– А я – просто Наташа, идет? – подключилась к разговору женщина. – Тети и дяди навевают на меня страшную тоску, и потом, я за демократию.
– При чём тут демократия? – поинтересовался несколько оскорбленно дядя Олег. – Не понимаю.
– Ни при чём, – радостно ответила Наташа, – Просто из длинных слов я сейчас вспомнила только это.
Через час члены семьи Ломакиных уже и не помнили, что познакомились с четой Рубиных только сегодня: Лёша, дядя Олег и Николай Валерьевич дружно разводили огонь в мангале, пили пиво и периодически смеялись над чем-то. Тамара Федоровна и Наташа наперебой пели Даше песенки и умильно качали головами. А Лиза и Инна на кухне нарезали крупными кусками помидоры и тихонько разговаривали.
– Сколько лет твоему папе? – спросила Лиза, доставая из буфета большое блюдо и укладывая на него листья салата. – Он так молодо выглядит…
– Сорок семь. Маме – сорок один. Они и правда еще молодые.
– Но как? Не могли же они тебя в десять лет родить!
– А они меня и не рожали, – Инна улыбалась, не отрывая взгляда от разделочной доски и оглянулась лишь когда Лиза за её спиной уронила на пол тарелку, – Мась, ну какая разница? Они меня удочерили, когда мне было восемь.
– Ты никогда не говорила… – Лиза расстроено принялась подметать осколки. Она вдруг поняла, что очень мало знает о Инниной семье, и о её прошлом тоже.
– А смысл? Они мои папа и мама, других у меня нет, да и не надо. Зачем говорить?
Инна дождалась, пока Лиза уберет веник, подошла и крепко обняла её за талию.
– Я люблю тебя, – прошептала в ухо, – И доверяю тебе. Понятно?
– Тогда почему ты мне ничего не рассказываешь? – Лиза погладила Инну по спине и с наслаждением поцеловала её теплые губы.
– Просто к слову не пришлось…
Они упоенно целовались, когда от двери раздался тихий кашель.
– Девочки, простите, не хотел вам мешать, – в голосе Инниного отца не было ни грамма раскаяния, – Лиза, твой дядя отправил меня за топором, но я никак не могу его отыскать. Ты мне не поможешь?
– Конечно, – краска на щеках еще не сошла, еще горели губы от недавнего поцелуя, и Лиза резко рванулась в сторону выхода. Она не видела, как за её спиной Инна обменялась с отцом понимающими улыбками.
г. Таганрог. 2006 год.
Прошло еще несколько дней, а Лёка так и не позвонила родителям. Более того – она отключила мобильный, и выдернула шнур гостиничного телефона из розетки. Приступ язвенной болезни прошел, сменившись приступом болезни душевной. Теперь – изо дня в день – у неё болело сердце.
Телевизор – на радость соседям – больше не включался. Из номера Лёка не выходила – спустилась только раз, чтобы договориться о доставке еды в номер. Валялась целыми днями в постели, глядя в потолок, и ни о чем не думала. Или делала вид, что не думает.
Зачем она приехала сюда? Зачем? Для того, чтобы разбередить старые раны, не обязательно было возвращаться в Таганрог – шрамы и так не до конца еще зажили. А теперь Лёка чувствовала, что каждая ранка начинает кровоточить, сдаваясь под нетерпеливыми ногтями воспоминаний.
Неужели никогда ей не стать такой, как все? Неужели она никогда не сможет смотреть на мир так же, как все остальные? Неужели не будет никогда простого человеческого счастья жить спокойно. Неважно, где. Неважно, с кем. Просто – спокойно.
На исходе недели, когда лежать уже было просто невозможно – настолько ныла спина, Лёка перебралась на подоконник. Раздвинула шторы и удивилась – за окном была ночь. Надо же… А казалось, еще только утро. Или уже?
Она посмотрела в окно и, внезапно развернувшись, схватила валяющуюся в углу спортивную сумку. Решение было принято. Оставалось только собрать вещи.
К черту Таганрог. Пусть катится в тартары этот мазохизм. Жили же без неё родители столько лет – проживут и еще столько же. Кому какое дело?
