Пожав плечами и сочувственно посмотрев на капитана, Анастасия по-дружески коснулась его руки. Владиславу ничего не оставалось, как проводить взглядом обиженную девицу и, уходящую за ней следом в полной растерянности, давнюю знакомую…
2
Интенсивно работая штурвалом, командир весьма удачно приладил брюхо к поверхности моря. Удара, как такового, не произошло. Днище фюзеляжа мягко - сразу после выравнивания, коснулось воды и самолет, рассекая воду воздухозаборниками двигателей, понесся по волне. Метров четыреста, несмотря на большую скорость, он ровно скользил по самому гребню. Затем, понемногу теряя воздушную опору под крыльями и заваливаясь набок, начал скатываться вниз - вправо, в широкую ложбину между соседними исполинскими валами. Его стреловидная плоскость распорола - словно ножом, серо-зеленую воду, взметнув высоко вверх фонтанирующий столб. "Тушка" резко дернулась и, клюнув носом, стала ещё стремительнее разворачиваться вправо, несясь навстречу следующей, набегающей волне. Рулей разведчик уже не слушался. Берестов, бросив бесполезный штурвал, уперся руками в приборную доску и пригнул голову…
"Все! - мелькнуло в сознании, - если от удара вылетит остекление - мы уже не вынырнем…"
Через секунду - когда остроносое тело воздушного судна врезалось в темную воду соседнего гребня, остекление с грохотом вышибло… Но пострадал только тонкий пластик в нижней штурманской кабине. Толстый и прочный триплекс выдержал. Ледяная вода, с шипением и брызгами, стала быстро поступать внутрь. Самолет, резко замедляя движение, пропустил над собой массивную волну, медленно всплыл, задрав к небу левое крыло, и остановился вовсе…
"Прикуп мой! - радостно осознал Берестов, повиснув на привязных ремнях и держась за подлокотники кресла, - полдела сделано - мы целы… Теперь посмотрим, что за пара карт и какую игру заказать…"
Левая плоскость плавно опускалась, возвращая самолету нормальное, горизонтальное положение, пока не шлепнула о поверхность океана. Ту-16, совершив последнюю посадку, качался на высоких волнах. Вместо правого крыла из прилепленного к фюзеляжу двигателя, торчал безобразный обрубок. Переговорное устройство не работало…
- Все живы? - крикнул майор.
Никто из членов экипажа передней кабины, во время посадки не пострадал, не считая нескольких ушибов. С задней кабиной связь отсутствовала, и стрелок с радистом безмолвствовали.
- Охренеть… - пробормотал выползший из-за кресла Берестова штурман, посматривая на свое развороченное рабочее место и стряхивая с одежды брызги соленой воды.
- Обалденная посадка! - изумленно качал головой помощник, - в жизни б не подумал, что на нашем рыдване можно так виртуозно…
- С рыдваном можно попрощаться… Все господа - нечего тянуть время! Взять средства спасения и живо на левое крыло! - приступил к руководству эвакуацией командир, энергично расстегивая привязные ремни и отсоединяя провода шлемофона. - Минут через пятнадцать наш бывший лайнер сменит статус и станет подводной лодкой…
Авиаторы спешно выкидывали из чашек сидений мокрые парашюты и доставали покоившиеся под ними одноместные резиновые лодки и упакованные в тонкие, чехлы НАЗы - носимые авиационные запасы. Открыв аварийный люк, по одному - помогая друг другу, выбирались на плоскость самолета. Кто-то подал изнутри, тюк с единственной на экипаж, большой пятиместной шлюпкой. Правый летчик и второй штурман, балансируя на скользком от морской воды и качающемся на волнах крыле, распаковывали и готовили спасательные средства.
- Хорошенько связывайте лодки, прежде чем надувать, - посоветовал майор, подтаскивая тяжелую упаковку со шлюпкой, - не то унесет ветром…
Старший лейтенант приводил в действия клапаны небольших баллонов, и воздух с шипением наполнял легкие резиновые судна.
- Командир! - крикнул подбежавший штурман, - что-то корма не торопится!
Берестов озадаченно посмотрел на хвостовую часть самолета-разведчика. Там, в небольшой отдельной кабине, находились кормовой стрелок и радист-оператор. Основной выход из отсека располагался снизу - под фюзеляжем. Аварийный - небольшая бронефорточка, ещё виднелся над поверхностью моря. Самолет же, наполняясь водой, все глубже погружал остекление кормы в пучину…
- Чего же они возятся? - воскликнул он, торопливо подходя к самому краю плоскости, так, чтобы стало видно остававшихся внутри членов экипажа.
