Решение Польского вопроса определяло способ начатия войны; вследствие этого оно же определяло и отношения России к Турции и Австрии. Если бы Чарторыйский дал уверенность, что в Варшавском герцогстве можно получить опору в предстоящей войне, то Александр. пошел бы туда навстречу к Наполеону, причем, разумеется, нуждался в поддержке со стороны Пруссии и Австрии. Для приобретения согласия последней на восстановление Польши под скипетром русского государя Александр готов был уступить Австрии Молдавию и Валахию. Но когда Чарторыйский дал ответ неудовлетворительный и когда решено было принять врага на русской почве, то Александр отнесся гораздо равнодушнее к вопросу, на чьей стороне будут Австрия и Пруссия. Если б последняя объявила себя на стороне России, то, конечно, последняя должна была бы для ее защиты двинуть свои войска в ее области, здесь встретить Наполеона, и тогда могли бы повториться все невыгоды войны 1807 года. Приближение "великой катастрофы" ужасало прусского короля. "Мое несчастное положение вам известно, - писал он Александру в конце марта 1811 года. - Взгляд на карту, на расположение французских войск, военные дороги и сообщения покажет, в каком беспримерном положении нахожусь я, с какою осторожностью должен действовать, чтоб не подвергнуть мое государство гибели. Без благоприятной перемены дел я могу найтись в необходимости пойти такою дорогою, которая наиболее противна моим желаниям и правилам. Война между Францией и Россией будет всегда для Пруссии величайшим бедствием". Для успеха войны Фридрих-Вильгельм советует Александру войти в связь с Австрией, Швецией, восстановить Польшу, давши ей свободный выбор короля; Австрия недовольна Турецкой войной, видами России на Молдавию и Валахию; король внушает, что Австрию надобно успокоить в этом отношении, иначе она может перейти на сторону Наполеона. В этом письме король уже внушает, что он может быть приневолен к союзу с Францией.
К большему отягчению положения Фридриха-Вильгельма взгляды главных советников его расходятся. Шарнгорст стоит за союз с Россией; Гарденберг, принятый снова на службу с позволения Наполеона, получивший место канцлера, предпочитает союз с Францией. "По всей вероятности, - говорит Гарденберг, - Пруссия погибнет, если, заключив теперь союз с Россией, вступит в войну с Францией. Опасность французского союза менее грозна, позднее обнаружится и скорее может быть избегнута". Решено играть в двойную игру: вести переговоры о союзе и с Францией, и с Россией. Король опять пишет императору Александру: "Если Австрия и герцогство Варшавское будут с вами, если ваши войска будут близко от моих границ и в состоянии меня защищать, то я не буду колебаться ни минуты и стану подле вас. В противном случае, как я охраню существование моего государства, не войдя в союз с Францией? От Наполеона зависит уничтожить Пруссию прежде, чем в. величество будете в состоянии прийти ко мне на помощь. Вот основание моего сердечного желания, чтоб войны при настоящих обстоятельствах не было". "Вы ускорите войну своими переговорами с Наполеоном, ибо успокоите его насчет ваших намерений, - отвечал Александр. - Я войны не хочу. Мои военные меры суть только меры предосторожности. Политический интерес России требует сохранения Пруссии. Движение Наполеона против Пруссии будет сочтено в России объявлением войны ей самой. В случае войны должно избегать больших сражений; для отступательных движений надобно устроить длинные операционные линии, оканчивающиеся укрепленными лагерями. Эта система доставила Веллингтону победу в Испании, и я решился ей следовать. Наполеон должен начинать войну; я по крайней мере хочу иметь утешение, что не буду зачинщиком. Движению французских войск через Пруссию я воспрепятствовать не могу, но это движение не будет равнозначаще падению монархии, если будут существовать укрепленные лагери при Кольберге и Пиллау. Занявши около себя французские войска, они дадут возможность русским двигаться вперед; французы будут принуждены снять осаду, чтоб идти против моих войск: тогда пруссаки станут действовать во фланг и в тыл неприятеля".
Предложение союза с прусской стороны не было принято Наполеоном: приготовления к войне не были еще окончены, союз с Пруссией мог возбудить подозрение в России, заставить ее принять наступательное движение. А между тем французские войска все более и более усиливаются, обхватывают Пруссию со всех сторон. Всеми овладевает мысль, что Наполеон не хочет иметь Пруссию союзницей, хочет ее уничтожить, не доверяя ей. В отчаянии кидаются опять к России: отправляют в Петербург для соглашений Шарнгорста под величайшим секретом; начинают вооружаться; но от Наполеона приходит грозное слово, чтобы вооружения были прекращены. Наполеон видел, однако, что, притесняя таким образом Пруссию, он может заставить ее перейти решительно на сторону России, и потому изъявил согласие на переговоры между Францией и Пруссией о союзе.
Когда начались эти переговоры, приезжает Шарнгорст из Петербурга с заключенною там военной конвенцией, которая состояла в следующем: "Не увеличивать и не сосредоточивать войск, чтоб не внушать Франции опасений и не разрывать с нею. Но если с французской стороны последует движение войск с явною целью вторжения в Пруссию или Россию, или значительное увеличение войск на Эльбе и Одере, или занятие одной из прусских областей под каким бы то предлогом ни было, - то считать это за объявление войны. В таком случае правое крыло русского войска, находящееся под начальством князя Витгенштейна, идет на помощь Пруссии, чтоб вместе с прусскими войсками действовать на Висле и в герцогстве Варшавском; кроме того, корпус русских войск перейдет границу для прикрытия Кенигсберга".
И эта конвенция нисколько не успокаивала короля; его могло успокоить только немедленное прибытие сильных русских войск в Пруссию, предупреждавшее французов, ибо в противном случае каждая минута промедления могла быть гибельна для Пруссии. Было очевидно, что интересы двух государей и государств совершенно разрознивались в эту страшную решительную минуту: весь предшествовавший опыт борьбы приводил русского государя к убеждению, что не должно быть зачинщиком войны, не должно выдвигать войско за границу навстречу Наполеону - надобно дать ему вторгнуться в Россию и затянуть его в глубь этой океана-земли. Король Прусский был того убеждения, что ему, обхваченному войсками Наполеона, находящемуся под занесенным ножом, можно было вступить в союз с Россией только тогда, когда последняя станет зачинщицей войны, даст ему помощь прежде нападения французов. Фридрих-Вильгельм находился в положении человека, который настигнут движением большой толпы: броситься в сторону нельзя, он должен бежать вместе с толпою; если же остановится, то будет стоптан, уничтожен. Король писал Гарденбергу: "Только отчаяние и полная невозможность получить от Наполеона сносные условия союза могут нас заставить перейти на сторону России, которая, нехотя и только чтоб удержать нас при себе, отказалась (Шарнгорстовой конвенцией) от первого военного плана; сильной деятельности от русской армии ждать нельзя: она при первой возможности возвратится к этому первому плану".
Утопающему оставалась еще соломина: Шарнгорст отправился в Вену: не будет ли оттуда помощи. Но услыхал от Меттерниха, что Австрия не примет сторону Франции, останется нейтральной, и в Берлине могут быть убеждены, что интересы Австрии и Пруссии соединены неразрывно и без трактата. При этом Меттерних не отказал себе в удовольствии сделатьвыходку против России: "Вызывает для себя оборонительную войну; для Пруссии ничего не делает; против заключения союза между Францией и Пруссией действует только на бумаге, вместо того чтоб протестовать против него высылкою своего войска на Одер". Гарденбергу Меттерних писал: "Что тут будешь делать, если держава, которая постоянно хочет иметь все, кроме средств для достижения цели - и цель эту постоянно переменяет, - если такая сильная держава, как Россия, из всех дорог избирает самую колеблющуюся и потому самую ложную". Прусскому поверенному барону Якоби Меттерних говорил: "Ищите зло там, где оно скрывается: в бесчисленном множестве ложных шагов, ложных надежд и ложных расчетов державы, которая, если б не ее печальное ослепление, была бы призвана мир спасти и вместо того делает сама себя орудием его гибели". И соломина исчезла в волнах. Пруссия заключила союз с Францией, который совершенно отдавал ее в распоряжение Наполеона в войне его с Россией. Наполеон отверг робкие требования Пруссии некоторой самостоятельности, некоторого облегчения после войны; он не хотел ни насколько приподнять своей железной руки от страны, которую ненавидел, потому что знал ненависть к себе ее народа. Он говорил в это время о Пруссии: "Министр (Тарденберг) благоразумен; король - добрый человек; но народ скверный, я его не люблю, в нем кроется злой умысел. Лучший способ обеспечить себе спокойствие Пруссии - держать ее в невозможности сделать какое-нибудь движение".
