Это собрались на даче у Кагановича члены "Кабинета Сталина", в числе которых был и наш "Генерал". Встречей руководил Каганович. Докладывал сам "отец". Докладчик нарисовал предварительно "ужасающую" картину готовящегося "истребления" аппарата партии со стороны "заговорщиков" против партии Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова… Сталин доказывал присутствующим, что первой жертвой этого "истребления", по замыслу "заговорщиков", "должны быть вот мы с вами, весь партийный аппарат сверху донизу". Более того "заговорщики" хотят уничтожить и военные кадры партии, заменив их троцкистами и бывшими специалистами из царской армии. И объективно, и субъективно программа правых "заговорщиков" направлена на реставрацию капитализма в стране. Именно потому, что без уничтожения партийного аппарата невозможна подобная реставрация, первый удар направлен против нас. Но "заговорщики" достаточно умные люди, чтобы понять, что нормальными методами свободной партийной дискуссии, хотя бы на пленумах ЦК или на съезде партии, им не одолеть уже сложившийся "ленинский аппарат" партии. Поэтому "заговорщики" прибегают к явно провокационным трюкам и приемам. Даже больше - они стали на путь вымогательства и шантажа отдельных членов ЦК и руководителей Красной Армии. Пользуясь теми или иными недостатками или ошибками в прошлом у ряда наших руководящих товарищей, бухаринцы готовят удар и по ним. Это им тем более легко делать, - многозначительно добавил Сталин, - что странным образом копии всех личных дел наших кадров из "Особого сектора" очутились в руках Бухарина. Когда заведующий персональным учетом Смиттен начал оправдываться, заявляя, что эти документы никак не могли попасть к Бухарину, Сталин вопрошающе посмотрел на Поскребышева.
- К сожалению, Иосиф Виссарионович прав, - с апломбом ответил Поскребышев.
- Но как быть, как исправить эту ошибку нашего аппарата и одновременно обезвредить бухаринцев? - спросил Сталин. И сам же ответил:
- Вот мы с Лазарем Моисеевичем и Вячеславом Михайловичем договорились о следующем: пока бухаринцы еще не успели реализовать украденные документы, мы должны предупредить наших людей, наших членов ЦК и руководителей армии о той провокации, которую готовят против них бухаринцы. Для этого есть только один путь - сотрудники аппарата ЦК, допущенные к работе в "Особом секторе", должны немедленно выехать на места и ознакомить этих товарищей с выписками из их личных дел, которыми против них хотят воспользоваться бухаринцы.
Сталин закончил свое изложение одним строжайшим предупреждением "выписки эти предъявляются соответствующим товарищам не как выписки из их личных дел, а как перехваченный ЦК материал бухаринцев". После ознакомления товарищей с выписками командированные должны взять у каждого из них письменное объяснение по двум вопросам:
1. Что может сказать этот товарищ в свое оправдание по существу обвинения, которое выдвигают против него бухаринцы?
2. Если он опровергает этот компрометирующий его материал, то чем он объясняет поведение группы Бухарина?
Роли были распределены. Новогодняя встреча кончилась. Прямо с этой встречи "Генерал" приехал к Томскому и изложил весь план Сталина Бухарину и Томскому в присутствии Сорокина.
Какова была реакция у Бухарина и Томского на план Сталина, Сорокин не рассказывал, но я живо помню реакцию кружка Зинаиды Николаевны, когда мы через два или три дня после Нового года обсуждали этот план на ее квартире. Мы собрались довольно поздно вечером, но так как инициатор данной встречи "Генерал" все еще отсутствовал, делились пока впечатлениями от встречи Нового года. Разговор как-то не клеился, тем более, что Сорокин был почти безучастен, хотя Зинаида Николаевна старалась вывести его из "равновесия", что ей явно не удавалось. Только "Нарком" на этот раз был очень оживлен и без умолку хвалился своими, по всей вероятности, мнимыми успехами на охоте под Новый год, так что Сорокин при каждом его новом удачном выстреле недоверчиво покачивал головой или строил насмешливую гримасу. Когда же "Нарком", уничтожив сонмы уток, куропаток, зайцев и пару лисиц, начал целиться в волка, Сорокин резко оборвал "выстрел":
- Давайте оставим холостые выстрелы. Лучше расскажи, почему у тебя не хватило пороху на московском активе, когда надо было стрелять в Кагановича?
- Но я никогда не охотился сразу за двумя зайцами, как ты на активе в ИКП, - рассердился "Нарком".
- Заяц за зайцем не охотится, - ответил Сорокин.
- Перестаньте говорить глупости, - вмешалась Зинаида Николаевна.
Очень кстати раздался звонок. Явился, наконец, "Генерал".
