Непроницаемая темнота ночи спустилась над Севастополем. Дым от выстрелов покрыл весь промежуток земли между неприятельскими батареями и нашими бастионами. Подольский полк, не обращая внимания на усиленный огонь французов, отправился на работы. В это время по всему протяжению траншей посыпались пули, послышались крики французов и наше русское "Ура!". По всем неприятельским подступам заиграли рожки и сигнальные трубы. Французы бросились на полуоконченные траншеи, вытеснили оттуда наших стрелков и овладели ими, прежде чем войска, назначенные для работ, могли подоспеть на помощь стрелкам.
Таким образом, приходилось теперь не французам, а нам выбивать неприятеля из своих траншей. Не теряя напрасно времени, генерал Хрулев тотчас же двинул войска. Весь Подольский полк и два батальона Эриванского князя Варшавского полка двинулись на Кладбищенскую высоту, а два батальона Житомирского и один батальон князя Варшавского полков – против ложементов у Карантинной бухты. Едва показались наши колонны, как гребень насыпи мгновенно вспыхнул, подобно молнии, и самый частый ружейный огонь засверкал навстречу нашим колоннам, освещая красные шапочки с горизонтальными козырьками французских егерей, засевших в траншеях. Расстояние было так близко, что свиста пуль уже не было слышно, но видно было их действие: справа и слева падали товарищи. Минута была решительная.
– Вперед, братцы! – крикнул кто-то сзади, и солдаты врезались в траншею.
Стремительным ударом в штыки французы были вытеснены. Отступивший неприятель собирался с новыми силами и подготовлял себе успех артиллерийским огнем своих батарей. Местность перед бастионами правого фланга горела беспрерывными огненными вспышками орудийных выстрелов, которым вторила перекатная ружейная пальба. Множество снарядов, прицельных и навесных, ложилось в наши укрепления. Французы, казалось, старались засыпать бастионы и батареи ядрами и гранатами, многие из них потерпели значительные и серьезные повреждения и по необходимости принуждены были ослабить свой огонь. Тогда французы вторично бросились в атаку – подольцы, волынцы и житомирцы и на этот раз встретили их штыками.
Борьба приняла страшные размеры, ложементы несколько раз переходили из рук в руки. Сплошное облако порохового дыма стояло над сражающимися. С бастионов и неприятельских батарей гудела самая частая канонада, один люнет Белкина выпустил в эту ночь до 3000 снарядов. Противники соперничали друг с другом, направляя огонь преимущественно по войскам и их резервам. Над головами сражавшихся взад и вперед двигалась с ревом и гулом чугунная туча; из беспрерывно пускаемых бомб образовался над полем битвы целый огненный свод. Красноватый свет выстрелов по временам освещал местность, по которой в разных направлениях двигались носильщики с ранеными и черные квадраты – то были полки, свернувшиеся в ротные колонны. Под ногами беспрестанно попадались раненые и убитые, солдаты спотыкались об их тела и наступали на раненых, вызывая болезненные стоны. Пораженные пулями, товарищи падали, их крики и возгласы слышались повсюду.
– Прощайте, братцы! – говорил один.
– Отцы родные, не покиньте! – кричал другой.
О помощи раненым нечего было и думать до окончания сражения. Теперь все заняты были только тем, как бы отразить неприятеля, наступавшего с новыми силами.
– Ишь валит! Совсем попятил подольцев, – говорили солдаты, двинутые из резервов.
Беглым шагом, с ружьем наперевес спешили наши колонны на выручку своих. Офицеры, с саблями наголо, были впереди и ободряли солдат, которые на бегу крестились и тихо шептались между собой.
"Описывать все ужасы этой ночи я не могу, – говорит один из участников боя, – потому что не разобрал ничего: строились колонны, кричали "Ура!", командовали, наступали и отступали".
Против левого фланга наших ложементов дрались французские гвардейцы. Будучи первый раз в огне и желая сравняться с прочими полками, уже обстреленными, они дрались упорно. Доставшиеся в наши руки ружья гвардейцев были забиты грязью. Это объясняли тем, что они положили не делать ни одного выстрела, а сражаться только штыками. Схватка достигала чрезвычайного разгара. Теснимые вновь прибывшими силами, наши полки были выбиты из траншей и отступили, потеряв командира 2-й бригады 9-й пехотной дивизии генерал-майора Адлерберга. Он был убит, идя в голове колонны, направленной против неприятеля.
Находившийся на 5-м бастионе генерал Тотлебен, как только узнал о смерти генерала Адлерберга и об отступлении наших войск, тотчас же двинул им на помощь 4-й батальон Эриванского полка, поручив вести его командиру 4-го саперного батальона полковнику Гарднеру. Подкрепив отступавшие войска и устроив их, полковник Гарднер стремительным ударом в штыки отбросил неприятеля, причем солдаты Подольского полка, преследуя отступавших, ворвались во французскую траншею и часть ее разорили.