Трудно предположить, чтобы союз Пруссии с Францией произвел очень неблагоприятное впечатление на императора Александра. Этот союз развязывал ему руки, позволял вполне следовать военному плану, который, в его убеждении, один только обещал успех. Фридрих-Вильгельм писал императору в марте 1812 года: "Пожалейте обо мне, а не обвиняйте меня. В. величество сами бывали в таком положении, когда рассудок заставлял покоряться тяжким обстоятельствам, когда вы принимали благоразумные решения, стоившие дорого вашему великодушному сердцу (намек на Тильзит). Во всяком случае моя непоколебимая привязанность к особе в. величества останется одинакою. Если начнется война, то мы не повредим друг другу более, чем сколько потребуют строгие правила войны, и не будем забывать, что мы друзья, и придет время, когда будем союзниками". В Петербурге не могли завидовать Наполеону, что он приобрел такого союзника, и потому могли не очень беспокоиться насчет следствий союза.
Более неприятное впечатление произвела весть о союзе Австрии с Францией, о вспоможении, которое первая обязалась доставить второй на случай ее войны с Россией. Поступок Пруссии оправдывался крайностью ее положения; Австрия не находилась в такой крайности и могла остаться нейтральною, как и заявила Пруссии. Могли удивляться поступку Австрии, еще не зная оснований политики человека, начавшего заправлять внешними делами Австрии. Кобенцль и Стадион не сознавали слабости Австрии, слабости коренной, неисцелимой; они жили еще идеями XVIII века; они не замечали нового начала, становившегося на очередь, - начала народности; они всецело были заняты борьбою с Францией, причем, естественно, признавали необходимость тесного союза с Россией; их беспокоили отношения России к Турции, но все же эти отношения не стояли для них на первом плане. Меттерних, надобно отдать ему честь, первый почуял восход нового начала, начала народности, и, следовательно, почуял полную несостоятельность Австрии в отношении к этому началу. Но сознание своей слабости, сознание, что только искусным лавированием, уменьем пользоваться обстоятельствами, можно спастись, естественно, возбуждало подозрительность и вражду ко всякой силе, особенно ближайшей, которая имела крепкие основы исторического существования и особенно могла выиграть при новом начале. И до Меттерниха знали в Австрии, что она находится между двумя колоссами - Францией и Россией; но думали, что с последним Австрии можно жить и иметь важное значение в Европе; что гораздо опаснее Франция.
Взгляд Меттерниха был иной: он недаром пожил во Франции, поговорил с Талейраном; он видел, что у французского колосса глиняные ноги; что он есть создание случайности, держится военным гением одного человека: не будет этого человека или изменит ему победа - и колосс рушится. Гораздо опаснее, следовательно, Россия, потому что основания силы ее постоянные, тогда как ослабление может быть только временное, случайное. В Австрии после Иосифа II-го становилось все сильнее и сильнее убеждение, что для нее выгодно не разрушение, а сохранение Турции. Меттерних, видя главную опасность для Австрии со стороны России; видя, что колоссальная держава волей-неволей стремится к Балканскому полуострову, слил Восточный вопрос с Австрийским, поставил существование Австрийской империи в тесную связь с существованием Турецкой. Главная опасность для Австрии будет настоять тогда, когда Россия обхватит ее с двух сторон - со стороны Польши, соединив ее как бы то ни было с собою, и со стороны славян Балканского полуострова: сербские движения для свержения турецкого ига под защитою России являлись уже для австрийского министра началом конца; а это упорство России в приобретении Дунайских княжеств, необходимых ей для соединения со славянами Балканского полуострова? Если России удастся обхватить Австрию Польшей и славянами Балканского полуострова, западным и южным славянством, то где найдет Австрия защиту? Внутри самой себя? Но там то же западное и южное славянство. В Германии? Но там Пруссия.
Правда, Меттерних толкует, что соперничество между Австрией и Пруссией должно исчезнуть, их интересы одинаковы, они должны стоять вместе против Франции и России; еще прежде Меттерниха начали об этом толковать и в Австрии, и в Пруссии; но в Пруссии толкуют об этом, пока она находится под ножом Наполеона, - оправится Пруссия от случайной беды, то при своей внутренней национальной силе, при своем единении с Германией, при своем союзе с Россией, с которой ей пока нечего делить, легко заговорит другие речи. Итак, главная опасность со стороны России: каждое движение, каждое дело Австрия должна совершать, имея в виду эту опасность. Для ее предотвращения надобно прежде всего сохранить целость Турции. За Польшей смотрит Наполеон; но Молдавию и Валахию он уступил России, и эта уступка будет иметь силу, пока будет сохраняться согласие между ним и Русским государством; следовательно, нужно подорвать это согласие, которое вообще гибельно для Австрии, ибо ставит ее в тиски между двумя колоссами. Страшная опасность: согласие может еще более скрепиться браком Наполеона на сестре русского императора. Надобно помешать этому браку, и Австрия сама предлагает в невесты Наполеону эрцгерцогиню Марию-Луизу, дочь императора Франца. Наполеон обрадовался предложению: его мучила мысль о возможности, вероятности отказа из Петербурга. Он повел сватовство на двух невестах и, как только последовал уклончивый ответ из Петербурга, обручился на Марии-Луизе: 6 февраля был получен ответ из Петербурга - в тот же день Наполеон объявил, что не утверждает конвенции о невосстановлении Польши, а на другой день, 7 февраля, был подписан брачный контракт с австрийской эрцгерцогиней. Австрия опять вошла под влияние благодетельного для нее божества - брака, опять получил значение старый латинский стих: "А ты, счастливая Австрия, заключай браки!" (Tu, felix Austria, nube!)
