Вражда между двумя партиями привела к пожару в Миланском соборе. Страсти с обеих сторон накалились до предела, и когда в апреле 1073 года умер папа Александр, его преемнику лишь оставалось продолжать борьбу. Не могло идти и речи о том, что им станет кто-то кроме Гильдебранда. Архидиакон Гильдебранд уже в течение примерно двадцати лет, по сути, заправлял делами в курии, в то время как многие занимали высшее положение лишь по имени. Когда, согласно тщательно разработанному плану, толпа во время заупокойной службы по Александру внесла его в церковь Сан-Пьетро-инвинколи (Святого Петра в веригах) и там торжественно провозгласила его папой, это было вряд ли чем-то большим, нежели признанием существующего положения дел. Последовавшее затем избрание по каноническим правилам представляло собой чистую формальность. Его поспешно рукоположили - желательная процедура для папы, который на ранних этапах своей карьеры, судя по всему, ее не прошел, - и затем немедленно интронизировали в качестве верховного понтифика под именем Григория VII (1073-1085).
Если говорить о трех великих папах XI столетия - Льве IX, Григории VII и Урбане II (с которым мы еще не сталкивались), то Григорий был наименее привлекательным и наиболее примечательным из них. Если двое других принадлежали к числу аристократов, обладавших всем тем, что могло дать знатное происхождение и первоклассное образование, то он был безобразным, не располагавшим к себе сыном тосканского крестьянина, ломбардцем по происхождению, чей уровень познаний и общей культуры стоял много ниже, чем у ведущих деятелей церкви. Каждое слово и жест выдавали его низкое происхождение. Лев и Урбан считали, что сан папы полагается им почти как нечто само собой разумеющееся, он же добился его только после долгой и упорной службы в курии (хотя и приобретая все большее влияние) и только благодаря своим огромным способностям и силе воли. Они были высокого роста и видной внешности; он - низенький и смуглый, с выступающим брюхом и голосом столь слабым, что его римские коллеги, даже делая скидку на непростой провинциальный выговор Гильдебранда, часто затруднялись понять, что он говорит. Он не обладал ни всеми признанной праведностью Льва, ни политическим инстинктом и дипломатическим тактом Урбана. Он не был ни ученым, ни теологом. И все же в его характере чувствовалось нечто настолько необоримое, что он почти всегда, автоматически и без особых усилий добивался безраздельного господства во всякой группе, в которой оказывался. Петр Дамиан не назвал бы его "святым сатаной", не будь к тому оснований.
Сила Григория заключалась прежде всего в исключительности его цели. Всю свою жизнь им владела всепоглощающая идея: переход всего христианского мира из-под власти двух императоров под власть римской церкви. Церковь могла бы возводить их на престол и низвергать; она также могла бы освобождать подданных от верности правителям. Однако точно так же, как церковь должна быть главной на земле, так же папа должен быть главным лицом в церкви. Он - судья для всех людей, ответственный лишь перед Богом; его слово не просто закон, но Божественный закон. Следовательно, неповиновение ему сродни смертному греху. Все это и многое другое излагалось в двадцати семи пунктах, известных как "Dictatus Papae" и опубликованных в 1075 году. Среди прочего в них утверждалось, что все папы по определению святые, унаследовавшие святость от святого Петpa, - теория эта, очевидно, весьма удивила старших современников Григория. Никогда прежде концепция церковной автократии не заходила так далеко; никогда прежде она не формулировалась в столь решительных выражениях. И этот экстремизм не мог не продемонстрировать свою крайнюю разрушительность. Столкнувшись со столь серьезными противниками, как Генрих IV и Роберт Гвискар, такими же решительными, как и он сам, но намного более гибкими, Григорий должен был понять, что те издержки, которые влек за собой его упорный отказ от компромисса, даже если он не затрагивал основополагающих принципов, могли привести лишь к поражению.
