III
Видная роль, сыгранная Грузией среди соседних стран в XVIII веке, успехи ее оружия, известность, выпавшая на долю Ираклия II, могут быть поняты только в связи с историей Персии.
Со смертью Надир-шаха, как это всегда бывает в случаях такого сказочного возвышения, наступили безначалие, путаница, которыми, надо им отдать справедливость, Теймураз и Ираклий воспользовались с большим искусством. Их политике открывалось широкое поприще в хаосе враждующих между собой областей и ханов.
Соединенными силами Теймураза и сына его позже трудами Ираклия достигнуто то значение, какое Грузия приобрела в делах этой части Азии. Преемник Надира, Адиль-шах, родственник Теймураза, благоволил грузинам, которые, в свою очередь, были его сторонниками, зная, что при таком шахе отношения их к Персии будут чистой идиллией. Но Адиль не продержался и года, так же как и следующий за ним "шах" Ибраим. Затем один за другим появляются искатели престола, опирающиеся на большее или меньшее число приверженцев, но их искания были всегда гадательными, только возвышение Керима, хана Ширазского, из племени зендов, привело к сравнительно прочному и спокойному порядку вещей. Одно время выдвинулся афганский Азад-хан, действовавший со своими дружинами в Адербейджане, но Ираклий, помогая Эривани, отбросил афганца за Аракс.
Позже, когда Керим-хан взял верх над соперниками, названный Азад-хан, последний из этих соперников, гонимый победителем, искал убежища у Ираклия, но был выдан. И вообще грузины умели ладить с Керимом, который и не был так значителен, чтобы предписывать им свою волю; он даже не именовался шахом, а векилем (наместником). Грузины же были настолько осторожны, что не действовали вызывающим образом по отношению к Керим-хану. Характерно, что теперь, когда Теймураз и Ираклий были совершенно независимы и самостоятельны, они не отрекались от своих связей с Персией. Это было очень умно; звание "валия" давало им лишнюю пружину в их персидской политике, а уклоняться от самых деятельных сношений с плеядой соседних ханов грузины не могли, так как именно путем покровительства одним и обуздания других Ираклий добился того престижа и того первенствующего положения, которыми довольно долго пользовался.
Итак, мы видим, как связь с Ираном, вассалом которого являлся в теории Ираклий в качестве валия гурджистанского, как эта связь, иногда в прежнее время столь тягостная, теперь превращается в руках Ираклия в рычаг его политики, служащий его интересам. Но успехи, достигаемые на таком пути, не прочны.
Как ни поглощается первоначальный смысл этой связи, ее предполагаемое юридическое значение фактическим соотношением сил, но идея, мысль о том, что Грузия так или иначе входит в сферу влияния Ирана, продолжает тлеть, как уголь, не угасающий до конца под слоем земли.
Придет день, и новая династия - Каджаров - попытается воскресить отжившую теорию. Но у нее хватит сил, лишь чтобы отомстить со всей жестокостью могущества, бессильного созидать; вернуться же к временам Аббаса и Надира нельзя будет на грани XVIII и XIX веков.
Глава шестая
Участие грузин в Первой турецкой войне при императрице Екатерине II
I
Великая, блестящая Екатерина и ее самоуверенные даровитые сановники нашли неожиданный повод обратить близкое внимание на Грузию и ее владетелей.
С давних пор сносилась Грузия с Россией; мало-помалу те, кому о том "ведать надлежало", привыкли к постоянным приездам в Астрахань, Кизляр грузинских посланцев, иногда самих владетелей, часто царевичей, духовных лиц, князей и т. д. Сложилась постепенно практика насчет дальнейшего их следования, дачи им кормовых денег и пр. "по прежним примерам". В конце концов, у русских дипломатов составилось представление о маленьком единоверном народе и его владетелях, постоянно "докучающих" просьбой о помощи, о защите. Видя, что народ этот отдается в подданство, даже независимо от того, помогут ему или нет, правительство русское относилось к нему более или менее ласково.
Но иногда политические обстоятельства складывались так, что дело доходило до политики в прямом смысле слова, до результатов осязательных.
Мы говорили уже о роли, сыгранной грузинами в Персидском походе Петра Великого.
Теперь обратимся к первой турецкой войне императрицы Екатерины II и к участию в ней грузин.
Не забудем, что война эта, пробный камень иностранной политики Екатерины, была для России делом очень трудным и сложным, при ведении и ликвидации которого приходилось самым серьезным образом считаться с европейскими державами, особенно Пруссией и Австрией, не говоря уже о Польской республике, час которой скоро пробил.
Если рассматривать в правильной перспективе эти исторические события, то закавказская экспедиция Тотлебена и участие грузин в войне представятся как второстепенный дополнительный эпизод борьбы, происходившей на глазах Европы и преимущественно на европейском театре действий.