Стрелок, заметив через узкое боковое окошечко командира, стал отчаянно - жестами что-то объяснять, показывая рукой вниз.
- Твою мать! - выругался майор, сбрасывая куртку, - кажется, мы все же зацепили кормой какую-то льдину, и при ударе повело фюзеляж. У них заклинило люки…
- Влад, - растерянно пробормотал капитан, принимая его одежду, - температура воды - ноль. У тебя не более минуты…
- Постараюсь. Быстро найди мне любую железяку! Возможно, понадобится…
Не теряя времени, он полностью разделся. Штурман обвязал вокруг его талии длинный фал, другой конец крепко зажал в руке.
"К черту твою любимую игру в фатализм, Берестов! Сейчас, сию же минуту надо, во что бы то ни стало, зубами грызть судьбе глотку, а не ждать от неё подачек и послаблений!" - лихорадочно думал Влад, прыгнув с крыла в обжигающую холодом воду…
Несколько раз ныряя под фюзеляж, летчик пробовал дергать ручку замка. Затем, скрипя зубами, силился поддеть дверцу металлической тягой, открученной штурманом от верхней, пушечной турели. Массивный нижний люк не поддавался. Тогда майор попытался открыть снаружи небольшую бронефорточку… Но совладать с перекошенными, неисправными механизмами не получалось. Пробыв в штормовой пучине около десяти минут, он, с помощью друзей, едва смог подняться обратно. Два члена экипажа находились в безнадежном положении, и выбраться наружу из тонущего самолета уже не могли. Напрасен был хрип командира, с трудом натягивавшего одежду непослушными, одеревеневшими от холода руками:
- Объясните Ромке… покажите пистолет… Пусть стреляют в остекление - возможно, удастся разбить…
Но прозвучавшие, внутри кормы, еле слышные выстрелы табельного оружия не помогли - бронированное стекло служило надежной защитой от куда более серьезных пуль. Боковые же, обтекаемые наплывы из пластика, даже поврежденные, выдавить не удалось… Хвост уходил под воду, скрывая окна кормовой кабины и лица, метавшихся в смертельной западне, людей…
Четверо авиаторов, спасаясь от волн, уже вовсю перекатывавшихся через крыло, спешно складывали на дно большой шлюпки плоские упаковки авиационных запасов, и пересаживались в оранжевое судно. Неполный экипаж торопился отплыть от погружавшейся в бездну "Тушки"…
Когда небольшой караван, из одной пятиместной и четырех одноместных резиновых лодок, оказался на безопасном расстоянии, офицеры, сняв шлемофоны, молча смотрели в сторону самолета. С навернувшимися на глазах скупыми мужскими слезами, они провожали в последний путь двух ещё живых товарищей, помочь которым, ничем не могли…
Скоро остался виден лишь серебристый киль, с красной звездой на боку, с минуту возвышавшийся над волнами, словно обелиск. Но и он все быстрее проваливался вниз, пока вода не сомкнулась над его верхней кромкой…
* * *
Владислав, живя восьмой год в военном городке, хорошо знал Анастасию. А вот с её мужем - капитаном Лихачевым, они были едва знакомы и, встречаясь на аэродроме или в большом гарнизоне, лишь кивали друг другу, здороваясь. Они и служили-то в разных частях. Берестов числился и летал в боевом авиационном полку. Максим же, окончив техническое училище, возглавлял группу ремонта радиооборудования в эксплуатационной части, что расположилась на окраине аэродрома, неподалеку от самолетных стоянок и огромных ангаров. Объединяло их немногое. Форма, мизерная разница в возрасте, да соседство гарнизонных пятиэтажек, в которых приходилось коротать свободное от службы время.
В свою очередь Настя, работая врачом-терапевтом, прекрасно знала весь летный состав, регулярно - два раза в год, проходивший полную медицинскую комиссию. Кроме того, она часто назначалась дежурным врачом на полеты. Проверяя давление и пульс каждому, кто собирался подняться в небо, Анастасия частенько выслушивала комплименты, анекдоты и прочую ерунду. Изредка кому-то отвечала, с кем-то не разговаривала никогда, но, глянув в лицо любому пришедшему на контроль авиатору, сразу безошибочно вспоминала имя, фамилию, должность и звание.
