При совокупном усилии этих лиц по всей линии укреплений работа закипела пуще прежнего.
Теперь малочисленному гарнизону для защиты обширной местности приходилось окончить бастионы, связать их непрерывной линией батарей, укрепить местность множеством новых построек и вооружить их огромными корабельными пушками. Словом сказать, приходилось создавать огромную линию таких преград, которые не допустили бы неприятеля взять город открытой силой, а заставили его приступить к правильной осаде и приближаться медленно, шаг за шагом.
В Севастополе в эти дни проявилась необыкновенная деятельность: по улицам тащили орудия, станки, снаряды, бревна, доски, плотничьи инструменты, железные оковки, гвозди, мешки пустые и наполненные землей. Все это спешили доставить к укреплениям, где рабочие рыли рвы, насыпали укрепления и утрамбовывали землю. Тысячи тружеников, выкидывая из рвов землю, насыпали тот непрерывный семиверстный вал, для овладения которым союзники употребили почти год времени.
Работы производились днем и ночью; в них участвовали все, кто только мог: солдаты, вольные мастеровые, городские жители, женщины и дети. Двери арсенала растворились настежь; из сараев вытаскивали орудия, там же раздавали желающим инструменты: ломы, лопаты, заступа и проч. Кто имел тачку или лошадь с телегой, тот спешил на укрепления, зная, что им найдется работа; даже водовозные бочки были употреблены в дело: в них развозилась вода для утоления жажды трудившихся. Словом сказать, все средства города были обращены на содействие рабочим. Граждане образовали род ополчения для содержания городских караулов. Здесь любовь к отечеству проявилась в полном своем величии. Пользуясь тем, что неприятель, заняв Балаклаву, потратил много времени на свое устройство и не предпринимал никаких действий против Севастополя, наши защитники значительно подвинулись в постройке укреплений.
С утра 14 сентября неприятельские пароходы явились в виду Севастополя. Они делали промеры, заглядывали в разные бухты, отыскивая поудобнее места для стоянки своего флота. Наш гарнизон, число которого простиралось только до 15 000 человек, был размещен на назначенных ему местах. Войско, несмотря на свою малочисленность, кипело отвагой, и каждый положил стоять, пока хоть искра жизни останется в теле. У многих из защитников позади укреплений, на которых они стояли, был дом – его родина, жена, дети, всё-всё, что свято и драгоценно в жизни. Здесь, на бастионах, собрались не пришельцы из разных стран, а родные братья, труженики на общую пользу своей огромной и родной семьи матушки-России: здесь были не союзники, а одного поля ягодки, дети русского царя. Деятельность внутренней жизни приняла иные размеры, иные образы. Пришло время отстаивать родное пепелище, наступила минута решительной борьбы, когда каждый стал стражем заветных берегов родной земли, сберегателем ее славы, защитником мест, близких русскому сердцу.
Жители, матросы и солдаты сразу, без всяких толкований, поняли свое положение: они рылись в земле, воздвигая линию батарей, они же носили землю туда, где не хватало ее для насыпки укреплений, и ставили на батареи свои огромные пушки. Все это делалось "так просто и естественно, как задушевная мысль, как светлая жизнь, вся отданная за веру и отечество". Одинаково вскормленные, все они составляли часть одного народа русского, подвластного одному монарху, принадлежащего одной вере, имеющего один язык, одушевленного и проникнутого одной волей. Стойкий и решительный народ решился защищать город от нашествия иноплеменников и встретить врага без ключей и хлеба-соли, а по-русски – штыками, рогатинами да чугунными пирогами.
К вечеру 14 сентября постройка укреплений подвинулась настолько, что одни из них были окончены и вооружены, другие приходили к окончанию; во многих местах поделаны были засеки и порыты ямы для воспрепятствования противнику быстро двигаться, если бы он захотел атаковать укрепления. Осмотрев работы, Владимир Алексеевич Корнилов решился на следующий день, по русскому обычаю, начать защиту города крестом и молитвой, знаменующими начало всякого желанного дела на православной Руси.
– Пусть прежде всего напомнят войскам слово Божие, – говорил Корнилов, – а потом я передам им слово царское.
С раннего утра стали наши войска на свои боевые позиции в ожидании торжественной процессии. Духовенство с образами, хоругвями и крестами совершало крестный ход, медленно подвигаясь по всей оборонительной линии. Почти в каждом укреплении процессия останавливалась, чтобы отслужить молебен, окропить войско святой водой и осенить крестным знамением.
Все в кресте – и жизнь, и сила,
С ним родишься в мир земной,
С ним живешь, и на могиле
Он же станет над тобой.Помни это – и молиться
Перед ним не забывай;
За него идешь ты биться -
За него и умирай.Что жалеть солдату жизни?