От всей этой кампании - т. е. посылки экспедиционного корпуса в Грузию - так и веет авантюризмом, "прожектерством" XVIII столетия.
Когда на одном из первых заседаний Совета (учрежденного непосредственно после разрыва с Портой) Екатерина пригласила вельмож этого Совета высказаться, если "кто что придумал для пользы" дела, Орлов предложил свою экспедицию в Средиземное море; и затем решено было призвать к оружию всех православных, обитающих в турецких областях; предполагали поднять Мерею, далматинцев, черногорцев и Грузию, при чем имелось в виду разглашать, что Россия принуждена вести войну с турками за закон. Словом, звали участвовать как бы в крестовом походе на мусульман. Проект этот, конечно, оказался вздорным, бесполезным, но и безвредным для России.
Итак, вот почему вспомнили о грузинах. Их удалось вовлечь в войну с турками, но, как показали события, то, что для России было лишь эффектной, далекой от рутины выходкой, для Грузии было делом серьезным, крайне рискованным и опасным.
Раз решено было таким образом побудить грузин к участию в войне, стали наводить справки, собирать сведения. Сама Императрица требует у Коллегии иностранных дел ответа на ряд вопросов, касающихся Грузии. Составляется в Коллегии "рассуждение о способах, какими грузины преклонены быть могут к восприятию участия в настоящей с Портою Оттоманскою войне".
Соломона, царя Имеретинского, нетрудно было притянуть к делу; воевать с турками ему было не впервые; он еще незадолго до того просил помощи у Государыни, но тогда ему было в ней отказано. С Ираклием, казалось, первоначально Коллегии будет больше хлопот. Но это было неосновательно.
"Грузинские цари и народ, по словам проф. Цагарели, восторженно приняли воззвание Великой императрицы, призывавшей их на борьбу с общим врагом христианства, и выразили готовность немедленно последовать призыву "православной монархини", что они действительно и доказали, сражаясь против турок в течение всей пятилетней турецкой войны".
Грамоты самой Екатерины, письма Панина, воздействие пограничных начальников и особо посланных агентов - все было пущено в ход, чтобы изъяснить грузинам пользу, какая последует для них от участия в войне, в которой они будут подкреплены русским корпусом. Обещалась помощь денежная, награда на небесах - и "внесение в трактат", т. е. будущий трактата с Портою, о чем и владетели просили. "Внесение в трактат" означало бы формальное обязательство Турции не посягать на пределы Грузии.
Что призыв России нашел благодарную почву в грузинских землях, неудивительно.
"Борьба за православие" - это нечто такое, что грузины того времени легко могли понимать, так как сами они не совсем были чужды этому занятию. Но религия являлась одним из стимулов борьбы политической, стремления отстоять - и обеспечить - свою независимость среди враждебных или могущих стать враждебными политических единиц.
В половине XVIII века Соломон в Западной, Ираклий в Восточной Грузии достигают крупных политических успехов, и тем не менее, вернее, именно поэтому они ищут помощи России, а когда им ее предложили, то с энтузиазмом принимают приглашение.
Все успехи Соломона и Ираклия были зданием, построенным на песке.
Благодаря слабости Персии, ловкой политике и военному дарованию Ираклий "возвел Грузию на степень той важности, коею она соделалась известна соседним державам".
Но положение Ираклия было очень шаткое; сейчас он получает дань от Ганджи и Эривани и если они заупрямятся, то карталинские и кахетинские дружины напомнят им, кто такой Ираклий. Но что делать, если появится в Иране настоящий властелин, всеми признаваемый? Status quo, достигнутый в течение десятков лет неустанного труда, опасностей и войн рассыплется в порошок. Персидские ханы, турецкие паши, лезгины - все, что в двух шагах, все они следят за каждым словом, за каждым движением. Надо вести политику на три фронта, не допускать коалиций, задабривать одних, помогать другим, наказывать третьих. И ценою неслыханного напряжения что же достигается? Разве одна "слава". Спокойствия же, простой уверенности в завтрашнем дне - нет. Что такое внешнее положение связано с неустойчивостью внутри страны, это слишком очевидно. Не перевелись еще искатели карталинского престола, потомки Вахтанга; у них приверженцы среди дворянства, укрыватели - в Персии. Все недовольные, все питающие злобу находят приют у двуличных соседей. Ни о какой реформе, ни о каком предприятии нельзя думать, ничего довести до конца. Прежде чем дело станет прочно, придут и сожгут, разграбят, уничтожат. Есть планы, есть идеи, но, в таких условиях, нельзя их осуществить!
Не имея возможности сноситься с Европой, не уживаясь в Азии и с Азией, хотя всецело почти связанные ее рутиной, грузинские цари обращались к России. Другого исхода у них не было. Как ни мало находили они на этом пути, взоры их снова и снова неуклонно обращались к северу.
Ища русского покровительства и добиваясь гарантии неприкосновенности против произвола восточных держав, цари грузинские были вполне рассудительны, так как только при внешней обеспеченности могли они довести до успешного конца то, чего им так и не удалось сделать, - обуздание вассалов и упрочение государственного порядка.
Обезопасив себя со стороны Персии и Турции, грузины, может быть, сумели бы сладить с внутренними смутами и стать на путь сколько-нибудь нормального общественного развития. Вот что побуждало Ираклия и Соломона искать русской помощи, вот почему они с такой радостью отозвались на приглашение действовать против турок, несмотря на очевидную для них опасность этого шага.
Они видели впереди, как обещанную награду со стороны России покровительство единоверной державы. Счастье близко и возможно. Со стороны грузин было бы трусостью пропустить такой шанс. Они рискнули, как рискнул в свое время Вахтанг и опять проиграли ставку.
II
Когда отправляли экспедиционный корпус, то его предназначали не столько для прямых действий, сколько для подкрепления грузин - именно последние должны были "учинить важную диверсию".
Как разъяснял граф Панин Тотлебену, нужно действовать так, чтобы незаметно для грузин и их владетелей они воевали как бы по собственному побуждению, на деле же все это должно производиться "здешним руководством и просвещением", т. е. грузины должны играть роль орудия в руках Тотлебена. Как формулирует Панин: "Была бы душа здешняя, а тело грузинское".
Мы не будем разбирать причин, повлекших за собой неудачу этих замыслов Панина. Пришлось бы для этого излагать ход кампании, постепенное накопление недоразумений между Тотлебеном и владетелями, дошедшее до разрыва и неприятностей, пришлось бы оценивать поступки и поведение отдельных лиц. Нас все это не касается. Скажем лишь одно: ни Соломон, ни Ираклий не были расположены играть ту роль, какую им, по-видимому, предназначал Тотлебен, т. е. роль начальников иррегулярных ополчений при его корпусе. Для этого Соломон был слишком привычен самостоятельно воевать с турками, не говоря об Ираклии, боевая слава и опытность которого были иных размеров и иного качества, чем тотлебеновские.
Но замысел Панина был, по существу, нелеп: гармоническое совместное действие регулярных войск и грузинских дружин едва ли было возможно. Это были войска совершенно разных эпох. С одной стороны, полная дисциплина, планомерность, техника, сильная артиллерия, провиантская часть и пр. С другой - контингенты всадников и пехотинцев с весьма несложной организацией, с более чем шаткой дисциплиной; всякий продовольствуется, как может, и вся эта масса удерживается в повиновении только благодаря авторитету и популярности царя и высших начальников.
С одной стороны, люди прошедшие строгую казарменную школу, с другой - феодальные бароны и воины-крестьяне.
Вот один, и очень важный, источник шероховатостей во взаимных отношениях. Но были еще осложнения, которых не предвидели в Петербурге и с которыми не мог справиться ни пресловутый Тотлебен, ни позже генерал Сухотин.
Владетели гурийский и мингрельский, в теории вассалы имеретинского царя, на практике же почти всегда независимые от него, вели свою самостоятельную политику. Осилить этих вассалов и объединить Западную Грузию, было мечтою имеретинских царей, и Соломон надеялся при поддержке России добиться этого.
Русским генералам пришлось не столько руководить согласными движениями грузинских владетелей, сколько разбираться в их взаимных отношениях, склонять к единодушию. Естественно, что на месте все это оказалось сложнее, запутаннее и труднее, чем думали в Петербурге. Но если бы внимательно читали донесения пограничных начальников и всю переписку по грузинским делам и вникли бы в дело, тогда меньше бы было неожиданностей. Неосновательные ожидания заменились разочарованием, а виноватыми оказались грузины.
Мы уже говорили, что помощь России укрепила бы царей и внутри Грузии. Так что если Россия преследовала свои интересы в Грузии, то и грузинские владетели надеялись, что, воюя по призыву России с Турцией, они добьются существенного улучшения, упрочения своих дел.
Но всякий раз, когда заметно было, что они и себя не забывают, и о себе думают, русские власти ставили это в укор владетелям, они желали слепого послушания.
Тягостность положения обострялась и тем, что русские генералы не были особенно счастливы в своих военных предприятиях, тогда как Ираклий и Соломон имели немало успехов. Эта общая обрисовка избавляет нас от необходимости входить в ближайшее рассмотрение событий 1768–1774 годов.
Но, так или иначе, дело уладилось.