Девушка неброской, но мягкой, спокойной красотой и удивительным обаянием привлекала многих. Острый ум и неизменное чувство юмора, позволяли, тем не менее, всегда блюсти дистанцию и тактично усмирять пыл некоторых отважных и восторженных поклонников из числа летчиков, штурманов, радистов…
С мужем - Максимом иногда случались размолвки, временами исчезало понимание, но, в целом отношения оставались сносными. Ее вполне устраивал рассудительный и неглупый человек, пятый год, живущий с ней под одной крышей. Сквозь его занятость, усталость и привычку, все же нет-нет, да проскакивали искорки прежнего - огромного и нежного чувства. Это удерживало, хранило семью, грело надежду… Как частенько говаривала сама Настя: "Я навсегда увязла в отношениях с мужем…"
Несколько лет она внимательно присматривалась к Берестову. Несомненно, он был одним из самых красивых мужчин, которых Анастасия когда-либо встречала. Высокий, с темными густыми волосами, с приятным бархатным голосом… Она любовалась мускулистым загорелым телом, когда пилот, раздетый до пояса на очередной комиссии, стоя перед ней, дышал полной грудью…
Дурных мыслей и намерений в её интересе не было и в помине. Анастасия, часто видела молодого человека молчаливым, сдержанным и даже чуть замкнутым. Но Владислав неизменно оставался вежливым и деликатным, а фразы, иногда чудом проскакивавшие между ними, говорили о не чуждой ему интеллигентности. Женский интерес упрямо рос, не давая покоя…
Будучи ровесником её мужа, он засиделся в бобылях и, будто не торопился исправлять положения. Несколько раз девушка порывалась спросить: Отчего до сих пор один? Почему не найдешь близкого человека?.. Настя легко бы задала подобные вопросы кому угодно, не взирая на строгую иерархию. Ей сошло бы, да и вряд ли обаятельное любопытство могло кого-либо обидеть. Но, в общении с Берестовым, что-то мешало и останавливало от привычной смелости. Не хотела она и побаивалась заводить речь о том, что могло бы даже вскользь ранить сердце этого человека.
Безусловно, как и многие другие, молодой капитан, часто любовался привлекательной внешностью врача-терапевта, но при этом не сделал ни единого, циничного намека, не выдал ни одной пошлой шутки и всегда с готовностью - лишь Анастасия заводила о чем-то речь, проявлял дружелюбие и внимание. Не могла она, - не имела права задавать пытливых житейских вопросов, терзавших, возможно, и его душу. Несколько лет, встречаясь во врачебном кабинете или случайно - в гарнизоне, они молча смотрели друг на друга, додумывая каждый за другого желанные мысли и слова…
Со временем девушка стала осознавать - ничей другой визит, для прохождения медицинского контроля, не был так ожидаем и желанен, как появление Влада. Тот садился напротив - сбоку от стола, и Анастасия снова ощущала на себе взгляд умных, выразительных глаз. Стараясь не выдавать радости, она одевала на руку летчика манжету и, чуть касаясь ладонью предплечья, замирала, глядя сквозь циферблат тонометра…
Вскоре не оставалось ни капли сомнений - в сердце, против всякой воли, родилась и затаилась любовь. Если бы не замужество, не взращенный строгим воспитанием долг - быть перед людьми предельно честной - бросилась бы в упоительный омут без памяти, забыв обо всем.
Возможно, и он питал к ней нечто подобное, но ни словом, ни жестом, душу Насти никогда не тревожил. И в ней - особенно в часы семейных неурядиц, из последних сил сдерживающей себя, неумолимо росла печаль и сожаление о невозможности оказаться рядом с Берестовым. Девушке приходилось с грустью констатировать - в столь щекотливом положении только и оставалось - дать волю желанию стать близким другом привлекательного человека. Хотя бы товарищеские отношения позволяли ей делиться с ним сокровенным, бывать рядом чаще.
Увы, далеко не все складывалось в жизни Анастасии. Скольких нервов стоила супругам её неудачная беременность… В гарнизоне никто не узнал о трагедии семьи Лихачевых. Да они и не хотели огласки. Никто не догадался о беде, кроме Владислава…
Вернувшись из больницы, она вышла на первое дежурство. Едва высыхали слезы, как мысли о несостоявшемся материнстве, вновь заволакивали глаза предательской влагой. Экипажи шумно вваливались в плохо освещенный кабинетик, балагурили, шутили… Берестов пришел как всегда молча и, положив на край стола правую руку с завернутым рукавом комбинезона, почему-то надолго задержал взгляд на её лице, и пристально всматривался, пока та считала пульс. Расписываясь в журнале, Настя уронила слезу на строчку с его фамилией. Вся книга была уже в маленьких мокрых кружочках…
После предполетных указаний пилот неожиданно вернулся и опять безмолвно сел перед ней.