* * *
Однако все это пока оставалось в будущем. Генриху IV еще предстояло справляться со стоявшими перед ним трудностями. На Великопостном соборе, состоявшемся в феврале 1075 года, папа решительно осудил церковные постановления, совершенные мирянами, под страхом отлучения. Разъяренный Генрих, только что рукоположивший двух епископов на кафедры в Италии, для ровного счета добавил к ним еще и архиепископа Миланского, хотя первый из кандидатов был еще жив. Отказавшись явиться по вызову папы в Рим и отвечать за эти действия, он созвал общий собор всех германских епископов и 24 января 1076 года в Вормсе объявил Григория "лжемонахом" и официально низложил его с папского престола. Об этом решении ему пришлось горько пожалеть. Его отец Генрих III низложил трех пап, и сын решил, что может сделать то же самое. Однако ему пришлось пережить фиаско, чтобы понять, что папство теперь иное, нежели полстолетия назад, и что те трое злополучных понтификов были не ровня Гильдебранду.
Генрих долгое время горел желанием прибыть в Рим для проведения собственной императорской коронации, однако его ссора с несколькими папами из-за инвеституры помешала ему сделать это. После собора в Вормсе, однако, он увидел, что не может больше откладывать. Григорий отреагировал на свое низложение отнюдь не с той яростью, о которой уже ходили слухи в Германии, однако он вовсе не собирался мириться с этим. Поскольку решение собора невозможно было проигнорировать, то папу надлежало отстранить силой и назначить ему преемника. Требовалось провести маленькую успешную военную операцию, а пока шла бы подготовка к ней, принять меры для того, чтобы лишить папу его сторонников в Италии. К северу от Рима обстановка не благоприятствовала этому: грозная герцогиня Матильда Тосканская была преданной поборницей дела церкви, ее верность Григорию не вызывала сомнений. На юге же перспективы выглядели более обнадеживающими. В частности, норманнский герцог Апулии, казалось, не испытывает особых симпатий к папе. Он мог пренебречь своей феодальной присягой, если бы это оказалось более выгодным для него. И если бы герцога и его людей можно было убедить принять участие в комбинированном нападении на Рим, у Григория не осталось бы шансов.
Послы Генриха прибыли к Роберту Гвискару (вероятно, в Мельфи) в начале 1076 года и официально даровали ему императорскую инвеституру на все его владения. Не исключено, что они даже упомянули о возможности получения им королевской короны. Однако на Роберта это не произвело впечатления. Он и так уж пользовался полной свободой действий в своих владениях и потому не видел резона рисковать, давая Генриху повод для вмешательства в дела Южной Италии. Его ответ был твердым, хотя и немного ханжеским. Бог дал ему завоевать эти земли, они добыты им у греков и сарацин, за них пролито немало норманнской крови. За ту небольшую территорию, принадлежавшую империи, которой он владеет, Роберт готов быть вассалом императора, "всегда блюдя свой долг перед церковью" - оговорка, которая, как он прекрасно знал, сводила, с точки зрения Генриха, его верность на нет. Остальным же он будет владеть, как всегда и владел, по воле Всемогущего.
Тем временем папа Григорий действовал с обычной для него энергией. Во время проведенного им Великопостного собора в Риме в феврале 1076 года он отстранил всех непокорных епископов и объявил об отлучении от церкви самого короля Генриха. Это возымело в Германии эффект катаклизма. Ни один правящий монарх не подвергался отлучению со времен Феодосия Великого семью веками ранее, что поставило императора на колени, а теперь та же угроза нависла над самим Генрихом. Чисто религиозный аспект не беспокоил его - эту проблему можно было всегда решить с помощью своевременного покаяния, - однако политические последствия оказались весьма серьезными. В теории отлучение освобождало всех подданных короля от необходимости быть верным ему; напротив, они сами подвергались анафеме, если продолжали иметь с ним какие-либо дела или подчиняться ему. И если строго следовать этому, то власть Генриха должна была бы рухнуть, а сам он оказался бы не в состоянии дольше оставаться на троне. Неожиданно император обнаружил, что оказался в изоляции.