Конечно, Австрия не могла надеяться получить скорую, непосредственную выгоду от этого брака. Наполеон говорил, что брак не может иметь никакого политического значения, и говорил правду: он не был такой человек, чтобы из-за прекрасных глаз эрцгерцогини отдал бы хотя какой-нибудь клочок земли. Но во-первых, Австрийская династия успокаивалась: она не будет тронута, ибо вступила в связь с Бонапартовской династией, входила в систему государств, престолы которых были заняты родственниками Наполеона; во-вторых, Россия была удалена, и против нее легче стало действовать, легче было заставить Наполеона содействовать достижению главной цели Австрии - недопущению России усиливаться на счет Турции. Наполеон немедленно начинает получать внушения от родственного двора: "У Европы один страшный враг - это Россия; цивилизации Запада грозит варварство московское; его независимость находится в опасности от этой страшной империи. Император Наполеон один может ее сдержать: от его твердости и высокой предусмотрительности Запад ожидает своего спасения". Спаситель Запада пока молчал, не объявлял, какими средствами будет спасать Запад; он был очень доволен, что Восточный вопрос возбуждает такую ненависть в Австрии против России, и сам не спускал глаз с берегов Дуная. Летом 1810 года он был встревожен удачными движениями русских за Дунаем, взятием Базарджика и Силистрии. В Вене эти успехи приводили в ужас. Меттерних говорил французскому посланнику Отто: "Моего государя очень беспокоят русские успехи, грозящие гибелью Турции; дело важное, требующее мер быстрых, энергичных; пришло время Франции и Австрии соединиться, чтоб не дать Оттоманской империи сделаться добычею России".
Австрию сильно беспокоило объявление Наполеона, что родственный союз не ведет к политическому, и потому она непременно хотела добиться последнего; иначе цель родственного союза не достигалась для Австрии: последняя принесла тяжелую жертву - эрцгерцогиня выдана замуж за императора "революционною милостию", а выгоды никакой - на деле продолжается политический союз Франции с Россией, и последняя, пользуясь этим союзом, бьет турок. Меттерних и сам император Франц выпрашивали союз у Наполеона. Меттерних жаловался Отто на какие-то интриги, которые хотят удалить его двор от Франции и отдать Англии. Франц прямо говорил Отто: "Все интриги кончатся, когда будет подписан союзный договор между Францией и Австрией". Турция также умоляла Наполеона о помощи. Но в 1810 году ему было еще рано разрывать с Россией, что неминуемо воспоследовало бы, если б он вмешался в турецкие дела, нарушив эрфуртское условие насчет Молдавии и Валахии; рано было поэтому заключать союз и с Австрией, ибо предвиделось главное требование ее - гарантия целости Турецкой империи. Поэтому Наполеон ограничился заявлением Турции, что сохранить для нее Дунайские княжества он не может - пусть защищает их сама, но что он не позволит России занять правый берег Дуная и провозгласить независимость Сербии. Он заявил это и России в разговоре с Чернышевым; война у него с Россией может произойти в двух случаях: если Россия заключит отдельный мир с Англией и если захочет что-нибудь приобрести на правом берегу Дуная; существование Турции слишком важно для политического равновесия Европы, и он не может согласиться на дальнейшее ее раздробление.
Но позволить России овладеть Молдавией и Валахией, и особенно теперь, когда отношения между нею и Францией день ото дня натягиваются все более и более? Хорошо сказать туркам, чтобы они дрались, не мирились с уступкою Дунайских княжеств; но в состоянии ли они это сделать одни? Франции рано; но что, если б Австрия вмешалась в войну? "Чтоб Молдавия и Валахия не доставались России - для меня это дело второстепенное, а для вас главное, - велел он сказать в Вене. - Так надобно знать, на что вы решитесь: решитесь ли воевать с Россиею?" Австрия, разумеется, на это не решилась. Она попыталась предложить свое посредничество для заключения мира между Россией и Портой с условием, чтобы границей между ними служил Днестр; но предложение ее было отвергнуто Россией.