Через полчаса Лёка сбежала вниз по лестнице, кинула дежурной ключи, и выскочила на улицу. Свежий ночной воздух ударил в легкие и заставил немного покачнуться. Мерзость какая! И такси не найти среди ночи… Быстрее, быстрее – к дороге, поднять руку и помахать ею призывно.
А вот и частник. Ночной охотник за сумасшедшими. На новый вокзал, шеф. И побыстрее.
Мелькают дома в окне автомобиля, ревет джазом магнитола, и ускользает вдаль всё то, что давно пора бы забыть.
Вокзал. Лёка выскочила из машины, в несколько прыжков поднялась по ступенькам и оказалась на перроне. Ни одного поезда. Купить билет, что ли? Нет, к черту. На любом попутном поезде можно доехать до Ростова, а там уже – в аэропорт.
Еще бы закурить… Нет-нет, никакого курева! С таким трудом бросала, а теперь что? Всё насмарку из-за каких-то призрачных воспоминаний? Ни за что.
Она кинула на лавочку сумку и присела рядом. В висках что-то мерзко стучало и пыталось скрипеть. Скрип-скрип, милая. Скрип-скрип. Думала, всё так просто, да? Нет, дорогая, ты еще не до конца расплатилась за всё, что сделала. Самое главное еще впереди.
Скрип-скрип…
Лёка подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как к перрону с шумом приближается поезд. Взгляд на часы. Отлично! Еще немножко – и всё кончится.
***
В первом вагоне договориться с проводником не удалось – молодой парень в синей тужурке пренебрежительно надымил Лёке в лицо и отказал, сославшись на постоянные проверки. Проводник второго вагона даже не вышел на перрон. Ругаясь сквозь зубы и волоча за собой внезапно показавшуюся очень тяжелой сумку, Лёка подбежала к третьему вагону и остановилась, пропуская спускающихся вниз людей.
– До Ростова возьмете? – она поймала за рукав куртки проводницу и вдруг застыла, широко раскрыв глаза. В узком проеме ей померещилась… Нет, не может быть!
Сердце внутри сделало рывок и заколотилось о ребра. Пальцы разжались, роняя сумку на грязный асфальт перрона.
– Это… ты? – собственный хрип был последним, что услышала Лёка, прежде чем все звуки вокруг растворились в пустоте.
***
Кристина злилась. Хотя обычным словом "злость" едва ли можно было передать всю гамму эмоций, клокотавших внутри.
– Зачем ты это сделал? – в сотый, наверное, раз за сегодня, воскликнула она. – Она тебе мешала? Или что?
– Она дура! – сквозь громкий рев закричал Женя. – Она первая начала!
– Я знаю, кто первый начал! Тебе папа говорил, что девочек бить нельзя?
– А ей можно?
Женя снова залился слезами. Мама тащила его за собой за руку с огромной скоростью, и он не всегда успевал переставлять ноги. Маленькая детская трагедия заставляла сердечко сжиматься от обиды. А всё из-за Светки-дуры! Кто её просил ломать робота? Сама напросилась!
– Что ж ты за наказание такое! – Кристина за руку подняла сына на первую ступеньку подъезда и в сердцах шлепнула его по попе. – Сколько мне из-за тебя выслушивать жалоб? Сейчас придем домой – будешь наказан.
Подъем по ступенькам затянулся надолго – Женька ревел и сопротивлялся, Кристина ругалась и тянула его наверх. К двери квартиры оба подошли запыхавшиеся и злые. И совсем не обрадовались сюрпризу, стоящему на пороге.
– Привет, – Женя смешалась, увидев раздраженное лицо подруги и её зареванного сына, – Я не вовремя?
– Заходи, – пробормотала Кристина, открывая дверь и проталкивая в неё ребенка, – Быстро иди на кухню, делай чай, а я разберусь с этим чудовищем и приду.
Женя послушно разулась и сбежала вглубь квартиры, чтобы не слышать криков и детского плача. Откровенно говоря, ей совсем не хотелось сюда приходить, но это было важно. И необходимо.
Кристина зашла на кухню только через полчаса – Женя уже успела дважды выпить чаю и трижды пожалеть, что выбрала такое неудачное время для визита.