В это время генерал Хрулев, желая окончательно удержать за собой кладбищенские траншеи и зная, что участвовавшие полки понесли значительные потери, двинул в подкрепление им семь рот Углицкого и два батальона Минского полков. Лишь только подкрепления эти появились на поле сражения, как французы, подкрепленные свежими войсками, еще раз бросились в атаку. Войска наши, встретив наступающих грудью, упорно защищались. В траншеях пальба замолкла. Там слышно было только, как стучали приклады, звенели штыки, раздавались вопли, ожесточенные крики, крупная брань, и порой чувствовались брызги чьей-то теплой крови…
Обе стороны дрались с отчаянной храбростью. Траншеи пять раз переходили из рук в руки. Полки Подольский, Эриванский, Минский и Углицкий соперничали между собой и работали штыком с такой настойчивостью, что неприятель принужден был ввести в дело все свои резервы и все-таки отступить. Наши одолели и погнали французов, причем Углицкий полк кровью омыл свою недавнюю неудачу и показал чудеса храбрости. По пятам французов он ворвался в их траншеи, перебил много народа, но зато и сам понес значительную потерю. Не было ни одного офицера, который бы вышел из траншей невредимым, а из целого батальона возвратилось здоровых только 80 человек.
Бой не прекращался в течение всей ночи и стоил огромных потерь нам и союзникам. У нас выбыло из строя 77 штаб– и обер-офицеров и 2569 человек нижних чинов. Мы потеряли генерала Адлерберга. Сын этого генерала, не участвовавший в деле, но отправившийся отыскивать тело отца, был также убит.
Перед рассветом бой прекратился, траншеи на Кладбищенской высоте были заняты нами, у Карантинной же бухты – неприятелем. Артиллерийская канонада стала мало-помалу стихать, и полки возвращались за оборонительную линию, где были встречены радостными приветствиями. Несмотря на всеобщее утомление, солдаты отступали с песнями, медленно, никем не тревожимые. Было уже светло, когда войска отходили, двигаясь по местности, обстреливаемой французскими батареями, но французы не сделали ни одного выстрела. Сражавшиеся с уважением смотрели друг на друга. Как русские, так и французские солдаты всегда были справедливы к храбрости противника.
– Француз хорошо дерется, – говорили наши солдаты после жаркого боя.
Русский солдат любит брать грудью, штык предпочитает всему и не охотник прятаться за камнем и оттуда, издалека, поражать неприятеля пулями.
Взошло солнце и осветило кровавую картину. Все пространство по обеим сторонам траншеи было завалено телами убитых, но к уборке их никто не приступал по причине сильного артиллерийского огня с обеих сторон, продолжавшегося с раннего утра и до поздней ночи. К вечеру получено было сведение, что французы стягивают опять значительные силы и, по всей вероятности, намерены снова атаковать кладбищенские траншеи. Предвидя большие потери в случае дальнейшего отстаивания траншей и не находя возможности подкрепить севастопольский гарнизон новыми войсками, князь Горчаков приказал для охранения их и для окончания работ под руководством генерала Тотлебена назначить только два батальона Житомирского полка с тем, чтобы в случае атаки неприятеля в таких силах, которые невозможно будет удержать двум батальонам, отступить без боя.
Вечером 11 мая 3-й и 4-й батальоны Житомирского полка были выведены к траншеям: один батальон расположился в них цепью, другой стал в резерв. Неприятель усилил огонь, а вслед за тем, около девяти часов вечера, двинулся в атаку. На два батальона Житомирского полка шла целая французская дивизия Ловальяна, разделенная на пять колонн. Отстреливаясь, житомирцы отступили за оборонительную линию, и тогда с наших укреплений открыт был сильный ружейный и картечный огонь из орудий, предварительно наведенных на кладбищенские траншеи. Огонь этот не прекращался в течение всей ночи.
Днем 12 мая на одной из наших батарей взвился белый переговорный флаг и объявлено перемирие, продолжавшееся более пяти часов сряду. На всех ближайших валах и укреплениях появились зрители: с одной стороны виднелись синие мундиры французов, с другой – серые шинели наших солдат. По всему промежуточному полю ходили рабочие, подбиравшие тела убитых. Наши тела свозились на Николаевский мысок, а оттуда на Северную. Весь мысок был завален трупами.