- Я совершенно уверен, что Зинаида Николаевна, а вместе с нею и вы будете снисходительны ко мне за опоздание, если я поведу свой рассказ с конца, - начал "Генерал". Он сообщил, что был на инструктивном совещании в ЦК и что на рассвете на специальном юнкерсе летит на Кавказ для обработки руководителей края. "Генерал" изложил "план Сталина" и рассказал, кто куда направляется из аппарата ЦК для его проведения в жизнь.
- Чудовищное дело Бейлиса против всей ленинской гвардии, - вот сущность плана, - заключил свое сообщение" Генерал".
- Почему же ты едешь тогда? - недоумевающе спросила Зинаида Николаевна.
- Разве тебя не информировал Сорокин?
- Он просто рассказал, что Бухарин не верит в успех подобной провокации, Рыков с этим согласен, Томский, как всегда, бросается в другую крайность, а о твоей поездке и речи не было.
- Поеду ли я и куда, я, собственно, узнал только вчера.
- Но знают ли об этом "наши"?
- Разумеется.
- Ну, и?
- Ну что об этом толковать, Зинаида? "Отцвели цветы, облетели листы", и не революционеры мы больше, - ответил "Генерал" и, тяжело вздохнув, добавил:
- Только один Томский остался верным и революции, и самому себе, а остальные, извините за выражение, просто бабы!
- Я думаю, что Николай Иванович прав, когда думает, что члены ЦК партии настолько умны, чтобы не поверить дешевой провокации, - вмешался в беседу Резников.
- Да, это слишком птицы стреляные, чтобы их могли ловить на тухлой мякине Сталина, - вставил свое слово охотник-"Нарком".
- В том-то и дело, что тут вовсе не "тухлая мякина", а действительно серьезные обвинения, дискредитирующие членов партии, но преподносимые им от нашего имени.
- Я этому не верю, - упорствует "Нарком". Сдерживая внутреннее возмущение, "Генерал" неторопливо вынимает из портфеля напечатанные на официальном бланке ЦК выписки "из материалов правой оппозиции" и начинает читать:
- Белов, командующий Северо-Кавказским военным округом, был левым эсером, переписывается с сосланными троцкистами, поочередно живет с женами работников своего штаба…
- Андрей Андреев, секретарь крайкома партии, до революции был активистом в меньшевистском профсоюзе, во время войны - "оборонцем". После революции растратил крупные суммы денег ЦК Союза железнодорожников, но от суда увильнул. Хронический пьяница…
- Филипп Махарадзе - председатель правительства Грузии, втайне вместе с национал-уклонистами и грузинскими меньшевиками в эмиграции готовит выход Грузии из СССР…
- Мирзоян - секретарь ЦК партии Азербайджана, был на секретной службе Англии на Кавказе, крестил детей в армянской церкви…
- Фабрициус - командующий особой кавказской Красной армией, бонапартист и морфинист-Список был довольно длинный, со многими пикантными подробностями, которые присутствующие слушали с возрастающим недоумением. Под каждым именем политическое обвинение чередовалось с обвинением "бытовым" - пьяница, развратник, растратчик, морфинист. В те годы такие обвинения выглядели так же грозно, как и политические. Закончив список, "Генерал" вопросительно посмотрел на "Наркома", но последний меланхолично заметил:
- Знаете, судя по тому, что мне лично известно о некоторых из перечисленных товарищей, я утверждаю, что сведения о них отвечают действительности.
- Но не забывай, что они собраны не нами, а аппаратом ЦК, а преподносятся этим товарищам от нашего имени, это ведь и подлость, и шантаж одновременно, - старается "Генерал" вдолбить эту истину в голову "Наркома".
Но "Нарком" продолжает твердить свое:
- Однако факты от этого не перестают быть фактами.
Резников одобрительно поддакивает, Сорокин и Зинаида недоумевающе переглядываются, "Генерал" от возмущения теряет дар слова.
Политическая дискуссия перешла в простую ругань, что, в свою очередь, вывело из терпения даже стоического "Наркома". Казалось, что острая перебранка между "Генералом" и "Наркомом", в которой стороны не щадили и лично друг друга, грозит всеобщим скандалом. Недвусмысленный намек "Генерала" на политическую честность "Наркома" вызвал контробвинение обиженного:
- Рассказывая нам здесь о заговоре аппарата ЦК и сам участвуя в его проведении в жизнь, "Генерал" ведет двойную игру: Сталину он служит делом, а нам - для алиби.
Это уже вызвало взрыв. Разъяренный "Генерал", схватив со стола графин, со всей силой размахнулся им по "Наркому", но тот вовремя увильнул и графин размозжил голову главному виновнику: с шифоньерки полетел на пол разбитый вдребезги мраморный бюст Ленина. Раздосадованный неудачей "Генерал" одним прыжком очутился перед "Наркомом" на другом конце стола, собираясь схватиться с ним врукопашную, но Сорокин всем своим грузным телом закрыл "Наркома".