Всем лежать в земле сырой;А кто отдал жизнь отчизне,
Тот бессмертен как герой!
Горячо молились защитники не о спасении собственного живота, а о спасении родного им города, о спасении славы отечества. Тысячи теплых молитв возносились к небесам, молитв чистых, солдатских – бесслезных, бессловных, но горячих и искренних. По окончании крестного хода вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов объезжал войска. Одетый в блестящую генерал-адъютантскую форму, окруженный многочисленной свитой, он ехал вдоль линии, приветствуемый громкими криками.
– Царь надеется, – говорил он войскам, – что мы отстоим Севастополь; да нам и некуда отступать: позади нас море, впереди неприятель. Помни же, не верь отступлению. Пусть музыканты забудут играть ретираду – тот изменник, кто протрубит ретираду! – и если я сам прикажу отступить – коли и меня!
Громкое неумолкаемое "Ура!" было ответом войск на слова любимого начальника.
– Ваше дело, – говорил Корнилов, подвигаясь далее и обращаясь к одному из пехотных батальонов, – ваше дело сначала строчить неприятеля из ружей, а если ему вздумается забраться на батареи, так принимайте его по-русски; тут уж знакомое дело – штыковая работа.
Стоявшие на укреплениях матросы, завидя издали приближение своего начальника, приветствовали его громким "Ура!".
– Я давно знаю вас за молодцов, – говорил им Корнилов, – а с молодцами говорить долго нечего.
Одушевление войск и желание, постояв за себя, отмстить врагу сделались всеобщими.
Смотря в это время на пропеченные южным солнцем, загорелые лица стоявших на укреплениях, можно было видеть, что они готовы в огонь и воду, что
От дедовской науки,
От прапрадедов своих
Не отстали наши внуки,
То же сердце бьется в них;Тот же воин православный,
Так же сильный, как и встарь
В нашей родине державной -
Русский Бог и русский Царь!
Уверенность в своей силе солдат и радостные крики их закончили этот величественный день в жизни севастопольского гарнизона.
На следующее утро в виду города появились передовые войска неприятеля, а спустя два дня, 18 сентября, стали подходить к Северной стороне города и главные силы князя Меншикова. Гарнизон Севастополя, надеясь на подкрепление, вздохнул свободнее и радостно встретил полки, прибывшие в город.
Увеличение гарнизона позволило приступить к более правильному размещению войск. Имея в виду растянутость участка вице-адмирала Новосильского и контр-адмирала Истомина, Корнилов разделил всю оборонительную линию укреплений вместо трех на четыре дистанции. Первая от рейда до редута Шварца, построенного между 4-м и 5-м бастионами, поручена генералу Аслановичу; вторая, заключавшая в себе 4-й бастион с боковыми батареями до городского бульвара, вверена вице-адмиралу Новосильскому; третья дистанция, в которую входил 3-й бастион с его боковыми батареями, от городского бульвара до морского госпиталя, поступила под начальством контр-адмирала Панфилова; все же остальное пространство до Килен-балки, составляя четвертую дистанцию, находилось в ведении контр-адмирала Истомина.
Неприятель стоял в отдалении и как бы смотрел с раздумьем и удивлением, что вот-де перед его носом растут как грибы севастопольские укрепления.
Был полдень 22 сентября. Вице-адмирал Корнилов, объезжая линию укреплений, подъехал к 4-му бастиону. Матросы, работавшие на бастионах, собирались "пошабашить", как вдруг сигнальщик, смотревший в трубу возле насыпи, крикнул: "Неприятель идет на приступ!" На бастионе все пришло в движение, кто хватал ружье, кто бежал к орудию, и задымились фитили, готовые по первому приказанию пустить ядро по наступавшим колоннам. Между тем несколько офицеров подошли к сигнальщику; каждый смотрел в трубку и делал свои замечания.
– В самом деле, – говорил один, – видны французские войска.
– У них, – прибавлял другой, – что-то в руках блестит на солнце. Должно быть, штуцера.
Вдали видна была колонна человек в тысячу. Подойдя ближе к нашим укреплениям, она остановилась; солдаты, казалось, начали копать землю.
– Не закладывают ли они траншею? – спрашивали друг друга присутствующие.
Все стали всматриваться попристальнее. При помощи зрительных труб можно было видеть, что только немногие солдаты имели ружья, остальные несли ломы, лопаты, кирки и другие инструменты для копания земли. Не было сомнений, что неприятель боится атаковать укрепления открытой силой и намерен устроить батареи и громить ими наш родной город и укрепления.
