дефицитах обвиняли и евреев, работающих в центральных органах. Подобные речи неизменно поддерживались сочувствовавшими слушателями.
Настроения, аналогичные крестьянским, довольно широко были представлены и в городе. Подвержена им оказалась не только "мелкобуржуазная мещанская среда", но и опора советской власти – рабочий класс. Причин этому можно назвать несколько. Во-первых, социальный состав послереволюционного пролетариата сильно отличался от дореволюционного. Не обошлось и без воздействия "бывших" людей, старавшихся скрыться от бдительного ока ГПУ в партии и рабочей среде. Нетрудно догадаться, как такие люди относились к новой власти. А во-вторых, и крестьяне, и рабочие ежедневно сталкивались со специфическими условиями советской действительности, которые поневоле пробуждали ассоциации между трудной жизнью и национальным вопросом.
Городские условия и образовательный уровень придавали антиеврейским настроениям рабочих несколько иное звучание. Больше внимания уделялось не только экономике, но и политике. Поступавшие в ЦК КП(б)У сводки о настроениях рабочих крупных предприятий подчеркивают, что "в отдельных случаях антисемитские разговоры охватывают целые группы рабочих". Особенно возмущал рабочих тот факт, что евреи, по их мнению, не работали на заводах, а сидели в финотделах, кооперативных, потребительских организациях и прочих "теплых местах", расхищали народные средства и эксплуатировали рабочий класс. Недовольство разговорами не ограничивалось. Например, от рабочих Зиновьевского округа на имя руководителей УССР постоянно следовали тревожные сигналы, поступали письма и петиции, отражающие их точку зрения на еврейскую проблему в СССР.
Антиеврейские настроения порождались также несоответствием между тем, чего от революции ожидали, и тем, что получили. Немало рабочих и крестьян, участвовавших в революции и сбросивших иго капитала, думали, что "себе добыли власть, а она вышла не себе, а жидам", в то время как "русские остаются рабочими". А пролетариат-гегемон, трудовое крестьянство остались "у разбитого корыта", живя в бараках и надрываясь на тяжелых производствах, где работали "одни только украинцы и русские", а евреев не было "ни одного". Причем подобные взгляды высказывали те люди, которые лояльно относились к советской власти и даже поддерживали ее.
Опасность проникновения евреев во власть волновала их не только из-за опасения социальной "конкуренции", но и потому, что в евреях они усматривали нелояльный, враждебный элемент. Подтверждения этому сплошь и рядом можно встретить в информационных материалах ГПУ. "Напрасно евреев допускают в различные учреждения, так как продадут Советскую власть", – считали крестьяне. "Все евреи – большие националисты, будь они хоть тридцать раз партийцами", – рассуждали студенты из Умани. Негативное отношение к приему евреев в "святую нашу партию" или на государственную службу было свойственно представителям всех социальных категорий и даже коммунистам. В основе недоверия к руководителям-евреям лежало представление, что таковой не будет делать для людей ничего хорошего, а "прется на высший пост" только для того, чтобы "власть заграбастать себе" и своим знакомым.
Совсем неприятным для руководства страны становилось проникновение антиеврейских настроений в армию. Новобранцы приносили в казармы взгляды, бытовавшие в той среде, из которой они вышли. Помимо общих мотивов, антисемитизм в РККА возникал и под влиянием специфических армейских условий. Многих военнослужащих интересовало, кто же воевал в Гражданскую войну, почему евреев было так мало в армии и занимали они главным образом нестроевые должности в хозяйственных командах. Подобные настроения имели место не только у рядового и командирского состава, но и у некоторых политработников.
Довольно прочно антиеврейские настроения укоренились и в интеллигенции. В основном взгляды представителей этой прослойки ничем не отличались от указанных выше, разве что больше внимания ими уделялось политике и внутрипартийной ситуации. Служащие, боявшиеся попасть под сокращение, смотрели на проблему с точки зрения, которую весьма точно выразил сотрудник Томашпольского райисполкома Тульчинского округа некий Архангельский, сожалевший, что "куда бы ни хотел бы пристроиться, да все мешают жиды". Социальная конкуренция порождала антисемитизм и в учебных заведениях. Национальный состав послереволюционного студенчества вузов и специальных учебных заведений сильно отличался от дореволюционного. Старая интеллигенция, в большинстве своем не принявшая большевиков, не пользовалась у властей доверием, а государство остро нуждалось в образованных кадрах. Ситуацией воспользовалась еврейская интеллигенция. Процент евреев в учебных заведениях был очень высоким. Скажем, в 1923 г. они составляли 39,3 % от числа всех студентов УССР; среди принятых в вузы в 1924 г. евреев было 35,1 %. В некоторых учебных заведениях процент мог быть еще выше. Так, в 1923 г. среди студентов Коммунистического университета имени Артема 41 % составляли евреи, среди студентов Киевского политехникума в 1924 г. – 58 %. По гуманитарным факультетам и отделениям доля студентов-евреев могла быть значительнее. Поэтому часто проскальзывало недовольство тем, что "их дети" учатся, а "наши беспризорные шляются по улицам". Недовольны были и студенты других национальностей, причем не только выходцы из "старых классов", но и вчерашние крестьяне и рабочие. В Гайсинском педагогическом техникуме комсомолец Цымбалюк, подойдя к студентке-еврейке, высказал свое мнение насчет решения еврейского вопроса: "Тобі тут не місце, твое місце в Палестині". Не отставали от него и его товарищи, комсомольцы и беспартийные. Подобных примеров можно привести множество.
Но не только крестьянство или город питали антиеврейские настроения интеллигенции. Процесс был двусторонним. "Совесть нации" также оказывала сильнейшее идеологическое воздействие на массы. Так, некий учитель Михневич сетовал кооператорам своего села на то, что они пускают к себе кооператоров-евреев. "Вся власть в руках жидов, а украинец как при царизме ничего не имел, так и сейчас" – это уже из речи другого учителя. "Подобные выступления чутко воспринимаются селянской массой и дают крайне нежелательные последствия", – отмечали сотрудники ГПУ. А последствия могли быть такими, как, скажем, в Сосницкой школе № 11, где имели место драки между украинскими и еврейскими учениками. Сосницкий район (Черниговщина) был одним из оплотов автокефалистского движения. Именно там начинал свою деятельность один из руководителей Украинской автокефальной православной церкви В. Потиенко. Там продолжали работать сильные организаторы-автокефалисты. Возможно, неосторожное слово (а может быть, и вполне продуманное) упало на хорошо подготовленную церковными и светскими националистами почву.
К еще одной разновидности антисемитских настроений можно отнести изображение партии большевиков как еврейской организации. "Жид стоит у власти, а всеми этими Рыковыми, Каменевыми, Петровскими, Чубарями жиды помыкают", "а русских в правительстве посадили как лакеев, делай, мол, что прикажут". С. Ефремов приводит высказывание крестьянки-молочницы из пригородного киевского села, которая пусть и весьма своеобразно представляла себе политическую жизнь, но, без сомнения, отражала некий "глас народа": "Сначала был один царь, а теперь стало два: Ленин – наш как будто – да жидовский – Троцкин или как там. Так ихний про них беспокоится – вот им и хорошо живется, а наш о нас не заботится – то нам и горе".
Впрочем, есть одно интересное обстоятельство, позволяющее взглянуть на проблему антисемитизма с неожиданной стороны. Выяснилось, например, что одесские безработные (а безработных в годы нэпа было немало, причем их ряды пополняли представители разных социальных групп) "обычно под понятие "жид"… подводят евреев-коммунистов", а не всех представителей еврейской национальности. Более того, "среди примыкающих к антисемитам встречаются и евреи, которые… тоже кричат: "Бей коммунистов и жидов!"", тем самым отождествляя эти понятия. Прочие безработные "к этой категории… беспартийных евреев не причисляют, считая их в некоторой степени русифицированными". На беспартийной крестьянской конференции в селе Березнеговатом произошел еще один характерный случай. На конференции присутствовал некий еврей Беркман, до революции имевший 800 десятин земли и арендовавший ряд мельниц. Будучи лишен всего этого народной властью, он не пропал, стал селькором нескольких газет, его дочка была кандидатом в члены партии, а зять – ответственным коммунистом. Беркман попросил выступить вне очереди, в чем ему было отказано. Но собравшиеся крестьяне, несмотря на то что в районе было "сильно развито" юдофобство, слово ему предоставили, мотивировав свои действия тем, что он "из бывших" и ненавидит советскую власть и коммунистическую партию. Сказанное позволяет несколько пересмотреть точку зрения на антисемитизм как на проявление этнической или религиозной нетерпимости и на первый план выдвигает социально-политический фактор формирования антиеврейских настроений.