- Ты же прошел контроль, Влад… - прошептала она, отвернувшись в темное окно.
Берестов осторожно положил теплую ладонь на её руку и, погладив, слегка сжал. Никому до этого она не позволяла к себе прикасаться. Но девушка уже достаточно знала молодого человека, чтобы понять - не было в его поступке ничего, кроме искреннего желания помочь, утешить, подбодрить… Скорее всего, он не ведал причин, катившихся по щекам слез, но не спрашивал, не лез в душу… Просто видел и ощущал, как ей плохо…
Через минуту летчик вышел, так и не произнеся ни слова. Когда Анастасия вновь повернула голову, на журнале лежал первый весенний тюльпанчик, а из-под него выглядывала маленькая шоколадка. Рука ещё долго сохраняла теплоту его сердца…
Постепенно они становились друзьями. Они не могли не стать ими. Два одиноких и чувственных сердца слишком долго тянулись друг к другу.
Отношение Лихачева к Берестову складывалось несколько иначе. Впервые Максим обратил внимание на неразговорчивого летчика при весьма необычных обстоятельствах…
В большом зале клуба, начальником Политотдела было спешно организовано грандиозное собрание офицеров всех частей огромного гарнизона. На повестке стояло обсуждение и поддержка решения партии о вводе ограниченного контингента войск в Афганистан. Почти все тогда, в порыве патриотизма, накатали рапорта с просьбой направить в "горячую" точку. Замполиты остались довольны и с гордостью докладывали высокому руководству о проделанной "нелегкой" работе. Но, несколько человек защищать интересы СССР на южных рубежах отчего-то не торопились. Генерал-майор зачитал в конце "политического шоу" с десяток фамилий таких офицеров-перерожденцев. Среди названных отказников, встал и капитан Берестов. Волею случая, на соседнем кресле оказался капитан Лихачев. "Надо же… - подумал тогда Максим, удивляясь отсутствию единогласия, - неужели кто-то думает иначе или, может быть, трусит!?"
Начальник Политотдела, перед тем как предать анафеме непокорных, потребовал объяснений. Кто-то, ссылаясь на семейное положение, оправдывался: "Жена вот-вот должна родить…" Кто-то объяснял решение близостью пенсии. Один заявил: "Написать не успел, исправлюсь…" Приезжие чины отнеслись к подобному лепету снисходительно и, для острастки пожурив, удовлетворенно дозволили сесть. Лишь два офицера остались стоять, твердо признавшись: "не понимаем причин ввода войск…" Одним из двух был Берестов.
"Предатель, твою мать! - чуть не ляпнул тогда в сердцах Лихачев, - ещё и уселся рядом… Отщепенец!"
- Вы двое, - злорадно процедил генерал, глядя свирепым и острым как бритва взглядом на возмутителей спокойствия, будто стараясь срезать их и подровнять под устраивающий уровень сотен других голов, смирено внимавших каждому слову, - сейчас подойдете ко мне - разберемся… Остальные свободны.
Дома, с возмущением рассказывая Анастасии о затесавшихся в ряды единомышленников "диссидентах", Максим вдруг обнаружил странную, или скорее - агрессивную реакцию жены:
- А ты, чего ради, написал эту филькину грамоту? - спросила она с возмущением о рапорте, глядя прямо в глаза, - не от того ли, что оставалась абсолютная уверенность - всех не пошлют?!
- То есть как - чего ради!? Какая уверенность? - не понял Лихачев, подавший рапорт без всякой задней мысли.
- Можешь мне членораздельно объяснить, кого ты там собрался защищать?
- Ну… Раз приняли решение - ввести войска, значит…
- Ты все их решения готов выполнять таким образом - не задумываясь?..
Они долго и с ожесточением спорили, едва не разругавшись. Но после того дня в голове, как он потом объяснял: "щелкнул заветный тумблер"… Инженер всерьез начал размышлять о происходящем в стране и впервые позволил себе усомниться в непогрешимости партии. А более всего Максима, нимало озабоченного карьерным ростом, потрясли слова Насти, которая, работая в санчасти, всегда находилась в курсе многих гарнизонных новостей: