– Неудобно. Все-таки соседи, не чужие люди.
Это было правдой. За последний месяц Катя умудрилась перезнакомить между собой весь подъезд. Даже со мной то и дело здоровались какие-то люди. Скорее всего, не чужие.
– Будем надеяться, – сказал я, – что они поняли, какой я был пьяный, и…
В дверь позвонили.
– Здравствуй, Сереженька! – защебетала неизвестная бабушка в красной кофточке.
Поскольку она звала меня на ты и уменьшительно-ласкательно, я удержался от естественного вопроса: "А вы, собственно, кто?". Я даже принял от нее подарок – коричневый кулич – и узнал, что она вечером будет занята, а то бы обязательно заглянула. При попытке поблагодарить бабушку выяснилось, что она глуха, как Бетховен.
– Это баба Маня, – сказала Катя, когда дверь закрылась. – Очень полезный человек: все время стоит перед подъездом и смотрит, кто приходит. Дай сюда пирог! М-м-м, вкусно!
– А как же вы с нею общаетесь? – Да запросто…
Зазвонил телефон. Это была Маша, моя бывшая подруга. Оказывается, она помнит день моего рождения! Впрочем, со мной она разговаривала совсем чуть-чуть, потребовала к телефону Катю (откуда узнала?) и балаболила с ней полчаса. За это время я успел дорезать овощи, поставить на огонь картошку и получить еще одно поздравление от милой семейной пары. Эти тоже не могли прийти вечером, поэтому забежали поздравить сейчас. Спасибо, хоть не подарили ничего.
Зато Катя вручила огромный стеганый халат. Я эту одежду терпеть не могу, считаю признаком старости и мещанства, но честно изобразил радость и пообещал надеть халат на ближайшее торжество, возможно, даже на сегодняшнее.
Тем временем в квартире появлялись какие-то смутно знакомые люди и поздравляли. Все как один имели другие планы на вечер, но посчитали необходимым зайти и пожелать здоровья и много детей. К обеду мне стало даже обидно.
– Слушай, Кать, а почему они все вечером не могут? Брезгуют?
– Во-первых, это еще не все. Вчера ты был очень общителен. Возможно, кто-нибудь и придет. Открой банку. Во-вторых, они до конца не уверены, что ты их пригласил. Коньяком пахло так, что… И маслины тоже открой. В общем, не прийти они не могут, чтобы не обидеть. Прийти? А вдруг это был просто пьяный базар? Вот они и принимают компромиссное решение. А где были огурчики от твоей мамы?
– Да ты же их и съела. Давно уже. Значит, – я оглядел кухню, – готовим мы все это зря.
– Ничего не зря. Наташка со своими мужиками точно придет.
В голосе Кати прозвучала затаенная зависть. Видимо, ей тоже хотелось иметь в своем распоряжении пару-тройку мужиков. Я хотел заметить, что, мол, Марашко точно не приедет (я помнил, в каком виде он уезжал), но в дверь снова позвонили.
Это оказалась Люда, прежняя хозяйка нашей новой квартиры. Она явилась прямо с самолета, загорелая и агрессивная.
Я уже приготовился выслушать поток энергичных пожеланий и напутствий, но Люда начала совсем с другого:
– Ну и где я сегодня буду ночевать?
…Выяснилось, что я уже не умею ночевать один. Всего за два месяца привык ощущать под рукой круглый Кошкин бок. Научился находить во сне ее пузо и поглаживать, когда Катя начинала ойкать от увесистых тумаков изнутри. Ребенок тут же успокаивался и переставал терроризировать мать.
