Однако развернувшаяся деятельность украинофилов была на некоторое время приостановлена. Отчасти это произошло из-за внутренней слабости движения (об этом говорилось выше), а отчасти этому способствовал изданный 18 июля 1863 г. циркуляр министра внутренних дел П. А. Валуева. В циркуляре подчеркивалось, что создание малороссийской литературы на малороссийском языке начинает выходить за рамки собственно литературных вопросов и приобретать политическое звучание. Оно заключалось в том, что "приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную" и "под предлогом распространения грамотности" начали издавать книги для народа – буквари, грамматики и другую литературу. Эти лица обвинялись в идейных и организационных связях с поляками и в сепаратистских устремлениях, "враждебных для России и губительных для Малороссии". Циркуляр отрицал наличие "особенного малороссийского языка", относя его к простонародному наречию литературного русского языка, "испорченного влиянием на него Польши". Им также запрещалось издание книг духовного содержания, учебников и книг для народа на украинском, за исключением сочинений "изящной литературы".
Видную роль в появлении этого циркуляра сыграло само малороссийское общество, а именно весьма многочисленные сторонники общерусского единства и противники особой украинской идентичности. Именно на их негативное отношение к попыткам украинофилов изобретать "так называемый украинский язык" и вести на нем пропаганду и ссылался П. Валуев: эти люди "весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может". Последние слова украинскими националистами обычно вырываются из контекста, и получается, что министр не констатировал наличие в малороссийском обществе противоположных подходов к проблеме, а выступал от своего имени, олицетворяя антиукраинскую политику империи.
Появление на свет Валуевского циркуляра, который украинские националисты считали и считают гонениями на украинскую культуру, было вызвано реакцией на Польское восстание 1863 г., а кроме того, опасением украинского сепаратизма и его возможного использования поляками в своих целях. Польские корни украинофильства, особенно его политических проявлений, о чем мы уже упоминали, были ясно различимы. Еще "Книга бытия украинского народа" провозглашала "сестринские" отношения Украины и Польши ("как будто ничего не было между ними плохого") и даже заверяла, что Украина "разбудит Польшу". Правда, истинными будителями были как раз поляки, стремившиеся сделать из малороссов союзников в борьбе за воссоздание независимой Польши или, по крайней мере, противников России и потому идейно и организационно взращивавшие политическое украинство.
В том, насколько украинское движение было ориентировано на "польского учителя", можно убедиться из опубликованного в 1863 г. стихотворения "Ще не вмерла Украина" видного этнографа и украинофила П. П. Чубинского. Бросается в глаза прямое подражание польскому гимну "Еще Польска не сгинела". В стихотворении содержится горячий призыв к потомкам "козацького роду" восстать, "волю добывать" и "запанувать в своей сторонке". Призыв к восстанию Чубинский объяснял просто:
Наші браття Славяне вже за зброю взялись;
Не діжде ніхто, щобъ ми по-заду зістались.
Поєднаймось разомъ всі братчики – Славяне:
Нехай гинуть вороги, най воля настане!
Кто враг украинцев-казаков и их "братьев" поляков – ясно: это Россия и москали. Украину гнетет наследие Хмельницкого:
Ой, Богдане, Богдане, славний нашъ гетьмане!
Нащо віддав Україну москалям поганимъ?!
Щобъ вернути її честь ляжем головами,
Назовемся України вірними синами!
Характерно, что этот стихотворный призыв к восстанию появился именно в 1863 г. Но особенно символично то, что стихотворение стало настоящим гимном украинского движения, вдохновляя последующие поколения его адептов (и в том числе в XX в.) на борьбу за воплощение в жизнь национальных идеалов.
Рассчитывали польские мятежники и поднять крестьянское восстание. Но эти планы провалились: малорусское крестьянство не только не поддержало поляков, но и помогало русской армии подавлять восстание. Тем не менее угроза проникновения на село антиправительственной пропаганды через деятельность активистов украинского движения была ненадуманной. Другой причиной запрещения издания книг для народа, помимо его национальной составляющей, стала боязнь распространения среди крестьянства социалистических народнических идей.
Если посмотреть на проблему несколько шире, то можно заметить, что Валуевский циркуляр, последующие правительственные меры в отношении украинского движения, как и "антиукраинская" настроенность русских властей и их политика "русификации" Украины, имели своей целью сохранение и укрепление целостности русского общества и формирующейся в его недрах русской нации, частью которой считались малороссы. Надо отметить и то, что "антиукраинскими" этот и некоторые последующие шаги были, с точки зрения адептов национального движения, узкой и маргинальной в то время политической группы, и того проекта, который она воплощала в жизнь, а вовсе не с точки зрения современного понимания термина "антиукраинский" в значении "антинародный".