Можно представить себе жестокую радость папы, когда он наблюдал за тем, как король борется за то, чтобы вернуть себе верность тех, кто его окружал. Наложенный Григорием запрет оказался более действенным, чем можно было рассчитывать. Германские князья, встретившись в Трибуре, договорились дать своему королю год и один день от момента этого решения и до снятия папой отлучения. Они уже назначили съезд в Аугсбурге на февраль 1077 года. И если к 22-му числу этого месяца отлучение не будет снято, они официально откажутся соблюдать верность по отношению к нему и выберут на его место другого короля. Генриху лишь оставалось подчиниться этому решению. С его точки зрения, все могло кончиться еще хуже. Ультиматум князей означал для него всего-навсего страшное унижение перед папой. Если это плата за сохранение королевской власти, то он готов был заплатить ее. К счастью, один из альпийских перевалов, Монсени, не завалило снегом. Преодолев его с женой и маленьким сыном, Генрих прошел через Ломбардию и наконец нашел папу в замке Каносса, где последнего принимала в качестве гостя его друг, герцогиня Матильда, пока не прибыл эскорт, чтобы проводить его в Аугсбург. В течение трех дней Григорий заставлял Генриха ждать аудиенции. Наконец он сказал, что ему ничего не остается сделать, кроме как смягчиться, и даровал ему прощение, которого тот добивался.
История с Каноссой, обычно оживляемая елейным изображением короля, босого и в дерюге, дрожащего на снегу перед закрытыми воротами ярко освещенного замка, всегда пользовалась популярностью у авторов детских книжек по истории, которые преподносили ее в качестве наглядного примера суетности мирских вожделений. Однако на деле триумф Григория ничего не стоил, и Генрих знал об этом. Его собственное унижение не имело отношения к покаянию. Это был хладнокровный политический маневр, обусловленный необходимостью сохранить корону, и Генрих не собирался выполнять обещания после того, как они позволили достичь поставленной цели. Папа тоже не строил особых иллюзий по поводу искренности короля. Если бы христианская совесть позволила ему не снимать отлучение, он был бы только счастлив поступить так. Григорий одержал бесспорную моральную победу. Но какая польза была от победы, если побежденный вернулся в свое королевство, не чувствуя страха, в то время как победитель остался сидеть взаперти в тосканском замке, отрезанный от Германии крайне враждебно настроенными по отношению к нему ломбардскими городами, будучи не в силах вмешаться?
А Генрих, разумеется, показал, что не собирается исправляться. Он настолько обострил отношения с германскими князьями, что они избрали вместо него другого короля, Рудольфа Швабского. Григорий сделал все от него зависевшее в качестве посредника, чтобы примирить их, однако кончилось тем, что в 1080 году он вторично отлучил Генриха от церкви, объявил о его низложении и провозгласил королем Рудольфа. Увы, он поставил не на ту лошадь. В том же году Рудольфа убили в сражении. Что же касается Генриха, то никогда его мощь не была так велика. Он во второй раз объявил о низложении Григория, а затем созвал синод германских и итальянских епископов в Бриксене (ныне Брессаноне) в Тироле, который в июне 1080 года послушно избрал Гиберта, архиепископа Равенны, папой под именем Климента III.
Избрать антипапу было легко, но гораздо труднее - утвердить его власть. Генрих предпринял три попытки завладеть Римом, однако лишь на третий раз добился успеха. Наконец в начале 1084 года отряд из миланцев и саксонцев сумел взойти на Леонинскую стену, и в течение часа или двух воины Генриха вели ожесточенный бой в храме Святого Петра и вокруг него. Однако Григорий действовал быстрее их. Сдаваться он не собирался. Поспешив в замок Святого Ангела, он забаррикадировался там и в бессильной ярости наблюдал, как в Вербное воскресенье Климента интронизировали в Латеранском соборе. Всего неделю спустя, в Пасхальное воскресенье, состоялась императорская коронация Генриха.
Григорию пришлось спасаться у норманнов. Четырьмя годами ранее Роберт Гвискар поклялся ему в верности, пообещав оказывать папе любую помощь, в которой тот будет нуждаться; во всяком случае, его позиции оказались бы под угрозой, если бы Генрих, недавно ставший императором и к тому же пользовавшийся поддержкой послушного ему Климента III, смог распоряжаться в Южной Италии. И поэтому 24 июня 1084 года Роберт выступил по Латинской дороге (via Latina) с силами, насчитывавшими примерно 6000 всадников и 30 000 пехотинцев, и где-то поблизости от нынешней пьяцца ди Порта Капена разбил лагерь у стен Рима.
Генрих не ждал его. Сведения о размерах и мощи норманнской армии побудили его поторопиться с решением. Собрав на совет виднейших граждан Рима, он объяснил им, что сейчас настоятельно необходимо его присутствие в Ломбардии. Он вернется сразу, как только позволят обстоятельства. Они же должны храбро сражаться со всеми, кто нападет на них. Затем, за три дня до того, как герцог Апулийский появился перед воротами города, он бежал со своей женой и большей частью армии: объятый страхом антипапа поторопился вслед за ним.