Работы союзников подвигались очень медленно; с большим затруднением выгружали они с судов свою артиллерию, медленно тащили ее на назначенные места. Постройка укреплений подвигалась еще медленнее: копая землю, они встречали под тонким пластом ее камень, который с трудом пробивали их самые лучшие инструменты. Непривычные к такой трудной работе, солдаты их болели, и в рядах союзников появилась холера в значительных размерах, так что в день умирало по 150 человек и более. Недостаток в продовольствии и жизнь под открытым небом еще более увеличивали потери и смертность. С удивлением смотрел неприятель на наши войска и на выраставшие укрепления севастопольские. Точно так же живя под открытым небом, трудясь день и ночь над постройкой укреплений, русские войска находили еще время и средства беспокоить неприятеля своими выстрелами, уничтожавшими их работы или разгонявшими рабочих.
По мере того как постройка укреплений приходила к концу, бастионы и батареи покрывались орудиями и тотчас же открывали огонь против неприятеля и его работ.
"Русские батареи, – писали англичане в своих газетах, – не дают покоя ни днем ни ночью войскам, расположенным под прикрытием возвышений, окружающих Севастополь. Ядра и гранаты беспрерывно перелетают через возвышения и падают вблизи наших солдат. Едва только покажутся два-три солдата, как русские выстрелы напоминают им самым ощутительным образом, чтобы они убрались подобру-поздорову и что им лучше оставаться под прикрытием".
Благодаря этой меткости выстрелов неприятельским солдатам было запрещено показываться перед севастопольскими укреплениями, кроме тех команд, которым необходимо было это по службе.
Ночные вылазки из Севастополя еще более замедляли работы неприятеля. С наступлением ночи наши охотники пробирались тайком к земляным постройкам союзников, нападали на них врасплох, уничтожали, насколько можно, их работы и, произведя всеобщую тревогу в лагере, возвращались домой, забрав в добычу оружие, одежду, инструменты и пр. Случалось, что несколько десятков солдат, отправившихся ночью распотешить свою удаль, поднимали на ноги всю неприятельскую армию. С первым криком "Ура!" наших охотников, бросавшихся в штыки, союзники, не рассмотрев числа их, были тревогу по всему лагерю. Проходило несколько часов после того; наши удальцы давно уже отступили и, сидя в кругу товарищей, рассматривали кто захваченную у неприятеля шапку, иной ружье, либо одеяло, а в неприятельском лагере солдаты все еще стояли под ружьем, ожидая нападения русских.
Беспокоя день и ночь противника и замедляя его работы, севастопольский гарнизон успел построить укрепления, сделать необходимые запасы снарядов, поставить на укреплениях морские орудия, расставить корабли так, чтобы они могли обстреливать рвы и овраги, спускавшиеся к городу, и устроить несколько мостов для свободного сообщения. Словом сказать, наши успели укрепить город настолько, что когда неприятель открыл первую стрельбу по Севастополю, то мы были совершенно готовы встретить его должным образом по-русски.
Эта необыкновенная деятельность севастопольского гарнизона не укрылась от глаз монарха. Достойно оценив заслуги защитников, император писал князю Меншикову: "Благодари всех за усердие; скажи нашим молодцам-морякам, что я на них надеюсь на суше, как на море. Никому не унывать, надеяться на милосердие Божие, помнить, что мы, русские, защищаем родимый край и веру нашу, и предаться с покорностью воле Божией! Да хранит тебя и вас всех Господь; молитвы мои за вас и наше правое дело, а душа моя и все мысли с вами".
На рассвете 5 октября сильный туман закрыл весь город и бухту до такой степени, что в двух шагах ничего не было видно. В половине седьмого утра, как только туман стал редеть, французы, бросив три бомбы одну за другой, подали тем сигнал к началу стрельбы по осажденному городу. Вслед за тем с удивительной быстротой заревело 53 орудия французских и 73 английских. В ответ на этот погром посыпались частые выстрелы с наших укреплений с такой меткостью, которая заставила союзников понять, что нелегко им будет сладить с укреплениями, выросшими на их глазах.
Стрельба по городу и окружавшим его укреплениям с каждым часом увеличивалась, и в самое короткое время все пространство, разделяющее двух противников, покрылось таким густым пороховым дымом, что и на близком расстоянии не было возможности видеть предмета. Несколько раз отдавалось приказание стрелять пореже, чтобы дать рассеяться дыму, но моряки, по увлечению и из желания нанести больший вред врагу, продолжали вести самую частую стрельбу. Тучи порохового дыма, носясь над городом, скрывали от глаз не только все батареи и всю окрестность, но даже и само солнце. Свет его померкнул, и казалось оно раскаленным шаром или кровавым кругом, медленно опускавшимся на горизонт.