В этот же период происходит осмысление российским обществом украинского движения как движения национального, направленного на создание особой национальной общности. При этом в ее создании стала усматриваться прямая угроза национальной и государственной целостности России. В том, что создание украинской национальной общности рано или поздно поставит под вопрос целостность государства, были убеждены многие противники украинского движения. Сами украинофилы отрицали наличие каких бы то ни было планов по отделению от России. Историк и учитель одного из отцов украинского движения М. С. Грушевского, В. Б. Антонович, называл упреки в сепаратизме или желании "сепаратизма государственного" бессмысленной и наивнейшей клеветой, но тут же пояснял, что совсем другое дело, "когда под словом сепаратизм понимают желание развить южнорусский язык и южнорусскую литературу".
Понятно, что развитие последних как самостоятельных единиц рано или поздно, пусть даже вопреки желанию деятелей движения, поставило бы вопрос и о политических формах связи Украины и России. В XIX в. подавляющее большинство украинофилов были убежденными сторонниками государственного единства двух русских народностей. Другой известный деятель движения, Михаил Петрович Драгоманов, говорил об этом еще конкретнее: "Отделение украинского населения от других областей России в особое государство – есть вещь… вовсе ненужная для каких бы то ни было интересов украинского народа". Своих социальных и национальных свобод, считал Драгоманов, народ сможет быстрее достичь не путем сепаратизма, а в рамках преобразованной России. А о своих соратниках он отзывался следующим образом: "…люди, посвятившие себя освобождению украинского народа, будут самыми горячими сторонниками преобразования всей России на началах наиболее благоприятных для свободы развития всех ее народов".
Украинофилы вполне могли быть искренними, говоря, что не ставят перед собой политических целей и не желают отделяться от России. Но тогда сделать это было невозможно хотя бы потому, что надо было ясно обосновать, кто, зачем и почему собирается отделяться, и обосновать это прежде всего перед своими земляками, и не только перед крестьянами, но и образованными слоями общества. А среди последних имелось немало активных противников украинской идентичности, считавших себя русскими, русскими-малороссами. Таким образом, украинскому движению еще только предстояло создать основу для политических устремлений. Все внимание было уделено вопросам строительства украинской общности – созданию языка, национальной культуры, литературы и т. п. Оградительными мерами правительство сумело приостановить развитие движения на несколько лет. Его новый подъем стал возможен в начале 1870-х гг. и был вызван, опять же, оживлением общественной жизни в России.
Украинское национальное движение, особенно на своих ранних этапах, да и на протяжении XIX в. вообще, очень многим обязано тому, что в советские времена называлось российским "освободительным" и "революционно-демократическим" движением. Соединение воспоминаний о Запорожье и казачьей автономии (причем подчас далеких от реально-исторических и превращенных в своеобразный глянцевый агитационный проспект, изобилующий бунчуками, радами и шароварами) с российским либеральным и революционным движением придало украинству живительную силу. По словам исследователя идеологии украинского сепаратизма Н. И. Ульянова, "украинофильство XIX века… представляет причудливую амальгаму настроений и чаяний эпохи гетманщины с революционными программами тогдашней интеллигенции". Оно "сделалось обязательным признаком русского освободительного движения" и шло вместе с ним, получая от него идейную, духовную, а часто и материальную поддержку.
На пореформенный период приходится начало активной деятельности нового поколения украинофилов, поколения более политизированного, к тому же не дворянского, а интеллигентско-разночинского происхождения. Украинофильство начинает активнее проникать в образованное общество, прежде всего в среду студенческой молодежи. "Украинские" кружки появляются в университетах, игравших важную роль в становлении и утверждении национальной идентичности. Например, в 1860–1864 гг. до 70 % активистов национального движения составляли студенты Киевского и Харьковского университетов. Все больше внимания деятели украинского движения стали уделять развитию научной, культурной, издательской деятельности, которую взяли на себя Киевский (Юго-Западный) отдел Русского императорского географического общества (РГО) и журнал "Киевская старина". По-прежнему издавалась учебная и народная литература по разным отраслям знаний.
Валуевский циркуляр соблюдался не всегда. Кстати, мягкость "репрессий" признавали и сами украинофилы. М. Драгоманов позднее указывал, что ограничения 1863 г. были весьма избирательными. Так, они запрещали Костомарову "печатать в России по-украински Библию и популярные педагогические книги, но не запрещали ему печатать по-украински "Богдана Хмельницкого", "Мазепы" и тому подобные произведения". Это обстоятельство на фоне активизации украинского движения, оформления идейных принципов национального строительства, развития украиноведческих дисциплин, языка и литературы вновь вызвало опасения у противников украинофильства в Малороссии и у российских властей и привело к появлению указа, подписанного императором Александром II 18 мая 1876 г. в германском городе Эмс.