Три дня Роберт прождал в своем лагере, не будучи уверен, что Генрих действительно скрылся. Затем в ночь на 27 мая под покровом темноты он подошел к городу с севера. На рассвете он пошел в атаку, и в течение нескольких минут первый из его штурмовых отрядов прорвался через Фламиниевы ворота. Они столкнулись с упорным сопротивлением; по всему Марсову полю - территории, лежащей непосредственно за рекой от замка Святого Ангела, - шла кровавая резня. Однако вскоре норманны отбросили оборонявшихся через мост, вызволили папу из крепости и с триумфом пронесли его мимо дымящихся руин в Латеранский дворец.
Увы, триумф оказался кратковременным. Столица была предана грабежу и разорению, в ходе которых свирепые банды сицилийских сарацин, приведенных Робертом, себя не сдерживали.
На третий день население Рима больше не могло выносить зверств и кровопролития. Весь город восстал против притеснителей. Застигнутый врасплох Роберт Гвискар оказался в кольце. В критический момент его спас собственный сын, который сумел прорваться через толпы врагов к убежищу отца, однако лишь после того, как норманны, борясь за свою жизнь, подожгли город.
Теперь Рим постигла катастрофа, равной которой не случалось со времен варварских нашествий за шесть столетий до этого. Церкви, дворцы, древние храмы рушились в разраставшемся пламени. Капитолий и Палатин были уничтожены. На всем пространстве между Колизеем и Латеранским дворцом едва ли хоть одно здание избежало гибели. Когда наконец дым рассеялся и те из виднейших граждан Рима, кто еще уцелел, покорно простерлись перед герцогом, (каждый) с обнаженным мечом, привязанным к шее в знак капитуляции, город лежал пустым, являя собой картину разорения и отчаяния.
Григорий, так или иначе, выиграл битву - но какой ценой? Героические папы прошлых веков спасали свой город от завоевателей: Лев I - от Аттилы и гуннов; тезка Григория VII, Григорий I, - от захватчиков-лангобардов; а он, во многих отношениях их превосходивший, довел город до разрушения. Тем не менее в посланиях папы не видно следов раскаяния или сожалений. Его совесть была чиста. Он боролся за принципы, и благодаря его упорству и неустрашимости эти принципы взяли верх. Свершилась воля Господня.
Так мог рассуждать Григорий в своей гордыне, которая была одной из его наиболее характерных и непривлекательных черт. Однако воздаяние не заставило себя ждать, население Рима, с таким воодушевлением провозгласившее его папой одиннадцать лет назад, теперь с немалыми к тому основаниями видело в нем причину всех своих несчастий и утрат. И оно жаждало мести. Только присутствие Роберта Гвискара и его армии не давало им возможности разорвать на куски когда-то обожаемого папу. Однако Роберт не желал оставаться в Риме дольше, чем того требовала необходимость, и в результате Григорий пережил последнее унижение: осознание того, что когда норманны покинут Рим, ему придется уйти вместе с ними. В начале июля 1084 года сопровождаемый большой толпой норманнов и сарацин, которые были и его спасением, и его гибелью, папа покинул Рим в последний раз. Он направился на юг, в Салерно. Здесь Григорий поселился во дворце, подобавшем его достоинству. И в нем 25 мая 1085 года он умер. Его погребли в юго-восточной апсиде собора, "построенного Робертом Гвискаром на свои средства", как гласит надпись на его фасаде. Там находится могила папы и по сей день.
Несмотря на падение авторитета папства в последние годы, виновником чего стал Григорий, его достижения оказались больше, чем он мог себе представить. Он внес огромный вклад в установление верховенства папства в церковной иерархии, и хотя он не добился такой же победы над империей, он так заявил о правах церкви, что это нельзя было больше игнорировать. Церковь показала зубы, и последующим императорам приходилось бороться с угрозой, исходившей от нее. Тем не менее Григорий умирал если не сломленным, то по крайней мере испытав разочарование и утратив иллюзии. Горько прозвучали и прощальные слова: "Я любил праведность и ненавидел несправедливость, а потому умираю в изгнании".