– Не, ну правда. Ну чего бы ему не позвонить и не сказать, так мол и так. Дорогая Катя, ты очень хороший человек…
– Ага! А ты ему в глаз!
– Так я ж не дотянусь по телефону!
– Да трус он, твой Сергей, как и все.
– Вот! – закричала я, – вот что самое обидное! Я же думала, он другой! Мне казалось, что он не как все, а он… Он сволочь!
– На, выпей и успокойся. А может, он вовсе и не собирается тебя бросать? Может, он просто заработался.
– Ага, конечно. Обессилел и не может снять трубку телефона.
– Думаешь, баба?
– Не знаю. Баба так резко не бывает.
– А может, он просто кого-то трахнул, а теперь стесняется.
– Чего стесняется?
– Не чего, а кого. Тебя.
– Так я же ничего не знаю!
– А он боится звонить. Думает, что ты по голосу все узнаешь. А он тебя огорчать не хочет. Он порядочный.
– Сволочь!
– Ну, порядочная сволочь… Ты пей давай… Кстати, детей кормить будем?
– О! А у нас дети?
– Дети! – заорала Таня, – что вы будете: макароны или… (лихорадочные поиски в шкафчике) другие макароны?
#
– Кать, я не понимаю, он что, вот так, в один день, взял и пропал?
– Угу…
– А что в тот день было?
– Написал, что встреча… Врал явно…
– А может, его уволили? И он думает, на фига он тебе теперь такой нужен, без денег.
– Правильно думает. Я звонила ему на работу. Не уволили.
– А может, его повысили. У него времени позвонить нет… Не… Это бы он сразу сообщил…
– Просто я ему надоела…
– Э! Катька, не реви! Так не бывает. Даже самым тупым мужикам нужен повод. Ну, типа завтрак не на той тарелке подала. Вот за это можно и бросить.
#
– Тань, я тут подумала… Ты права. Дело в работе. Если бы тетка, он бы с утра уже не здоровался, а с утра было все нормально. Его потом переклинило, в обед…
– А может, тетка в обед?
– У них дивана нет в офисе.
– Тогда отпадает. Значится, так. У него с работой что-то случилось. Такое, что он тебе боится сказать. Наверное, его пригласили в космонавты. Или в саперы. О! Его посылают открывать новый филиал в Мурманске!
– Или за границу…
– Так это же круто!
– Да? А я? Секс по SMS?
– Катька, я тебе давно говорю, пошли в лесбиянки…
#
– Мама, а правда мы сегодня вообще не будем спать ложиться?
– Правда!
– А зачем тогда тетя Таня нам постелила?
– Чтобы было где не спать.
– А… Понятно. Тогда мы с Наткой на ней пока полежим.
– Давайте. Главное, не засните.
* * *
– Ну что, спят?
– Мертвым сном. Позвони Сергею. Чего страдаешь?
– Уже звонила. Недоступен.
– А что ты ему скажешь, если он позвонит?
– Я его ненавижу… Пусть катится за свою границу.
*
Выходные прошли в дерганом ритме. Я то хватал чемодан и принимался набивать его вещами, то бежал в магазин за самоучителем немецкого, то включал телевизор и смотрел очень познавательную передачу о брачном периоде гиббонов.
Я составил в уме три тысячи вариантов разговора с шефом, во всех вышел победителем, но заработал сильнейшую головную боль. Уснуть удавалось только после изрядной дозы коньяка – пиво перестало оказывать свое обычное тормозящее действие и просто растворялось в наполнившей меня тревоге. К утру понедельника я был небрит, вял и угрюм.
Начинать в издательстве какое-нибудь дело я даже не пытался, тупо сидел и любовался фирменным календарем Можайского полиграфкомбината. Младшие редакторы берегли мой покой. Даже Людочка сообразила, что к телефону меня звать бессмысленно, и вдохновенно врала в трубку.
К обеду объявился хмурый директор. Я обдумывал, как бы лучше ему сообщить о том, что "между нами все кончено, давай останемся друзьями", но он сам зазвал меня в кабинет.
Тут выяснилось, что все три тысячи вариантов прощальной беседы никуда не годятся.
– Ну что, – сказал шеф, – значит, в Германию решили податься?
По странной коммуникационной причуде мы за все эти годы так и не перешли на ты.
– Я еще не знаю. Но предложение соблазнительное.
– Еще бы. Ваши немецкие друзья четыре дня назад звонили, спрашивали рекомендации. Уточняли, можете ли вы руководить творческим коллективом. Я соврал, что можете.
Я молчал. Измученный бессонницей и коньяком мозг даже не пытался что-нибудь придумать.
– Ладно, – вздохнул директор. – Два условия. Во-первых, мне нужен человек на ваше место. Во-вторых, не вздумайте зажать отвальную.
"А он не такая уж и сволочь", – поделился вымученным наблюдением мозг.
В состоянии отрешенности я вышел из кабинета, зачем-то оказался у стола секретарши и, постояв минуту, уселся прямо на него.
– А вам три раза звонили, – сообщила Людочка, которая с неподдельным интересом наблюдала за моими перемещениями, – женский голос. Очень какой-то знакомый. Женский. По-моему, межгород. Очень знакомый женский голос.
Я оторвал взор от карандаша, который неведомым образом оказался у меня в руках, попытался осознать новую информацию… и хлопнул себя по лбу, едва не выколов глаз карандашом.
Я уже почти неделю не общался с Катей.
**
– Хорошо, что я не Змей Горыныч… Если бы у меня так болело три головы…
– Ага. И краситься в три раза дольше.
– Зато одну голову можно сделать блондинкой, вторую брюнеткой, а третью… оставить как есть.
– Мамы! Мы есть хотим!
– М-м-м…
Это происходило отнюдь не ранним утром, а часов в одиннадцать, и активность детей компенсировалась нашей абсолютной неспособностью шевелиться.
Вчерашний вечер прошел не зря. Все-таки одна голова хорошо, а две, да еще с бутылкой, это сила! Я практически не сомневалась, что мы все угадали правильно, только непонятно, как это выяснить.
Сергей не брал трубку. Мы пробовали звонить со всех возможных телефонов, чтобы убедиться, что он не занес меня в "черный список". Нам упорно сообщали, что абонент недоступен.
В конце концов мне надоело мучить телефон, и мы отправились дышать свежим воздухом, а заодно и купить пива. Заслужили!
В понедельник я была почти бодра, решила, что подожду до обеда, а потом начну методично названивать ему на работу. Когда-нибудь я его все-таки застану!
Но к обеду я довольно основательно закопалась в бумажках и совершенно перестала следить за временем. Когда у меня зазвонил телефон, даже не посмотрела на определитель. Если бы посмотрела, возможно, у меня бы была хоть секунда подготовиться.
– Привет, Коша. Как дела? – спросила трубка преувеличенно бодрым голосом.
Оказывается, очень легко ненавидеть то, что не видишь и не слышишь. А ненавидеть такой родной голос невозможно. То, как я отреагировала на этот звонок, было для меня полной неожиданностью – единственное, что я сразу поняла, это то, что говорить с ним не смогу.
– Извини, я занята. Перезвони через полчаса, – с трудом выдавила я и отключилась.
Зрелище, наверное, было не для слабонервных. Слезы ливанули сразу и потоком. Руки тряслись так, что я не сразу смогла взять стакан с водой, который мне совали добрые коллеги.
– Катька, ты чего? Что случилось? Что-то с Машей? Да ответь ты!..
Мне понадобилась примерно минута, чтобы начать говорить. Голос не слушался.
– Извините. Ничего не случилось. Это так… Бабская истерика.
Быстрее всех сориентировалась Ира. Она схватила меня и уволокла из комнаты "подышать свежим воздухом" мимо совершенно ошалевших сотрудников.
Через полчаса я была в форме. Прогулка по улице плюс уверения Иры, что я "все равно красивая и быстро найду другого", сделали свое дело. У меня отросли клыки, жало наполнилось ядом, шипы торчали во все стороны – я была готова к разговору.
Телефон зазвонил через час.
– Привет… Ты свободна? – голос звучал уже не так бодро.
– Да.
– Э-э-э… Как дела?
– Нормально.
– Как Маша?
– Спасибо, ничего.
– Кать, ты обиделась?
– На что?
– Ну… Я не знаю. Хорошо, что не обиделась. Я тут… У меня тут… Короче, такое дело… Мне предложили работу. Такой шанс нельзя упускать, понимаешь, я не мог отказаться!
– Понимаю.
– Кать, я буду звонить. И писать. Катя, ты ко мне в гости приедешь?
– Куда?
– В Германию. Я надеюсь, я пару лет всего там поработаю, а потом вернусь.
– А! Значит, все-таки за границу, не в Мурманск…
– Что?
– А, ничего. Это я о своем.
– Катя, скажи что-нибудь!
– Что?
– Ну, как ты к этому относишься?
– Это был шанс, который упускать нельзя. Ты не мог отказаться.
– Я уезжаю через две недели.
– Хорошо.
– Я год не приеду.
– Хорошо.
*
К разговору с Катей я не готовился, памятуя о провале попыток срежиссировать беседу с директором, но к подобной краткости был не готов.
– Я занята. Перезвони через полчаса.
Ничего себе! Я ведь пропал на неделю! Мобильник отключал! А вдруг я при смерти?! Одним словом, вопиющая нечуткость. Из принципа перезвонил не через полчаса, а через час. Это было тем более удобно, что наши редакторши успели разбежаться, и я мог чувствовать себя совершенно свободно. Верстальщик Серега укрылся в глубине наушников, а директор – в недрах кабинета.
Я несколько раз подряд набрал и выдохнул полную грудь воздуха, после чего набрал номер.
– Здорово! – сказал я, делая вид, что совсем не обиделся. – Можем поговорить?
– Да, – ответили мне с экспрессией диктора в аэропорту.
– Как поживаешь? Как дочка?
– Нормально.
Мы помолчали.
– Обиделась, что ли? Эй?
– На что?
– Правильно, не на что. Я тут немного закрутился. Мне предложили замечательное место работы. Правда, за границей, зато перспективы! Вот я какой у тебя везунчик!
Слова, которые внутри головы казались безупречными, на выходе являлись безупречной смесью пошлости с идиотизмом. Хоть бирочку вешай "Состав: тупость – 100 %, банальщина – 100 %, интонация, идентичная натуральной, – 50 граммов".
– Поздравляю, – сказал диктор из трубки.
Это уже ни в какие ворота не лезло даже боком. Неужели я не достоин элементарного семейного скандала?
– Спасибо. Ты ведь ко мне в гости приедешь?
– Куда?
– В Германию. Или в Прагу. У них два головных офиса. В Прагу даже лучше, город красивый.
– Все-таки не Мурманск.
– А при чем здесь Мурманск?
– Ни при чем.
Мы опять замолчали. Я почувствовал, что все напряжение последних дней аккумулировалось у меня в районе речевого аппарата. Я у нее поддержки прошу, а она… Да ей просто наплевать!
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – я еще держался.
– У тебя был хороший шанс. Ты не мог его упустить.
– Ты издеваешься? Ты понимаешь, что через две недели я уеду и целый год меня не будет? Как минимум год?!
– Да.
И я сорвался. Я выговорил все, что накопилось, упрекал ее в бездушности и безразличии к моей жизни. И еще в эгоизме. Противно было то, что для поддержания ощущения правильности произнесенного приходилось орать. Как только я замолкал, становилось мучительно стыдно, и я снова старался заорать этот стыд.
Катя тоже что-то кричала.
Когда я брякнул трубку (обозленный тем, что Катерина брякнула ее мгновением раньше), на меня изумленно смотрели две пары глаз: я докричался и до Сереги в его супернаушниках, и до директора в его звукоизолированном кабинете.
– Квартиру продаю, – пояснил я, – с агентством ругался.
**
Когда я очнулась, в комнате было тихо. Так тихо, что я не сразу сообразила, что не одна, и громко всхлипнула. И вздрогнула от неожиданности, потому что народ вокруг зашевелился.
– Круто, – сказал Сашка, – тебе повезло, что он не на мобилу позвонил.
– Что? – я еще плохо соображала, что происходит, перед глазами вспыхивали красные круги.
Сашка куда-то сходил, принес и положил передо мной останки телефонной трубки.
– Ты не волнуйся, я починю. Но сегодня мы, похоже, будем пользоваться только базой. На, выпей.
Я автоматически маханула прозрачную жидкость, потому что была уверена, что это вода. Оказалось, водка.
– На, запей.
На этот раз повезло. Сок.
Откашливаясь и вытирая слезящиеся глаза, я оглядела комнату. Человек пять с очень встревоженным видом стояли вокруг моего стола, остальные сотрудники столпились в дверях, не решаясь войти.
– Да-а-а… А если бы там было окно? – подал кто-то голос.
– А если бы там кто-то стоял?
– Катька, я теперь с тобой только дружить буду.
Я медленно приходила в себя. До такой степени ярости меня еще никто никогда не доводил. Когда Сергей мне заявил, что он едет за границу, я даже обрадовалась. В смысле, вот какая я умная, я это уже и без него знаю. Когда он начал обвинять меня в нечуткости, это я еще выдержала. Но когда он заявил, что я эгоистка, что я всегда думаю только о себе, а он, бедолага, все должен решать за двоих, что мне наплевать даже на то, жив он или нет, что он мог не звонить еще месяц, я бы ничего и не заметила, вот тут в моей психике произошли необратимые изменения.
Я ему все сказала. И про заграницу, и про отключенный мобильник, и про его идиотскую привычку кидать свои вещи прямо в коридоре.
Видимо, разговор происходил на повышенных тонах, потому что к нам в комнату сбежался весь офис.
Видимо, я не очень хорошо соображала, что делаю, потому что трубку положила об стенку.
*
Всю следующую неделю я провел в высшей нервной деятельности: разбирался с увольнением, соблазнял знакомых своим местом в издательстве (должностью, только должностью!), паковал вещи, непрерывно консультировался с новыми нанимателями, пытался выучить необходимый минимум немецких слов.
Самым печальным получился процесс продажи машины. Ее пришлось отдавать в нехорошие руки за небольшие деньги.
Суета дисциплинировала. Как только я приостанавливался, где-то в районе совести начинало противно чавкать и ныть. Логически рассуждая, я ничего дурного не совершал. Во-первых, я не бросал Катю, а всего лишь ехал в длительную командировку. Это же для ее пользы! Чем лучше положение будет у меня, тем больше я могу дать ей, это же дважды два! Даже дважды один! Во-вторых, мы не муж и жена, я ей обет верности не давал. Я свободный человек и имею право поступать так, как считаю нужным! В-третьих, мы ведь можем перезваниваться, переписываться, перекидываться SMS. Какая разница, в Москве я или в Праге?
Логика была безупречная, совсем не понимаю, почему она была бессильна перед этой сосущей тоской.
В довершение всего на Москву обрушились грозы. В эту пору года они вообще случались нечасто, а уж в таком количестве и с такой яростью – вообще никогда. Деревья вырывало с корнем. Возле какого-то ночного клуба машину раздавило половозрелым тополем. На МКАДе поток автомобилей останавливался, не в силах противостоять другому потоку – водяному.
Как я узнал из газет, на суверенной родине Кати тоже начались природные катаклизмы. Ураган очень странной природы – фронт всего несколько десятков метров – прокатился поперек страны с востока на запад. Если бы я додумался проложить траекторию шторма на карте, то убедился бы, что он двигался по направлению от Москвы к Праге.
Но я не додумался. О чем впоследствии неоднократно жалел.
**
– Катька, кончай хандрить! И так на улице черт-те что творится, а еще ты сырость разводишь!
– Я ме хандрю, у мемя масморк…
Насморк был не только у меня. Похоже, он был у всех. И неудивительно! Погода над людьми просто издевалась.
Если с утра было солнце и жарко, значит, к вечеру подмораживало. И те, кто вышел из дома в туфельках и плащиках, к вечеру обливались соплями.
Если с утра градусники покрывались инеем, значит, к вечеру начинало жарить солнце, и все, кто вышел из дома в сапогах и куртках, сходили с ума от жары, расстегивались и… обливались соплями.
Из-за постоянных столкновений холодных и горячих воздушных потоков в атмосфере творилось что-то невероятное. Начались смерчи и ураганы. Если бы это было возможно, наверняка случилось бы цунами и землетрясение, но, к счастью, поблизости нет ни моря, ни гор.
После нашего последнего разговора с Сергеем мне стало понятно, что наши отношения подошли к своему закономерному финалу. Глупо было надеяться, что нам удастся что-то сохранить на расстоянии 750 км. А уж 1500 да плюс три границы… Это просто невозможно. Может быть, мы еще попереписываемся по инерции пару месяцев, а может, не стоит… Зачем продлевать агонию? Уехал – и все, с глаз долой – из сердца вон! Осталось только убедить в этом сердце.
*
За три дня до отъезда все было готово – помогла моя неукротимость на нервной почве. Я успел даже организовать приличный прощальный вечер в родном издательстве. Он чем-то напоминал веселые поминки. Все рассказывали друг другу, какой я замечательный, дамы постарше рыдали на моей шее, а Катька с Ритой враждебно рассматривали мою бывшую сослуживицу Татьяну Юрьевну, которую я намедни уговорил принять бразды.
Бедняжка не знала, куда спрятаться. Из речей сотрудников было понятно, что Сергей Федорович Емельянов – человек совершенно незаменимый, талантливый и на дуде игрец. Младшие редакторы считали мою преемницу причиной ухода любимого начальника и, судя по всему, собирались устроить ей сладкую до тошноты жизнь. Директор раза три заявил, что "если что, возвращайся, будем рады".
Несмотря на неловкость по отношению к Татьяне Юрьевне, к концу вечера я прослезился. Искренняя привязанность товарищей в комплекте с двумя (кажется) бутылками коньяку наполнила мое сердце светлой печалью. В довершение всего мы стали пить светлое пиво.
Зря.
Утром я очнулся с пугающей пустотой на месте обычных мыслей, как бы сачкануть работу. Сачковать было нечего. Еще полнедели я мог полностью посвятить себе. Я сходил прогуляться, пользуясь передышкой между грозами. Совершил уточняющий звонок бывшему однокурснику, который брался присмотреть за квартирой. Вернее, я ее сдал, но за символические сто баксов, так что старый студенческий друг неприлично радовался и слишком часто уточнял, когда я наконец уеду.