Теперь же, когда Люда с Катей выперли меня из спальни, я то и дело начинал кемарить, пытался нашарить родное и теплое. И в ужасе просыпался. Открыв глаза, смотрел на полоску света, выбивающуюся из-под двери, и прислушивался к женскому разговору. Девушки пытались шептаться, поэтому их беседа напоминала болтовню двух гадюк после долгой разлуки. Чтобы отвлечься, вспоминал сегодняшний день рождения. Честно говоря, было здорово. Я уж и не помню, когда последний раз отмечал этот праздник так широко. Кроме Наташки с Андреем и Марашки с Юлькой было еще несколько соседей. Людка, потом пожилой такой… на бухгалтера похож… и еще хмурый восточный человек Ар-мен, который, как выяснилось, закончил Гнесинку и вообще коренной москвич. Потом кто-то приходил, кто-то уходил.
Я перевернулся на другой бок. Умеет все-таки Катерина устраивать из дома проходной двор. И люди на это ведутся. Интересно, как у нее получается? Что-то я не замечал, чтобы она бегала по квартирам и стучала в гонг: "Все на праздник! Быстро все перезнакомились!". Как-то само выходит. А народ, видать, соскучился по нормальному человеческому общению. Особенно пожилые, которые еще помнят правила социалистического общежития. Как писали у нас в стенгазете: "…после чего нарушал правила социалистического общежития № 2".
Хотя и молодежь тоже интересуется. Тот паренек, с торчащими волосами, который приходил забирать глухую бабу Маню (пришла все-таки, не выдержала!) – он сначала показался мне дебилом-переростком, а потом стал выдавать: "Коэ-льо – это Кастанеда для бедных!". Наверняка где-нибудь подслушал, но все равно впечатляет. Выучил парень такие сложные фамилии. А волосы торчат, и в ушах плеер. Даже во время разговора не снял наушники.
Естественным образом мысли перекинулись на собственного ребенка. Он… ладно, пусть она… будет жить совсем в другом мире. Про социализм будет знать столько же, сколько мы про царя. Даже Машка – уж на что развитая девочка – Ленина с Пушкиным путает. Наверное, свободнее все будет. Хорошо.
Хорошо? А наркотики? А свободная любовь и сопутствующие болезни? Если к моему… моей дочке какая-нибудь сволочь попробует подкатиться, прибью на месте. И пусть потом судят. За наркотики точно убью. А за свободную любовь кастрирую.
"Э, – осадил я себя, – ты чего? Тоже мне, поборник высокой морали! Сам-то свободно любился, и в ус не дул!"
"Это другое, – ответил я-отец, – я был уже взрослым. И женщины мои были взрослыми!"
"Особенно та первокурсница".
"Ей было уже восемнадцать".
"Ara, на следующий день и исполнилось. И она сразу стала серьезной взрослой женщиной. Не без твоей помощи".
"Она была слишком легкомысленная".
"Да нормальная она была. Веселая и умная. Тебе понравиться хотела. А ты ее подпоил. И все это при живой жене".
"Так что теперь, – взъярился я-отец, – послать дочку на панель?"
"Дураком быть не нужно. И вести себя с ней честно, а не как ты с Машкой. Она тебе серьезные вопросы задает, а ты только подкалывать умеешь. А нужно сесть и поговорить".
"О наркотиках?"
"И о наркотиках. И о сексе. О презервативах. О том, что нельзя в постель ложиться с кем попало и по пьяному делу. О СПИДе и прочей дряни".
"Вот прямо сейчас и пойду говорить. Прямо в живот. По методу Марашки".
"А чего ты опять ерничаешь? Хочешь – так и поговори с животом. И погладь. И чмокни. Это ребенок, его любить нужно. Прямо сейчас, а то потом будет поздно".
Я задумался. Головой я все понимал, но… как можно разговаривать с животом? Как можно любить зародыш? Это же еще не человек. Плод, в смысле овощ. Если хотя бы посмотреть на него, потрогать.
Я протянул руку и дотронулся до своей дочери. Она была пухленькая, рыжая и смотрела настороженно.
– Не бойся, – сказал я ей, – я твой папа. Держи палец.
Дочка вздохнула и потянула мой палец в рот. Я посмотрел, как она грызет его, словно морковку, и подумал: "Aгa. А я уже, оказывается, сплю".
САМОЕ ПРОСТОЕ
Знаете, чем роды отличаются от любой другой операции? Своей неотвратимостью. И неважно, сама рожаешь или тебе делают операцию, все равно понимаешь, что не сбежишь, не скроешься.
Если бы можно было в последний момент отказаться, я думаю, что население земного шара бы уполовинилось.
Самое страшное – это последняя неделя. Ожидание убивает, натягивает нервы, парализует мозг. Сегодня? Или завтра? Если я сейчас лягу спать, то где проснусь? Это уже схватки? А теперь это уже схватки? А вот это уже точно схватки! Или нет?
– Тебе хорошо, ты второй раз рожаешь, не так страшно, – завистливо говорит соседка по палате.
– Наоборот, еще страшнее. Это первый раз еще не знаешь, как это будет, питаешь иллюзии…
Молоденькая соседка бледнеет и отворачивается к стенке.
– Ты не волнуйся, – пытаюсь я ее подбодрить, – все будет хорошо.
– А если нет?
– То плохо. Шучу.
Девушка смотрит на меня прозрачными глазами и вдруг начинает хохотать. До слез. Через полчаса у нее начинаются схватки, ее уводят. Но за это время мы становимся родными, людьми, хотя даже не спросили друг у друга имена. Все спросили: мальчик или девочка, как назовешь, как прошла беременность, что сказали на УЗИ и тому подобное, а вот собственные имена спросить забыли. Наверное, обе понимали, что все равно не запомним.
Я бодрюсь. Рассказываю всем смешные истории про ремонт. Делаю вид, что страшная оптимистка. Днем получается отвлечься, а ночью приходят дурные мысли. Среди ночи звоню Наташке.
– Наташ, если со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о Машке?
– Непременно, – отвечает добрая подруга, – я подберу ей детдом посимпатичнее.
– Ты злая.
– А ты не дури голову. Спи.
Что может быть страшнее врача? Врач, который шутит. К исходу тридцать девятой недели беременности мне сообщают, что рожать не дадут, будут оперировать.
– Когда?
– Скоро.
– Когда скоро?
– Да вы не волнуйтесь, беременной от нас еще никто не уходил.
Врачи смеются…
Я бессмысленно шатаюсь по коридорам больницы, захожу на этаж, где лежат женщины с детьми, через стеклянную дверь смотрю на туго запеленатые "батончики", которые развозят по палатам.
Неужели у меня в животе ребенок? Как она там помещается?
Сергей приходит, приводит Машу. Машка ноет, что ей без меня плохо, кричит животу: "Наташка, вылезай!".
Сергей все делает очень бодро: бодро говорит, бодро ходит, бодро рассказывает, как все будет хорошо. А глаза больные и вздрагивает при каждом стуке. Я боюсь ему лишний раз звонить, потому что теперь вместо "Алло" он орет в трубку "Что случилось?". А я каждый раз отвечаю "Пока ничего".
*
– Ну все, осталось самое простое! – сказал я и улыбнулся. – Девять месяцев мучений позади, всего пару дней поваляться на койке, и все. Все обязательно будет хорошо. Просто образцово-показательно!
Телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть на месте.
– Извини, – сказал я зеркалу (именно к нему был обращен мой успокаивающий монолог), – я на минуточку. Алло?
Звонила Катя.
– Привет! – сказала она.
Не "мяу!", не "ну как ты там?", не "слушай, я забыла дома важную хреновину" – именно "Привет!". И голос такой… напряженный. Как будто она два часа рыдала, а теперь делает вид, что все хорошо. Я все понял. Случилась беда.
– Ничего не скрывай, – попросил я, – что произошло?
– Да ничего.
– Какие-то отклонения? Когда у тебя последний раз был врач?
– Только что.
– В половине девятого вечера? Почему ты вызвала врача? Начались схватки? Отошли воды?
– Какие воды? Да все нормально! Врач был не прямо сейчас, просто я спала, поэтому кажется, что недавно.
"Она не хочет жаловаться, – сообразил я. – Видимо, ей нужна моральная поддержка. Отлично, организуем".
– Вот и хорошо, моя умница! Я просто уверен, что у тебя все пройдет без сучка без задоринки! То есть у нас все пройдет. У меня предчувствие.
– Какое предчувствие? – голос Кати напрягся.
– Что у тебя не окажется никакой патологии! Ни преждевременных родов, ни обвития пуповины…
– Слушай, где ты этого набрался? "Воды", "пуповина", "патология"?
– Патологии не будет, – для убедительности я сделал амплитудный жест рукой.
Груда журналов "Здоровье", "Мать и дитя" и родственных им грохнулась со стола.
– Ты упал?
– Да все отлично! Ты только не волнуйся! У меня отличное настроение. И самочувствие.
Прижав трубку плечом, я попытался собрать красочные СМИ с пола, задел стул с одеждой, но успел поймать его у самого пола. Но Катя все-таки услышала вырвавшееся у меня экспрессивное междометие.
– Сергей, – попросила она, – ляг куда-нибудь. Желательно на пол.
– Почему на пол?
– Оттуда труднее всего свалиться.
"Она хочет сообщить шокирующую новость!" – понял я.
– Кошка! Если нужны какие-то особенные лекарства или особенное оборудование, ты только скажи…
– Сейчас скажу. Если ты перестанешь трещать.
Я заткнулся. В трубке нависла подозрительная тишина.
– Катя! – не выдержал я. – Ты почему молчишь? Схватки начались? Я сейчас еду!
– Еще раз так заорешь, точно схватки начнутся. Так, что-то я хотела…
На сей раз я закусил губу, чтобы не прерывать затянувшееся молчание.
– А Машка где? – наконец отозвалась роженица, и я судорожно вздохнул.
– У подружки. Кажется в сто восемнадцатой. Или в сто двенадцатой.
Я снова замер.
– Ara, вспомнила. Слушай, я забыла дома желтенький пакетик с… нужными вещами. Он должен лежать возле дивана. Или на столе. Ну, где-то там. Найди, ладно?
**
День операции подошел незаметно. Несмотря на то, что до него оставалось еще два дня.
Утром 25 декабря Наталье Сергеевне Емельяновой надоело сидеть в животе, и она решила, что пора выходить.
С утра ничего такого не подозревающая я валялась на кровати в ожидании врачебного осмотра. Врач, как обычно, опаздывал на пару часов, но это почему-то сегодня не раздражало. Вставать не хотелось, умываться не хотелось, вообще ничего не хотелось, даже есть.
– С добрым утром! – врач влетела в палату, прихлопнув дверью медсестру. – Как здоровье? Кто у нас сегодня рожает?
– Не дождетесь! – дежурно пошутила девушка Ира, дохаживающая 41 неделю беременности.
– Куда вы от нас денетесь!
Врач весело обсматривала животы, пока не дошла до моего. Положила руки на меня, нахмурилась.
– Живот не болит?
– Нет.
– Странно.
– Почему странно? Что тут странного?
– Да так. Пойдем-ка со мной.
Я притащилась к кабинету уже заметно нервничая. Что с моим животом?
С трудом взгромоздилась на смотровое кресло.
– Да-а-а… – через некоторое время сказала врач.
– Что?
– Да ничего… Ну, что будем делать? – обратилась она к коллегам.
– С кем? – всполошилась я.
– Живот не болит?
– Не болит.
– И не тянет?
– Не тянет.
– Может, доходит?
– Может и доходит… – ответили коллеги.
– Я уже дохожу, – сказала я, – а если вы мне не скажете, что случилось, то дойду прямо сейчас.
– Да ничего не случилось, – ласково объяснила врач, – ты рожаешь.
*
До планового срока оставалось еще целых три дня. Я питался валерьянкой, но периодически срывался на грузинский коньяк. Спокойствия не было. Максимум, на что я был способен – это сконцентрироваться и провести бодрую беседу с Катериной. Она держалась молодцом, и хотелось этого молодца сохранить как можно дольше.
Я же, на свою умную голову, начитался гинекологическо-акушерской литературы, а потом еще и в Интернет полез – за дополнительной информацией.
Великое знание умножает стресс. Я прочел обо всех видах и формах родовых травм, о заражениях крови и угрозе СПИДа, о халатности людей в халатах и о сюрпризах матери-природы.
Главное, что я усвоил – удачный исход родов практически невероятен. Вообще непонятно, каким образом дети умудряются появляться на свет – при такой-то плотности опасностей на выходе!
Мне срочно нужен был авторитет в области деторождения. Знакомых врачей-акушеров я легкомысленно не завел. Звонить Кате по этому поводу не хотелось категорически. Спрашивать совета у мамы? Да нет, в ее время все это было как-то проще.
Я уложил Машку и набрал телефон Натальи. Как беременная женщина, она должна была обладать необходимой информацией.
– Чего хотел? – спросила она очень недовольным голосом.
– Консультацию, – признался я. – Я тут почитал всякие статьи, и там описаны жуткие вещи про роды и беременности. Это все может очень плохо кончиться…
– Сереженька! Ты уверен, что мне полезно все это выслушивать?
– Да не о тебе речь! Понимаешь, Катя говорит, что у нее все нормально, но я прочитал…
– Так, – снова перебила меня Наталья, – дай-ка мне телефон твоей мамы.
– Мамы? Зачем?
– Позвоню и отругаю. Зачем она тебя научила читать? Тянешь в голову всякую дрянь. Пока.
– Подожди! – взмолился я. – Я только один вопрос спрошу.
– Умный?
– Не уверен.
– Спрашивай.
– А мне-то чего делать? Ну, чтобы все было хорошо?
– Бери бумагу, записывай. "Купить бутылку водки… баночку огурчиков… и выпить ее на кухне в одиночку". Записал?
– Запомнил.
– Все, прощай. Еще раз позвонишь, пеняй на себя. Мыши все съедят.
Совет показался мне конструктивным. Инструкцию я выполнил в точности, а потом позвонил Кате и рассказал, как я ее люблю. Кажется, мы плакали в унисон. Или плакал только я, а Катя хохотала? Не помню. Главное – помогло.
**
Оказывается, девять месяцев – это исторически мизерный срок для того, чтобы осознать, что появится ребенок. Я оказалась совершенно не готова к такому известию. Через два дня – пожалуйста, но сегодня? Мы так не договаривались!
– Как рожаю? Так мне же нельзя? Так еще же рано!
– Она, – врач кивнула на живот, – так не считает. Ладно, не будем рисковать. У тебя два часа на подготовку к операции.
Совершенно пришибленная, я вернулась в палату. Жизнерадостная медсестра жужжала над ухом.
– Все вещи отдайте мужу, в послеродовое ничего брать не разрешают. Себе оставьте только воду, тапки… Вы меня слушаете? Понятно… Когда приедет ваш муж, вы ко мне подойдите, хорошо?
– Хорошо… Муж.... О, кстати…
– Сергей, алло, Сергей… Я рожаю. В трубке послышалось пыхтение.
– Рожаешь, хорошо. А кого?
Видимо, у него случился мозговой паралич.
– Девочку.
– А. Хорошо. Как назовем?
– Наташа.
– Хорошо.
– Ну?
– Что?
– Сергей, я рожаю.
– Хорошо, я понял.
– Мне нужно, чтобы ты приехал и забрал вещи.
– О’кей. Приеду обязательно. Часов в пять вечера.
– Нет. Мне нужно, чтобы ты приехал в течение часа.
– Мяв, я не могу, я сейчас бегу на работу, у меня встреча, а потом…
– Сергей, у меня операция через два часа!
– Боже, что случилась? Что-то с тобой? Что-то с ребенком?
– Да не ори ты! Ничего не случилось!
– Ты что, рожаешь?!.
– Да!!!