– Мы помирились, – сообщила подруга, – Не дергайся. Просто этот поросенок побил девочку своим роботом, и мне пришлось выслушать массу приятных слов.
– Девочка осталась жива? – осторожно пошутила Женя.
– Да, – засмеялась Кристина, – Но если бы ты видела размеры этого робота, то удивилась бы, как она не попала в больницу… Кстати, здравствуй дорогая.
Несколько минут они молча смотрели друг другу в глаза, и Женя вдруг непостижимым образом поняла, что ей не нужно ни извиняться, ни объясняться – ничего не нужно! Что рядом с ней та самая, хоть и повзрослевшая Кристина, которую она помнит и любит.
– Кристь… – тихо попросила Женя. – Давай сначала, а? С самого. Как будто последний раз виделись, когда вы меня в Москву провожали.
– Давай, – согласилась притихшая Кристина, – Я совершенно с тобой согласна. Две старые дуры – разве не найдем общего языка?
– Ну, молодыми же находили!
Как будто камень с души упал. Забылись сразу и напряженные разговоры, и обиды, и откровенная неприязнь. Вернее, не забылись, но уползли трусливо в самые далекие уголки памяти – ждать своего часа, или исчезнуть навсегда.
Уже часы пробили восемь, давно вернулся с работы Толик, дважды заходил поцеловать маму раскаявшийся Женька, и даже истощились в пакете остатки заварки, а они всё разговаривали, и никак не могли наговориться.
– Где ты будешь рожать? – спросила Кристина, стоя спиной к Жене и роясь на многочисленных кухонных полках. – Здесь?
– Да. Я больше не хочу никуда уезжать. Таганрог – прекрасное место для малыша. Ему здесь будет хорошо. И потом, если Лёка когда-нибудь вернется – то гораздо больше вероятности встретить её именно здесь…
– Лёка?!
Бабах! Покатился по столу поваленный неловкой Кристиной чайник, и Женя даже покачнулась на табуретке испуганно.
– А что? Ты что-то о ней знаешь?
– Жень… – Кристина вздохнула, присела рядом с подругой и взяла её ладони в свои. – Тебе давно пора перестать её искать. Она очень изменилась. Вышла замуж. И, кажется, даже уже родила.
– Откуда ты знаешь? – бледность разлилась по Жениному лицу, а в груди застонала горечь вперемешку с радостью. Ну неужели? Неужели этот безумный ребенок наконец-то нашел свой дом? Неужели она теперь счастлива и спокойна? Господи, пусть это будет так!
– От её родителей – мы как-то столкнулись в магазине. Ты… расстроилась?
– Нет! – радостно вскрикнула, не осознавая даже, какая часть этой радости была наигранной, а какая – настоящей. – Кристь, я так рада. Неужели чудовище наконец-то успокоилось?
– Да, – облегченно выдохнув, улыбнулась Кристина, – Её мама сказала, что она теперь спокойная стала, семейная. И мужа любит. Представляешь, Жень? Вот и рассказывайте мне после этого, что лесбиянство – это навсегда.
– Перестань! Какая разница, лесбиянка или нет? Главное, чтобы любила и была любимой. Кристюш, я так рада… Ты себе даже не представляешь.
Женя улыбалась, глядя куда-то вдаль невидящими глазами, и ощущала только тепло, разливающееся по груди. Терпкое тепло, нежное. С тихой примесью горечи.
г. Таганрог. Сентябрь 2004 года.
Николай Валерьевич молчал всю дорогу до сарая. Лиза тоже ничего не говорила – она по-прежнему переживала и нервничала.
– Вот здесь у нас топор. Папа всегда кладет его на верхнюю полку.
– Спасибо, – Николай взвесил инструмент на ладони и улыбнулся Лизе, – Не возражаешь немного поболтать, пока нас никто не видит?
– Конечно. А о чем?
Они стояли в тесноте деревянного сарая, лицом к лицу, и Лиза чувствовала себя маленькой смущенной девочкой: Николай Валерьевич заполнял собой всё пространство, от него волнами исходила мужская сила и надежность.
– Дело в том, что у Инны скоро день рождения, и нам с Наташей хотелось бы, во-первых, устроить ей сюрприз, а во-вторых, отметить у нас дома. Как ты к этому отнесешься?
– Я… – Лиза окончательно растерялась. Она ждала серьезного разговора, может быть даже вопросов, но не таких же! – Почему вы меня спрашиваете?
– А кого же я должен спрашивать? – от мягкого смеха, казалось, даже стены покачнулись. – Хоть вы с Инной и не можете оформить свои отношения официально, но фактически вы – супруги. Гражданский брак, верно? Так это называется?
– Да…
– Итак, ты не против устроить Инне совместный сюрприз в день рождения и отметить его у нас дома? Кстати, ты ведь ни разу не бывала у нас.
– Дядя… Коля, – к Лизе вдруг вернулось самообладание. Ушел нездоровый жар со щек, и колени перестали подгибаться. Она вдруг почувствовала опасность. Опасность по отношению к своей семье, – Скажите честно, вы всё это серьезно говорите, или это какая-то хитрая игра, которой я пока не понимаю? Я никогда не поверю, что вы вот так легко и просто приняли то, что ваша дочь теперь живет с женщиной. С женщиной не работающей, недавно родившей и нуждающейся в постоянной заботе и опеке.
– Ты права.
– Тогда что вам нужно? Хотите изобразить понимание, чтобы нас разлучить? У вас не получится. Мы любим друг друга, и будем держаться за свою любовь всеми силами.
– Мне нужно узнать тебя, – спокойно ответил на Лизин взрыв Николай Валерьевич, – И понять, чем я могу помочь вашей семье.
– Я не верю.
– Это твое право, – ласковая улыбка не сходила с лица мужчины. Как ни старалась, Лиза не смогла разглядеть в ней игру или притворство, – Не нужно занимать оборонительную позицию до того, как на тебя напали. Этим ты можешь отпугнуть человека, который, возможно, и не собирался сделать тебе ничего плохого. Инна выбрала тебя. Теперь ты – часть нашей семьи. Но я хотел бы узнать тебя лучше, прежде чем смогу назвать тебя своей дочерью. Точно так же, как и ты должна узнать нас с Наташей, прежде чем назвать нас своими вторыми родителями. Кстати, как тебе больше понравится меня называть за глаза – тестем или свекром?
Николай Валерьевич подмигнул Лизе и, обняв, прижал к себе. А она заулыбалась, смаргивая ненужные слёзы, вдохнула запах терпкого одеколона и ответила тихо:
– Пока меня устроит и дядя Коля. А там посмотрим.
г. Таганрог. 2006 год.
Холодный осенний ветер проникал через щели в окно и легонько развевал волосы. Женя лежала на верхней полке плацкартного вагона и задумчиво смотрела на пробегающие мимо деревья, столбы и дороги. Снова дороги. Снова путь. Можно было бы сказать "последний", но это прозвучало бы слишком двусмысленно.
Всего неделя прошла с тех пор, как она уехала из Таганрога в Пятигорск. Тётя и дядя не узнали её на вокзале, но были счастливы увидеться. А уж когда узнали, что она ждет ребенка…
И вот теперь она возвращается домой. В город, где она была счастлива. В город, где прошла лучшая пора её жизни. В город, где никогда не будет Лёки.
В Пятигорске – общаясь с родственниками и до рези в подошвах прогуливаясь по лесопарку, Женя окончательно поняла, что прошлое осталось в прошлом. Теперь все её мысли и чувства были заняты только будущим ребенком – как часто она подходила, обнаженная, к зеркалу и гладила уже заметный живот!
Никто не узнает. Кристина не расскажет, а Лизе и Инне такая информация вовсе ни к чему. Малыш родится в Таганроге, здоровый и красивый, и он будет самым любимым ребенком на свете. Пусть у него никогда не будет папы, но будет особая мама. Мама-друг. Мама-нежность. Мама-забота. Мама-строгость. И неважно даже, мальчик родится или девочка – главное в том, чтобы была семья. И было счастье. Всегда.
А Лёка… Что ж, еще много лет назад Женя чувствовала, что Лёка – это навсегда. Чувствовала, но до конца не понимала. А теперь поняла. Пусть останется эта любовь – когда-нибудь она расскажет о ней своим внукам. Расскажет, как красивую сказку. Пусть останется в памяти эта сумасшедшая девчонка с ярко-синими глазами. И когда-нибудь Женя обязательно будет улыбаться, вспоминая её, и радоваться тому, что она была. Просто была в её жизни, подарив самую прекрасную в мире любовь.
Женя улыбалась. Улыбалась, сползая с верхней полки вниз. Улыбалась, доставая с полки сумку. Улыбалась, двигаясь в толпе людей к выходу из вагона. Сейчас она чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. Счастливой и спокойной.
До тамбура оставалось всего несколько метров, когда Женина сумка разразилась громкими трелями. Люди сзади напирали, и вытащить мобильный оказалось очень сложно. Но всё же она справилась – достала телефон, посмотрела на экран с синей подсветкой и удивилась, увидев надпись "Алексей".
– Алло, – ответила Женя, и поставила ногу на первую из железных ступенек. Слышно было плохо – сквозь помехи она могла различить только отдельные неразличимые слова, – Алло! Лёш, я тебя не слышу!
Вторая ступенька. Надо же, уже практически ночь, а как много людей на перроне! Сзади напирают, но и спереди не дают идти быстрее.
– Это мой ребенок? – громкий голос прорвался сквозь помехи, и Женя замерла, не обращая внимания на раздающиеся сзади возмущенные вопли. – Женя, ты слышишь меня? Это ведь мой ребенок, да?
Третья ступенька. Заколотилась боль в висках, отнялся язык, и молоточки застучали где-то глубоко внутри. Из-за Лёшкиного звонка? Или?…
Перрон. Женя ступила на асфальт, сделала шаг и вдруг почувствовала себя так, словно её горячей водой с ног до головы окатили. Лёша еще что-то кричал, но мобильный, удерживаемый безвольной ладонью, уже упал вниз – к бедру.
Пятнадцать лет – долой. Илья, Марина, Лера, Сергей, Макс, Олеся, Кирилл – ничего не было. И нет больше вокруг коммерческих ларьков, город не светится огнями вдалеке. И ночь ушла, растворившись в ярком солнечном дне.
Остались только глаза – синие, смотрящие прямо в душу, и тихий шепот: "Мелкая…"
– Это… ты? – с бешеной скоростью пронеслись в глазах картинки и непридуманные еще сценарии. Летели мимо все мечты, все фантазии, все выплаканные и камнями въевшиеся в сердце слёзы. Пятнадцать лет. Пятнадцать чертовых лет.
Пятнадцать лет поисков. Пятнадцать лет обмана. Пятнадцать лет боли, счастья, ненависти, любви и памяти. Пятнадцать лет, которые понадобились, чтобы забыть. Пятнадцать лет, которые никогда не помешают вспомнить.
Пятнадцать лет, которых оказалось слишком мало, чтобы разучиться любить.
И – в противовес – одно мгновение. Одни глаза. Одна душа на двоих. И – крик – громкий, бешеный, зазвучавший ураганом в сердце и тихим шепотом вырвавшийся из губ.
– Она. Это она. Это ОНА. ОНА!!!!
г. Таганрог. Сентябрь 2004 года.
Лиза сидела в шезлонге между Инниных ног, прижималась спиной к её животу и категорически не хотела открывать глаза. Какой чудесный вечер! После ужина все разбрелись по участку – кто курить, кто общаться, а потом снова собрались все вместе. Николай Валерьевич с Наташей сидели рядом и смеялись, слушая рассказы Лизиной мамы про юношеские подвиги. Дядя Олег потягивал из высокой кружки пиво и читал газету, периодически выглядывая из-за неё и зачитывая новости Петру Игнатьевичу.
Лиза же просто дремала, и чувствовала себя абсолютно, целиком и полностью счастливой. Ей очень понравились родители Инны, а в Николая Валерьевича она просто влюбилась – особенно после того, как он помог ей укладывать Дашу спать. Будущая жизнь виделась теперь одним светлым радостным солнечным лучом. Что ж, в конце концов, они заслужили счастье.
– Я тебя люблю, – Инна прошептала это в Лизино ухо, – Не замерзла?
– Чуть-чуть. Может быть, уже спать пойдем?