С первыми выстрелами неприятельских батарей оба адмирала, Корнилов и Нахимов, были на конях и скакали первый на 4-й бастион, а второй на 5-й. Восторженные крики войск, стоявших в укреплении, приветствовали Владимира Алексеевича Корнилова, когда он взошел в укрепление в сопровождении нескольких офицеров своего штаба.
4-й бастион по своему положению обратил на себя особенное внимание союзников. Все усилия французов были направлены к тому, чтобы уничтожить и срыть с лица земли это укрепление. Внутри бастиона скрещивались французские бомбы с английскими ядрами, через него же летели и русские снаряды с двух батарей, расположенных позади бастиона. Владимира Алексеевича Корнилова просили, чтобы он поберег себя и оставил бастион, но он отвечал, что теперь не время думать о безопасности, и продолжал наблюдать за действиями батарей своих и неприятельских. Разговаривая с солдатами, наводившими орудия, указывая им куда целить, Корнилов переходил от одного орудия к другому. Покойно и строго было выражение его лица, легкая улыбка едва заметно играла на устах, глаза его светились ярче обыкновенного; высоко он держал голову, смотря на творения своих рук – севастопольские укрепления. Сухощавый и несколько согнутый стан Корнилова, казалось, в этот день выпрямился, и весь он как будто сделался повыше ростом.
Поговорив с командиром 4-го бастиона, вице-адмиралом Новосильским, и отдав ему некоторые приказания, Корнилов отправился на 5-й бастион. Проезжая мимо Тарутинского полка, адмирал был радостно приветствуем солдатами.
– Вот этот так молодец! – говорили между собой солдаты, смотря на адмирала.
На 5-м бастионе всей стрельбой распоряжался Павел Степанович Нахимов, он сам наводил орудия и следил за полетом снарядов. Одетый в сюртук с эполетами, Нахимов хозяйничал на батарее, как на корабле. Принимая самое живое и горячее участие в защите, презирая опасность, Павел Степанович в самом начале боя чуть было не погиб, он был ранен в голову, но, к счастью, легко.
– Вы ранены, Павел Степанович, – сказал один из приближенных к нему офицеров.
– Неправда-с! – отвечал он с неудовольствием, желая скрыть свою рану от любивших его матросов, с тем чтобы не расстроить их.
Спустя некоторое время, проведя рукой по окровавленному лбу, он прибавил: "Слишком мало-с, чтоб об этом заботиться, слишком мало-с!"
Разговаривая с Павлом Степановичам, Корнилов долго следил вместе с ним за тем разрушением, которое производили наши снаряды в неприятельских укреплениях. Оба они стояли открыто, под самым сильным огнем союзников; ядра свистели около, обдавая их землей и кровью убитых, бомбы лопались вокруг, поражая своими осколками прислугу у орудий. Трудно себе представить что-либо ужаснее этой борьбы. Гром выстрелов слился в один страшный гул над головами сражающихся. Тысячи снарядов бороздили землю, бороздили укрепления и разносили смерть и увечья повсюду.
Происходивший от этого ужасный оглушительный треск и гул увеличивался еще от выстрелов с неприятельских кораблей по нашим приморским укреплениям. Расположившись перед ними полукругом, неприятельские корабли открыли непрерывную и частую стрельбу из 1500 орудий. Наши укрепления отвечали тем же, и застонала земля, задрожали окрестные горы, заклокотало синее море.
Прекрасна и величественна была картина боя для тех, кто мог любоваться ею издали, не подвергаясь опасности быть убитым. Неприятельские корабли стреляли целым бортом, зараз из всех пушек. Густой пороховой дым начал постепенно закрывать корабли. При совершенно тихой погоде, чистом и ясном небе, при свете полуденного солнца густые клубы дыма, заколыхавшиеся сначала по темно-синей поверхности моря, стали подыматься все выше и выше и наконец совершенно закрыли корабли с их мачтами и снастями. Непроницаемая завеса эта по временам прорезывалась, как молнией, отблесками выстрелов, за которыми слышалась частая дробь града снарядов, лопавшихся в воздухе, прыгавших по земле или ударявшихся в стены укреплений.
Бомбы, картечь, ракеты и прочие снаряды кучами летели на защитников. Треск и взрывы были повсеместны.
В продолжение нескольких часов люди, сражавшиеся в облаках дыма, ежеминутно ожидали смертельного удара. Пусть каждый поставит себя в этот день на место русского солдата, и тогда только он оценит его заслуги родине, честь и достоинство которой он отстаивал своей грудью. Проникнутый святым долгом, под столь сильным огнем неприятеля он бесстрашно заряжал орудия, исправляя наскоро повреждение в укреплениях, тушил огонь, смело лез на пороховой погреб, чтобы спасти его от взрыва, могущего разнести в клочки все укрепления с его защитниками, и в то же время убирал убитых и раненых, утешая страдальцев словом и молитвой.