- К нему ты можешь подступить только через мой труп! - сказал Сорокин. "Генерал" имел основание верить ему и заметно охладел. Зинаида вывела "Наркома". Сорокин стал стыдить "Генерала". Резников потребовал щадить и так уже слабые нервы Зинаиды. "Генерал" замолчал, но это было молчание глубоко оскорбленного человека. Сорокин догадывался, что буря впереди.
Надо было скорее начать переговоры о "перемирии". За них и взялись Зинаида и Сорокин. Об извинении "Генерала" первым перед "Наркомом" не могло быть и речи. Но формально извиниться первым должен был именно он, как зачинщик взрыва. Поэтому "Нарком", охотно соглашаясь на мир, требовал соблюдения справедливости: первым руку должен подать "Генерал". Изобретательная в этих случаях Зинаида нашла компромисс - одновременно повели за руку навстречу друг другу: Зинаида - "Наркома", а Сорокин - "Генерала". Перемирие состоялось. Остальное доделала водка - она цементировала мир на русский лад: взаимные душеизлияния и сердечные тосты чередовались до раннего утра.
К шести часам "Генерал" уехал на аэродром…
XVII. БУХАРИН ПЕРЕХОДИТ В НАСТУПЛЕНИЕ
Я уже писал, что к началу 1928 года соотношение сил бухаринцев и сталинцев в Политбюро было одинаково. В этих условиях ни о какой оппозиции внутри Политбюро или Оргбюро говорить не приходилось. Были две по силе одинаковых, а по своим воззрениям на текущую политику партии диаметрально противоположных группы. Сталину такое положение в верховных органах партии было далеко не выгодным. Обозначивающаяся борьба в этих органах была борьбой сторон, а не оппозиции и законного большинства. Сталину нужна была любой ценой, при помощи любых методов, именно "оппозиция", а не стороны. К этому он и вел дело, причем не только по линии своего негласного кабинета внутри ЦК, не только по линии "идеологической обработки", не только по линии "секретарского отбора" в низах, не только по линии замены Политбюро и Оргбюро Секретариатом ЦК, которым он владел твердо, но, - выражаясь его собственной терминологией, - "вел по всему фронту". Пока этот фронт проходил по вышеуказанным границам, у Сталина еще не было никакой внутренней уверенности, что он выиграет последнее сражение на путях к единовластию. Надо было найти какие-то новые резервы, достаточно мощные, чтобы произвести на врага впечатление. Эти резервы, давно намеченные, подобранные и подготовленные (на худой конец!) были налицо - Президиум ЦКК и Президиум Коминтерна.
Ни по уставу партии, ни по твердо установившейся традиции они не были судьями над Политбюро и Оргбюро ЦК. Наоборот, еще со времени Ленина Политбюро (опять-таки не по уставу, а по неписаному закону большевизма) было и высшим судом, и верховным законодателем для всех. Правда, на бумаге ВКП(б) скромно называла себя "секцией Коминтерна", а ЦКК - блюстителем "единства партии". Но это было лишь на бумаге. Теперь Сталин решил ввести названные резервы в бой, и это решение оказалось самым действенным и самым умным из всех его организационных комбинаций в борьбе с правыми. Резервом первой очереди для Сталина был конечно, его собственный домашний резерв - Президиум ЦКК. В уставе партии, принятом на XIV съезде (1925 г говорилось:
"Основной задачей, возложенной на ЦКК, является охранение партийного единства и укрепление рядов партии, для чего на ЦКК возлагается:
1. Содействие Центральному Комитету ВКП(б) в деле укрепления пролетарского состава партии…
2. Борьба с нарушением членами партии программы, устава ВКП(б) и решений съездов.
3 Решительная борьба со всякого рода антипартийными группами и с проявлением фракционности внутри партии, а также предупреждение и содействие изживанию склок…
4. Борьба с некоммунистическими проступками: хозяйственным обрастанием, моральной распущенностью и т. д.
5. Борьба с бюрократическими извращениями партийного аппарата и привлечение к ответственности лиц препятствующих проведению в жизнь принципа внутрипартийной демократии в практике партийных органов.