"Здесь они лежали навзничь, на спине, без всякого порядка, большая часть в своей кровавой одежде: в рубашке или шинели; а иные и в чистом белье, надетом на них товарищами, и со свечой в руке, принесенной теми же товарищами. Можно было заметить, что у иных пальцы сложились знамением креста… Православные люди, солдаты м матросы, подходя к покойникам, грустно и молча смотрели им в лицо и крестились. Почти не произносилось никакого слова на мертвом мыске. Да и к чему было говорить, когда и так, само собой, все рассказывалось этими безмолвными трупами, каждый день прибывавшими более и более… Иного мертвеца уже и не показывали: свернуто было что-то такое в шинели, и шинель была зашита…"
На третий день после боя хоронили генерала Адлерберга с сыном. На Северной стороне города почетный караул ожидал прибытия печальной церемонии. Во втором часу причалила к берегу шлюпка, в передней части которой сидел священнике крестом в руках. На шлюпке виднелись два родных гроба: один черный, бархатный, с телом генерала Адлерберга, другой розовый – его сына. Толпа присутствовавших сопровождала покойников на кладбище, в числе провожавших были и дамы. Скоро залп из ружей возвестил, что тела павших на поле чести, отца и сына, приняты землей…
В Севастополе на несколько дней все затихло. Атакующие и защитники деятельно трудились над земляными работами. Овладев Кладбищенской высотой, французы употребляли все усилия к тому, чтобы утвердиться на этой местности. Они удлинняли траншеи, строили новые батареи, так что с 13 по 25 мая на вооружении осадных батарей явилось 60 новых орудий, в том числе 18 мортир большого калибра. Обороняющиеся также успели построить на Малаховом кургане (Корнилов бастион) блиндажи, в которых могло поместиться до тысячи человек, и прибавили на своем вооружении также 60 новых орудий. Усиленные земляные работы были тяжелы для войск, в особенности теперь, под лучами южного солнца.
С наступлением мая месяца началась сильная жара, появились летние пальто, шинели, белые фуражки, которые по приказу главнокомандующего велено было носить всем солдатам. Для предохранения от зноя разрешалось быть расстегнутым и снимать галстуки. Солдаты большей частью ходили в одних рубашках и старались укрыться в блиндажах не от пуль и осколков, а от невыносимого жара, сильно их допекавшего.
Зной и пыль заменили грязь, и трудно было сказать, что из них лучше.
Глава XII
Третье бомбардирование Севастополя. – Штурм передовых укреплений 26 мая. – Деятельность медиков и сестер милосердия
Успех французов на правом фланге оборонительной линии и занятие ими Кладбищенской высоты значительно возвысил нравственный дух союзников. Они решились теперь перенести свою деятельность на левый фланг нашей оборонительной линии и попытать счастья в отнятии у нас сильно беспокоивших их "трех отроков": Селенгинского и Волынского редутов и Камчатского люнета.
Пока укрепления эти находились в наших руках, до тех пор штурм Малахова кургана и Корабельной стороны города был невозможен. Между тем Малахов курган давно сделался пунктом, на котором сосредоточилось все внимание союзников. Находясь на самой высокой местности, укрепление это командовало всем городом, который отсюда мог быть совершенно уничтожен.
С занятием кургана неприятелем оборона Севастополя становилась невозможной или по крайней мере крайне затруднительной. Понятно, что завладение этим пунктом составляло заветную мечту союзников, но они знали, что перед Малаховым курганом лежала еще целая линия передовых укреплений, которыми необходимо было овладеть, прежде чем предпринимать что-либо против самого кургана.
Грозно смотрели эти укрепления в лицо неприятелю. Впереди всех стоял Камчатский люнет, или Камчатка, как прозвали его солдаты. Изрезанный глубокими, издали черневшими амбразурами, он сверкал молниями, посылая в ответ неприятелю свои меткие выстрелы. Амбразуры переднего фаса, ближайшего к неприятелю, постоянно сохраняли глубокое молчание, а выглядывавшие в них неподвижные дула орудий указывали, что, заряженные картечью, они ждут, когда появятся штурмовые колонны, чтобы засыпать их градом чугунных пуль.
Влево от Камчатского люнета находились редуты Волынский, Селенгинский и Забалканская батарея, а правее было расположено шесть больших ложементов, из которых в каждом могло поместиться от 40 до 60 человек стрелков. На ночь эти ложементы усиливались резервами с двумя горными единорогами, вследствие чего неприятель долго считал их не простыми ложементами, а как бы небольшими батарейками, вооруженными артиллерией.
Смотря на передовые укрепления с неприятельской стороны, трудно было допустить мысль о возможности завладеть ими открытой силой. Французы сознавали это и потому, приготовляясь к штурму, решились предварительным бомбардированием сбить стоявшие на них орудия, и если представится возможность, то обратить и сами укрепления в груду развалин.