Деятельность украинофилов в нем признавалась опасной в государственном отношении. Вводился запрет на ввоз из-за границы книг на украинском языке, равно как и на издание таковых в России (кроме исторических памятников, которые должны были печататься при помощи русской, а не украинской орфографии). Запрет налагался на украиноязычные сценические постановки, публичные чтения, преподавание на украинском. Указ настаивал на более тщательном подборе преподавательских кадров в школах и прочих учебных заведениях. Киевский отдел РГО был закрыт, а его активные члены – М. Драгоманов и П. Чубинский – высланы за пределы малороссийских губерний. Формально указ действовал до 1905 г., хотя на практике не стал сколько-нибудь серьезной преградой на пути развития украинского движения. Репрессии, и то весьма либеральные, коснулись узкого круга лиц. Деятельность украинофилов на культурной и языковой ниве также существенно не пострадала. Они перешли к так называемой органической работе, то есть подчеркнуто дистанцированным от политики занятиям в области истории и культуры. Даже последствия указа в издательской сфере не были такими суровыми, как можно было предположить. Скажем, в конце 1870-х гг. из общего числа рукописей, представленных на цензуру, 20 % были запрещены к печати, еще в 10 % случаев делались изъятия. В 1896–1900 гг. Киевским цензурным комитетом ежегодно запрещалось около 15 % украинских изданий. Соответственно, 85 % к печати допускалось.
Но Эмсский указ имел и иные последствия. Во-первых, он усилил недовольство у вполне лояльных, но украинофильски настроенных групп общественности. Но главное, он активизировал перенесение украинской культурной жизни из Малороссии в населенную русинами австро-венгерскую Галицию. Цензурные ограничения спровоцировали то, что должно было произойти по законам внутренней логики развития движения. Пребывание части русских (в широком смысле слова) этнических земель в составе другого государства, с более либеральным политическим режимом, которое к тому же использовало украинское движение в отношениях с Россией и "своими" поляками в собственных интересах, рано или поздно должно было привлечь внимание деятелей украинского движения. Кроме того, среди русинского населения Галиции наблюдались процессы, имевшие параллели с теми, что происходили в России. Постепенно в Галицию переносится "украинская" литературная, издательская и научная деятельность, а сама она превращается в центр национального движения, что позволило украинофилам по аналогии с процессом объединения Италии окрестить ее "украинским Пьемонтом". Перенесение центра тяжести движения в Галичину и его поддержка австрийскими властями способствовали тому, что местное культурное возрождение русинов, начавшееся в середине XIX в. как общерусское, под знаменем единства со всем русским народом, все больше начало развиваться в направлении формирования украинской идентичности.
Как показало будущее, это имело для судьбы украинского движения далекоидущие последствия. Тесный контакт с галицкими деятелями вызвал к жизни теорию "соборности", подразумевавшую, что русская и австрийская части "Украины" являются единым целым, идеальным Отечеством единого "украинского" народа. В дальнейшем, когда украинское движение вступило в фазу своей политической зрелости и начало выдвигать политические требования, именно это представление легло в основу всей украинской идеологии. Другим не менее важным последствием перенесения центра тяжести "украинской" жизни в Австро-Венгрию стало сильное культурное и политическое влияние, которое это движение испытало со стороны галицийского "этнического материала". Например, теперь создавать украинский литературный язык приходилось исходя из теории "соборной Украины" и с учетом особенностей разговорной речи галицких русинов, нередко очень существенных.
Не меньшее воздействие испытала и психология движения, которая закладывалась в основу психологии создаваемой национальной общности. К изначальным идейным установкам украинского движения, к антироссийской и антирусской пропаганде, которая велась поляками, а затем и австрийскими властями, добавилось неприятие политического строя России и политики российских властей, затруднявших работу по созданию украинской нации. Озлобление у адептов украинства вызывало также отношение большей части российского общества, не признававшей отдельную украинскую идентичность и не желавшей ее признавать. Постепенно у многих представителей движения, особенно галицийцев, все это слилось воедино и переросло в неприятие России, русских и русской культуры как главного препятствия на пути создания особой украинской культуры, на пути становления "Украины". Все больше становилось людей, считавших Россию "чужой", и все меньше тех, кто в украинофильстве видел пути прогрессивного преобразования России. Галиция стала подходящей почвой для выработки основной черты психологии движения – его антироссийской и антирусской направленности, когда Россия воспринималась как нечто чужое, внешнее, непонятное и враждебное.