Главные пункты устава -1, 3, 5- прямо и непосредственно относились к практике Сталина и его негласного кабинета внутри ЦК, но Сталин как раз по этим пунктам ввел в партийный бой свой первый резерв - ЦКК. Прав да, сначала, он использовал не весь состав ЦКК (так как из 195 ее членов, избранных на XV съезде, не менее половины составляли люди Бухарина, Рыкова и Томского и даже не весь состав Президиума ЦКК (21 человек), котором также сидели бухаринцы. Сталин использовал лишь отборную ее головку - руководителей ЦКК. По ступая так, Сталин не нарушал и формально устава партии. Напомним, что в уставе говорилось: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро трех членов и трех кандидатов, а Оргбюро пять членов и пять кандидатов из состава Президиума для участия на заседаниях этих высших органов с правом совещательного голоса. Впоследствии, на XV съезде, предусмотрительный Сталин внес весьма не заметные, но важные изменения в этот пункт устав партии. Именно: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро не трех, а четырех своих членов и четырех кандидатов с более широкими правами. Кардинальное значение новых изменений состояло в том, что, расширяя состав делегации Президиума ЦКК в Политбюро и отменяя старый пункт устава на этот счет, сталинцы сознательно не оговорили (как это было в старом уставе), что делегация Президиума ЦКК пользуется "правом совещательного голоса". Это было первое изменение. Второе изменение, внешне так же мало заметное, а по существу столь же важное, заключалось в следующем: в старом уставе Президиум ЦКК был единственным высшим руководящим органом ЦКК между ее пленумами. Как таковой, он руководил и Секретариатом и Партколлегией ЦКК. Партколлегия (5 членов и 2 кандидата), собственно, и представляла собой высший партийный суд, но зависимый и подчиненный Президиуму ЦКК, в составе которого, как указывалось, почти наполовину сидели бухаринцы. Теперь Сталин сделал Партколлегию независимой от Президиума ЦКК, а ее решения безапелляционными.
Решающее значение этих изменений для Сталина и сказалось потом в его борьбе с Бухариным. Для полноты картины добавлю, что в устав был включен и совершенно новый пункт: "Члены партии, отказывающиеся правдиво отвечать на вопросы контрольных комиссий, подлежат немедленному исключению из партии".
Во главе Президиума ЦКК стоял Серго Орджоникидзе. Во главе высшего и теперь "независимого" суда партии стояли - Ем. Ярославский, Шкирятов, Сольц, Землячка, Янсон. Постоянной делегацией Президиума ЦКК в Политбюро были те же лица - Орджоникидзе, Ярославский, Шкирятов и Сольц. Теперь, когда после июльского и ноябрьского пленумов ЦК (1928 г.) и боев внутри Политбюро Сталин убедился, что в Политбюро действительно нет "оппозиции", а есть борющиеся между собою равные силы, он и ввел в бой свой первый резерв.
Мотивируя тем, что в Политбюро нет твердого большинства по важнейшим вопросам текущей политики, Сталин предложил проводить совместные заседания Политбюро и явно сталинского Президиума ЦКК.
Какие же меры предпринимала группа Бухарина против столь открытого "организационного окружения" (выражение Бухарина) ее Сталиным? Если не говорить о злополучной беседе Бухарина с Каменевым, то, кажется, что никаких. И это несмотря на наличие равного положения в Политбюро, на сочувствие и поддержку (одних - открыто, других - предположительно) солидных групп в ЦК и ЦКК, всего аппарата ВЦСПС и ЦК союзов, несмотря на известные позиции в Красной Армии, активность и поддержку ведущих групп партийных теоретиков и пропагандистов, несмотря, наконец, на сочувствие и возможную поддержку основного населения страны крестьянства. Все объективные факторы говорили за Бухарина. Но, увы, недоставало все-таки одного фактора, который Ленин называл "субъективным фактором": организации жертвенных революционеров. Бухарин был для этого слишком теоретиком, Рыков - педантом, а Томский - одним воином в поле. Руководители правой оппозиции до смерти боялись нарушения легальности партийных рамок, которые так нещадно прямо на их же глазах ломал Сталин. Они боялись обвинения во фракционности, тогда как в их же присутствии Сталин создал собственную фракцию - "партию в партии". Руководители правой оппозиции боялись апелляции через голову Сталина и его аппарата к партийной массе, а Сталин в беспрерывных письмах и инструкциях не только апеллировал через головы Политбюро и Оргбюро к партийной массе, но и без малейшего стеснения громил и разносил ее местных выборных руководителей, чтобы заменять их назначенными из Москвы.
У Сталина не было объективных факторов Бухарина, но зато у него был тот самый ленинский "субъективный фактор" - динамичная организация вышколенных дельцов, способных на авантюру, неразборчивых в приемах, жадных до власти. Их сила заключалась в том, что в интересах борьбы за власть они были готовы на большее, чем Бухарин и Троцкий вместе взятые: на то, чтобы осквернить мавзолей Ленина, а Маркса с Энгельсом предать вечной анафеме, если только от этого зависит их победа. Кто этого не понимает, тот знает сталинцев только по книжкам.
Такова была обстановка внутри партии, когда наступила первая развязка. Она и началась со знаменитого - заявления Бухарина от 30 января 1929 года.