В три часа пополудни 25 мая загудели выстрелы со всех неприятельских батарей и началось третье бомбардирование Севастополя, более жестокое, чем оба предыдущие. Над городом стоял сплошной гул выстрелов; сильный ветер гнал тучи порохового дыма с Корабельной на Городскую сторону; целый ад снарядов окружал город: над головой лопались бомбы, кругом свистели ядра и, падая в бухту, поднимали воду высокими столбами, огненными змейками вились ракеты в черном дыму, висевшем над городом. Севастополь стонал, как исполин, облепленный вражескими бомбами, ядрами и ракетами.
Самый сильный огонь был направлен на Корабельную часть города, или на левый фланг оборонительной линии, правую же половину союзники почти не трогали. Сначала люнет и редуты – эти три отрока в печи – отвечали смелой и частой пальбой, но через несколько часов выстрелы их стали реже и затем к вечеру совершенно прекратились.
Сосредоточив против Камчатки 48 орудий, французы забрасывали ее снарядами. Не отвечая на выстрелы наших батарей, они сыпали свои снаряды в Камчатку, положив срыть ее с лица земли. Отделив 25 орудий на Селенгинский и Волынский редуты, французы всеми остальными орудиями громили Малахов курган и всю Корабельную сторону города. Дым от выстрелов покрывал собой все батареи, горы, здания и сливался в один непроницаемый туман, изредка прорезываемый сверкавшими огоньками, вырывавшимися из дула орудий. Перекатной дробью звучали выстрелы, один за другим сыпались снаряды, фонтаном подымая землю при своем падении.
Оставлять под таким сильным огнем много людей на батареях значило подвергать их большой убыли. Поэтому еще в самом начале бомбардирования были прекращены все работы и рабочие присоединены к своим командам. В укреплениях было оставлено только самое необходимое число для расчистки амбразур, починки платформ и пр.
Наши батареи отвечали противнику самым учащенным огнем, но с течением времени выстрелы становились реже, в особенности с Камчатского люнета, который к вечеру принужден был смолкнуть. "Без преувеличения можно сказать, что тучи чугуна врывались в амбразуры, врезывались в мерлоны , срывая и засыпая их".
Камчатский люнет был в таком состоянии, что никакие усилия не могли исправить причиненных и беспрестанно возобновляемых повреждений. Неприятель не прекращал огонь в течение всей ночи. Множество бомб и ракет громили укрепления и, пролетая далеко за оборонительную линию, падали в Корабельной слободке и в городе. С наступлением утра Камчатский люнет представлял безобразную груду развалин. Насыпи, или вала укрепления, не существовало, взамен ее видны были нагроможденные в беспорядке кучи земли, заваленный ров, растрепанные туры и фашины, разбитые платформы, торчавшие из земли доски и валявшиеся орудия, из которых многие были засыпаны землей. Гарнизон, не имевший свободной минуты, чтобы вздохнуть, кое-где скрывался за уцелевшими остатками насыпи и заявлял о своем существовании редкой стрельбой из нескольких вновь и кое-как поставленных орудий. Неприятель продолжал стрелять и по этим развалинам.
С рассветом он еще усилил огонь и открыл опять жестокое бомбардирование по всей левой половине оборонительной линии, направляя самые частые выстрелы на Малахов курган, Волынский и Селенгинский редуты и Камчатский люнет.
К 8 часам утра огонь наших бастионов и батарей значительно ослабел, один только 3-й бастион настойчиво боролся с англичанами и нанес им значительный вред, разрушив несколько английских батарей и взорвав пороховой погреб.
Около 3 часов пополудни 26 мая усиленная канонада была открыта и против Городской стороны или правой половины оборонительной линии, и тогда Севастополь опоясался двумя рядами смертоносных огней. Три часа длилась эта небывалая борьба, и около шести часов вечера часть укреплений Корабельной стороны приведена была в полуразрушенное состояние. Они могли только слабо отвечать неприятелю, употреблявшему последние усилия и не щадившему пороха, свинца и чугуна. Особенно пострадали Малахов курган и третий бастион; три же передовых укрепления находились в совершенном разрушении; не было ни одного целого мерлона, почти все орудия были подбиты или засыпаны.
В это время главнокомандующий французской армией генерал Пелисье собрал военный совет, на котором было постановлено, что французы атакуют Камчатский люнет, Волынский и Селенгинский редуты, а англичане – ложементы против 3-го бастиона. Атаку решено было произвести вечером, перед закатом солнца, чтобы, как говорил Пелисье, "засветло подраться и тотчас потом утвердиться на занятых укреплениях".
Распоряжение атакой предоставлено генералу Боске, который назначил в дело четыре дивизии или около 40 тысяч человек. Силы союзников в это время были весьма значительны и простирались более 150 000 человек, тогда как весь гарнизон Севастополя состоял из 60 расстроенных батальонов пехоты и двух с половиной батальона сапер, общая численность которых доходила до 36 тысяч человек. Из этого числа войск 35 батальонов находились на Городской стороне и 22 батальона – на Корабельной.