Многие писаки утверждали, мол, у Горбачева гибкий ум, он отличается оригинальностью мысли. После смерти Черненко злые языки гадали, с чего Горбачев начнет: "Сажать или сеять?" Ошиблись. Он начал дрейфовать, подгоняемый чужими мыслями. Кто-то из помощников посоветовал ему почаще беседовать с народом, это было горе для русского языка. В интеллигентных семьях родители затыкали детям уши. Околесицу нес человек с университетским образованием. Чем он занимался в университете? Стучал на товарищей?
Государство разваливалось, а президент собрался на отдых в Форос. Утром 4 августа, согласно списку, в аэропорт примчались провожающие: члены Политбюро, секретари ЦК, министры-силовики. Странный этот обычай – всем партийным гуртом маячить перед светлыми очами президента. Говорят, что традиция пошла от Троцкого, когда его сопровождали в поездках одесские нахлебники. Времена были голодные, и в этих поездках весь честной интернационал Одессы отъедался в надеждах, что перепадет и какая-нибудь должность. Словом, кадры у Троцкого всегда были под рукой. Он насаждал их по всем весям, заботливо окучивая взором эти политические грядки. При Сталине институт провожающих упразднили, всего три-четыре человека для официальной фотографии. И в самом деле, зачем выстаиваться у трапа самолета, чтобы проявить верноподданнические чувства? Лучше выпусти на 100 самолетов больше, испытай новую ракету, собери урожай, и Родина оценит твою деловую сноровку. Нет, не любил Сталин провожающих аэродромных истуканов, к ним вернулся Никита Хрущев.
По табели о рангах партийные деятели делились на "невыезжающих", которые еще не попали в списки "провожающих-встречающих", и на "аэродромных". Эмма Евгеньевна обычно шутила, когда кто-нибудь звонил ближе к ночи из партийных сановников: "Дмитрий Тимофеевич, звонит "аэродромный". И что за мода всей гурьбой встречать генсека? Обычно так князей провожали в последний путь на Руси.
И действительно, во времена Горбачева штат "аэродромных" рос, как на дрожжах, вся к старался попасть в кадры кинохроники. Отвоевали себе позицию у трапа и сотрудники арбатовского института. А с рассветом верноподданнических "услуг" дошла очередь и до артистов – "звезд" эстрады. Самые везучие попадали сразу в "спальники" – те, кто летел с Горбачевым в одном салоне. Конечно, преимущества в этой политической опаре имели "целовальники", они обычно позволяли себе прямо у трапа самолета продемонстрировать интимную близость – облобызать генсека. Самым искренним "целовальником", он же и "спальник", в Москве называли Георгия Арбатова. Американские ценности Михаил Сергеевич считал приоритетными, и поэтому директор Института Америки и Канады имел преимущество в гешефте, случались встречи после дальних странствий, когда Горбачев попадал в объятия Шеварднадзе обцелованным прыткими арбатовцами.
Зашел разговор о том, что Кравчук не склонен подписывать Союзный договор, Горбачев что-то произнес невнятно, мол, как миленький подпишет. Накануне отъезда он принял участие в работе кабинета министров, наставлял следить за ситуацией вплоть до принятия чрезвычайных мер. На "хозяйстве" он оставил Янаева и Шенина.
С Г.И. Янаевым я встретился на торжественном собрании, посвященном Дню Военно-Воздушного Флота, мы не перекинулись и словечком, хотя и сидели рядом в президиуме.
С Павловым B.C. мы встретились в его кабинете по служебным делам, что подтверждается документами, и второй раз 17 августа на объекте КГБ – "АБЦ", где было принято решение лететь к Горбачеву в Форос. Цель все подследственные подтвердили: принять меры для сохранения Союза, вплоть до введения ЧП.
С О.С. Шениным встречались только 17 августа там же, он, как исполняющий обязанности секретаря ЦК в отсутствие Горбачева, согласился лететь, чтобы убедить его немедленно возвратиться в Москву, принять меры для сохранения государства.
С В.А. Крючковым и О.Д. Баклановым я встречался чаще. Бакланов проводил в Кремле совещание с участием атомщика Ю.Б. Харитона. Речь шла о необходимости испытания ядерного оружия на Новой Земле. По этому же вопросу собрались у Крючкова минут на 20–30, где было принято решение вылететь на Новую Землю, определиться, когда начать работы по подготовке испытаний.
С А.И. Тизяковым и В.А. Стародубцевым я встретился только 19 августа на совещании у Янаева.
Анализ складывающейся ситуации показывал: если 20 августа подпишут Союзный договор, то СССР перестанет существовать. Для меня, как и для большинства граждан, развал Советского Союза являлся личной трагедией. За пределами России оставались русские, украинцы, белорусы. Что будет с ними? Тогда мы предполагали, а теперь это явь, когда о трагедии русских говорят в Прибалтике, Чечне, Грузии, в других республиках. Мы видели издалека, как наплывал на армию волкогоновский идеологический туман. Уже Яковлев форсил на подиуме американской демократии.
Все это вызывало необходимость лететь в Форос к Горбачеву. Собрались на объекте "АБЦ", здесь приняли решение, что в Форос полетят Шенин, Бакланов, Варенников, Болдин, Плеханов и Генералов.
В 16 часов 18 августа в воскресенье они прибыли в Форос, предварительно отключив средства связи. Все спрашивают: почему? Да иначе бы не получилось разговора. Горбачев позвонил бы Бушу, а наших товарищей не стал бы и слушать.
Около часа он не принимал руководителей государства. Совещался с Раисой Максимовной, потом с дочерью и зятем, и наконец вывод: заговор. Не потрудился Горбачев задать себе вопрос: если заговор, то зачем они приехали к нему? Ведь его даже не изолировали. Охрана осталась, уехал только В.Т. Медведев. Но у страха глаза велики. Семейству Горбачева почудилось, что вместо 4 кораблей их теперь охраняли 14, вместо 6 человек, прибывших с Генераловым, – 600. "Даже ползли какие-то десантники в черном". Поделился своими страхами Михаил Сергеевич "за чашкой чая" в газете "Известия".
Горбачев во всех интервью похвалялся, что он устроил "холодный душ" Шениным, Баклановым, Варенниковым и Болдиным.
Через четыре года журналист Борис Славин задаст Горбачеву вопрос:
– Михаил Сергеевич, а не приходило вам в голову в тот момент стать Сталиным и решить все, как говорится, одним махом?
Горбачев:
– Нет! Не могло мне это прийти в голову. Потому что это уже был бы не Горбачев.
Хоть в этом сознался, действительно – не Сталин. Сталин не поставил бы Родину на колени перед фашистской Германией. Сталин создавал, а Горбачев рушил. Да, были у Сталина ошибки, просчеты, но в самые трудные годы он не оставил Москву.
Когда началась война, Горбачеву минуло 11 лет. На три месяца его станицу оккупировала фашистская орда. Леонид Гозман в журнале "Огонек" так прокомментирует этот факт из биографии Горбачева: "Немцы были врагами, с которыми на фронте сражался его отец. Но он увидел не окарикатуренных персонажей, а живых людей, и это было первым опытом понимания того, что пропагандистские стереотипы упрощают, примитивизируют мир, а значит, и относиться к стереотипам в собственной стране следует осторожно".
Мне лично Михаил Сергеевич рассказывал, как его прятали у чужих людей. Потому что его дед по материнской линии Пантелей Гопкало – большевик, председатель первого колхоза. И к его семье, следовательно, оккупанты могли и не применить "стереотипные" решения.
Отец Горбачева, Сергей Андреевич, служил в саперном подразделении в стрелковой бригаде, затем бригаду переформировали в 161-ю стрелковую дивизию, и в саперном батальоне сержант С.А. Горбачев прошел до самого конца войны. Был дважды ранен, награжден двумя орденами Красной Звезды, несколькими медалями за освобождение европейских столиц.
В партию Сергей Андреевич вступил после войны, в 36 лет, добросовестно трудился рядовым механизатором. На Уборке урожая на пару с сыном работал на комбайне. Оба были отмечены государственными наградами. Уже в 17 лет Мишу Горбачева наградили орденом Трудового Красного Знамени. В 18 лет он член РК ВЛКСМ, а через год его принимают кандидатом в члены ВКП(б).
Начало славной биографии сверстано, и Горбачев поступает в МГУ на юридический факультет. А где же еще учиться орденоносцу? Годы комсомольского вождизма зародили в нем стремление что-то переделывать и реформировать. Его даже называли мини-Хрущевым, как позже – мини-Брежневым, мини-Андроповым, пока он не приобрел славу реформатора-разорителя.
Карьера Михаила Сергеевича начинается в Ставрополье, где Горбачев припал к светлому родничку комсомольской славы. Так легче делать карьеру. К тому же в самый раз присмотреться, к какому коммунисту наверху прикипеть душой. Очень скоро Миша Горбачев с комсомольского воза взобрался на партийный. В 39 лет – случай, прямо скажем, редчайший – Михаил Сергеевич становится первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС. В 48 лет он уже кандидат в члены Политбюро.
Заискивающие тирады в адрес вождей всегда были на устах Горбачева. Он дозировал лесть словно заправский провизор на весах тщеславия.
После смерти К.У. Черненко по предложению A.A. Громыко Горбачева избрали Генеральным секретарем. Позже ходили слухи, что ставропольская мафия отметила то событие бурными возлияниями, несколько дней пировала.
В минуту коронации новоиспеченный генсек выступил с короткой речью на Политбюро. Обстоятельную речь он произнес только на апрельском Пленуме ЦК КПСС. Он доложил ЦК, что экономика нашего государства топчется на месте. И чтобы польстить новым инициативам Горбачева, будущие карьеристы шептались в курилках: "Как рубит, о таком генсеке мы мечтали все эти годы!" А тех, кто не простаивал часами в политических курилках, Горбачев с темпераментом Минздрава предупредил: "Молчание опасно для карьеры!"
Светлана Шипунова, изучая Горбачева в перестроечный период, пришла к трем версиям:
1. Горбачев начал перестройку как "верный ленинец", а потом перешел в стан "демократов".
2. Горбачев давно замыслил покончить с социализмом, но скрывал это до поры до времени.
3. Последняя версия самая безжалостная: Горбачев – недоумок. Нет, он может быть хорошим семьянином, но для братской семьи народов Страны Советов – он всегда отчим.
В чистом виде ни в одну из предложенных версий я не верю. Все гораздо сложнее. Мне ближе другая версия: Горбачева на вершину власти привела ставропольская мафия. Но подтолкнуть "Мишку-конвертика" на самую последнюю ступеньку власти даже у мафии не хватило сил. Поэтому где-то на полпути мафия сдала Горбачева спецслужбам СИТА.
Развал экономики, падение жизненного уровня народа, безработица, забастовки, кровавые национальные конфликты, беженцы, преступность в стране – вот не полный перечень заслуг Горбачева перед своими хозяевами, которые заказали ему развалить могущественную страну. Заказчики выбрали на эту роль М. Горбачева – и не разочаровались…
Штаб ЛЕНВО
После длительной командировки на Кубу меня назначили в Управление боевой подготовки Ленинградского округа заместителем начальника отдела планирования и общевойсковой подготовки. Возглавлял управление генерал-лейтенант Александр Иванович Казмин.
Александр Иванович и поручил мне подготовить тактические учения с дивизией генерал-майора Валентина Ивановича Варенникова. Дивизия дислоцировалась в Кандалакше, Алакурти, Пинозеро и Лупче-Савино. Шел февраль 1964 года. Стояла снежная зима, февраль расщедрился сильными морозами.
Добравшись до места, я промерил на озере толщину льда, изучив возможность посадки самолетов прямо на лед. В конце рекогносцировки вывод напрашивался сам: учение возможно проводить только вдоль дороги на Алакурти.
Утверждая замысел учения, генерал армии М.И. Казаков прежде всего поинтересовался, какова толщина снежного покрова, пройдут ли танки. Я доложил: на переднем крае "противника" танки смогут пройти с большим трудом, а вот автомобильная техника в снегах завязнет. Вся надежда на колонны. Необходимо сформировать и отряды лыжников, чтобы обходить оборону "противника" по высотам.
Учение проводили в марте. На севере еще не чувствовалось, что пришла весна. Ночью всполохи северного сияния напоминали, что мы у Полярного круга.
По тревоге дивизия организованно вышла в запасный район сосредоточения, где командиру дивизии вручили "боевой" приказ. "Противник" был реальный – расквартированный в Алакурти полк.
Валентин Иванович Варенников – опытный северянин. Он понимал, что наступать по дороге – значит упустить инициативу, "противник" дорогу оборонял. Но дорога необходима для материально-тылового обеспечения. Поэтому Валентин Иванович в каждом полку создал на ГТТ, ГТС обходящие отряды. Минометы, тяжелые пулеметы, даже кухни разместили в кузовах тяжелых транспортеров. Зато легкие орудия поставил на специально изготовленные лыжи-волокуши.
Обходящие отряды сделали свое дело, еще шел бой за главную полосу обороны, а некоторые "опорные пункты противника" были уже в руках этих отрядов. Но что удивительно: трое суток на морозе и в снегу, и никаких происшествий. Это говорило о высокой выучке дивизии и опыте командиров.
Группа разбора всю ночь напролет готовила материалы для подведения итогов, и в 5 утра я доложил командующему, что материалы к разбору готовы, заодно поинтересовавшись, какую выставить оценку дивизии.
Михаил Ильич улыбнулся и с хитрецой сказал: "Вы, как школьники: обязательно выстави в дневнике пятерку или трояк. А я просто скажу: "дивизия подготовлена для выполнения задач в условиях Крайнего Севера. Командиры с поставленной задачей справились".
Чуть позже, летом 1964 года, в округе проводились фронтовые командно-штабные учения. К этому времени я был уже назначен начальником Первого отдела УБП. На учениях участвовал как представитель штаба. Исполнял обязанности командира корпуса генерал-майор П.И. Клесов. Начальник штаба – полковник Неможенко.
После подъема по тревоге Управления корпуса мы вручили ему письменный приказ перебазироваться в район западнее Кандалакши. Средства связи, подразделения обеспечения были отправлены эшелоном по железной дороге, а сам штаб и мы, посредники, полетели вертолетом МИ-6. Погода была хорошая, и казалось, ничто не предвещает беды. Но когда стали проходить Белое море, началась тряска, вертолет бросало то вверх, то вниз, к тому же километра за три до аэродрома Пудежемья вдруг послышался пронзительный свист. Это лопнула труба высокого давления, по которой подавалось масло.
Резервная система не сработала, и вертолет резко пошел вниз. Лопасти винта еще вращались, за счет чего и создавалось торможение. Так мы дотянули до кромки полосы на аэродроме.
На нашу беду в редукторе загорелось масло. К счастью, дверь в вертолете не заклинило, и мы – 65 человек, как гномы в мультяшках, выскакивали из салона. Подошли пожарные машины, потушили огонь. Генерал Линев доложил в штаб руководства учением о происшествии, и часа через два нам прислали четыре вертолета МИ-4, учение продолжалось.
Когда Варенников узнал об аварии, то поспешил на пункт управления корпусом справиться о нашем здоровье. Шишки набили многие, и за ужином, который нам устроил Валентин Иванович, мы вспомнили все детали этого полета.
Позже, анализируя командно-штабные учения, генерал-лейтенант А.М. Паршиков сообщил, что я утвержден слушателем в академию Генерального штаба. Я спросил его, кто еще направлен из нашего округа в академию? Он ответил: "Варенников, Черемных, Грачев".
Вскоре я получил отпуск, и всей семьей мы уехали отдыхать в Сухуми, а 29 августа 1956 года я был уже в Москве. Валентин Иванович передал нам, ленинградцам, памятные подарки от командующего войсками – именные командирские часы.
Зачислили нас во вторую учебную группу, старшим был генерал-майор Иван Макарович Волошин. Вот списочный состав нашего послевоенного братства: моряк-подводник – контр-адмирал B.C. Шеповалов, летчик-истребитель – полковник А.П. Елкин, политработник – полковник А.П. Бублин, командир полка – полковник С. А. Стычинский, два начальника штаба дивизии – полковники Г.Г. Борисов и Г.А. Олейников, работник тыла – полковник Н.С. Грачев. От министерства внутренних дел полковник К Л. Кузнецов. Почти все – фронтовики, Варенников и Стычинский – участники Парада Победы.
Из ежедневной круговерти учебы в академии мне запомнилась поездка в Севастополь. На крейсере "Слава" (бывший "Вячеслав Молотов") мы наблюдали, как моряки вели прицельный огонь по надводным и подводным целям. Нашим "главным учителем" был Владимир Семенович Шеповалов, до поступления в академию Генерального штаба он командовал дивизией атомных подводных лодок на Северном флоте.
Вторым значительным событием я бы назвал выезд в Белорусский военный округ: мы, слушатели курса, приняли участие в крупных командно-штабных учениях.
После окончания академии мы разъехались по разным округам. В.И.Варенников – командиром корпуса в Архангельск, И.М. Волошин – начальником штаба армии в Баку, B.C. Шеповалов – начальником штаба флотилии на Северный флот, я – командиром дивизии в Даурию, в Забайкальский военный округ, С.А. Стычинский – командиром дивизии в Группу советских войск в Германии, Г.Г. Борисов – заместителем начальника штаба округа в Одессу.
Кануло каких-то 20–25 лет, и, к сожалению, безвременно ушли из жизни генерал армии И.М. Волошин, генерал-лейтенант Н.С.Грачев, генерал-лейтенант К.Л. Кузнецов, генерал-майор А.П. Бублин. Все они были совестливыми русскими патриотами и предпочли бы взойти на любую политическую Голгофу – только бы Родину спасти! И если бы меня спросили, кого считать символом российского офицерства 80-х годов, я бы не колеблясь посоветовал скульптору лепить образ с генерала Валентина Варенникова. Я не понимаю, как можно осудить офицера за проявление верноподданнических чувств к Отечеству. И очень жаль, что честь офицера отныне – понятие бюрократическое, истину принято отстаивать в судебном порядке. Мне доподлинно известно, что, когда Г. Попов приезжал на работу в мэрию, он перечитывал набросок речи генерала Варенникова, с которой Валентин Иванович собирался обратиться к судьям:
"Разве можно и дальше терпеть унижение нашей страны, холуев и пресмыкательство? Смотреть, как растлевают нашу молодежь. Найдите для меня, господа судьи, самую суровую статью за спасение человеческой души. Я буду только гордиться этим.
Осудите меня и за то, что я не предал слезы вдов, оплакивающих своих воинов-мужей, павших на полях сражений Великой Отечественной. Вам, поправшим мораль и человеческое достоинство, подвиги наших предков и отцов, на сей раз будет легко избрать мне самую суровую меру наказания.
Судите меня, на жалейте! Ибо вас, слуг безнравственности, за всю историю России-великомученицы будут судить принародно, начиная с Горбачева.
Осудите меня и за то, что чудом остался в живых под Сталинградом, на Зееловских высотах, при штурме Берлина, что прошел несломленным на Параде Победы по брусчатке Красной площади!
Покарайте меня и за то, что выводил из Афганистана к матерям и невестам сыновей и суженых. А не хватит статьи для "вышки" – припомните мне Чернобыль!
Вас, моих обвинителей из Кремля, я там не видел. Что же, судите меня, судите! Во всех случаях своей крест я буду нести с достоинством!".