Именно потому, что Сорокин ловит меня на неправде, я выхожу из себя. Это как раз и радует его. Он наступает еще больше, а я еще больше злюсь. Сорокин преспокойно продолжает свою прогулку по комнате, но потом вдруг останавливается, поворачивается ко мне и резко спрашивает:
- Ты веришь в подлость Сталина?
- После информации "Генерала" я в ней и не думал сомневаться.
- Тогда запомни - при прочих равных условиях в политике преуспевают только подлецы.
- Но тогда тем более развязка уже состоялась, - делаю я новый вывод.
- Вот тут ты и ошибаешься. Развязки нет. Сталин исподтишка подкрадывается к ней. Но его можно предупредить и по-сталински, то есть ответить на подлость подлостью, и профилактически, то есть хирургическим ножом.
После последних слов Сорокин вопросительно посмотрел на меня. Я продолжал молчать. Но слова "хирургический нож" острием врезались в мое сознание. Сорокин сделал паузу, как бы давая мне время переварить сказанное.
- Государственный переворот не есть контрреволюция, - поясняюще продолжал Сорокин, - это только чистка партии одним ударом от собственной подлости. Для этого не нужен и столичный гарнизон Бонапарта. Вполне достаточно одного кинжала советского Брута и двух слов о покойнике перед возмущенной толпой фанатиков:
- "Не потому я Цезаря убил, что любил его меньше, но потому, что я любил Рим больше!".
Сорокин еще раз сделал паузу, на этот раз более длинную. Я продолжал хранить молчание, но то красноречивое молчание, которое выдавало меня с головой.
- Ты чего побледнел, будто только что убил Сталина? - дергает он меня за плечо.
Я молчу. Сорокин продолжает:
- Каждый друг - потенциальный Брут, но чтобы стать Брутом римского класса, надо уметь забыть свое прошлое, ненавидеть свое настоящее и отказаться от своего будущего, во имя вечного и бессмертного - во имя своего Рима. Ни одна страна не богата такими Брутами, как наша. Только надо их разбудить. Но тот Брут загубил Рим, а наш спасет его. И в этом бессмертное величие советского потенциального Брута.
Сорокин развил эту тему еще дальше и глубже, беспощадно откидывая воображаемые контраргументы. Я чувствовал, что он, по обыкновению, убеждает не меня, а самого себя в своей правоте. Однако мысль о насильственном дворцовом перевороте против Сталина сама по себе не была новой, особенно среди молодежи, но лидеры правых были решительно против этого. Помню, как накануне XVI съезда на квартире Сорокина собралась группа "неразоружившихся оппортунистов". Был приглашен и Бухарин. Бухарин был в веселом настроении, шутил со всеми, как будто это не его, а Сталина собираются хоронить на XVI съезде. Вся идиллия была нарушена неприятным вопросом:
- Николай Иванович, когда жизнь подтвердила ваши самые мрачные прогнозы во всех отраслях внутренней политики, а крестьяне, доведенные до отчаяния, проголосовали за вас своей кровью, неужели после всего этого вы собираетесь на XVI съезде голосовать за Сталина?
С лица Бухарина исчезла притворная веселость, наигранное хладнокровие и маска политического индифферентизма. Вероятно, такие вопросы в последние месяцы задавали ему не раз. Столь же вероятным казалось и то, что у Бухарина на такие и им подобные вопросы никакого удовлетворительного ответа не было. Он находился в положении полководца, который, блестяще выиграв генеральное сражение, предлагал противнику собственную капитуляцию, так как не знал о своей победе.
- Атаки против сталинцев сверху не увенчались успехом. Линия партии может быть выправлена только снизу, - вот все, что мог сказать Бухарин.
- Но в том-то и дело, что партии нет, а есть аппарат, против которого бессильны и членские билеты низов, и крестьянские вилы в деревне, - вмешался Сорокин.
- Мораль? - спросил Бухарин.
- Хирургия! - ответил Сорокин.
Наступила та напряженная тишина, которую прилично нарушать только при веском аргументе. Такого аргумента не нашлось сразу даже у Бухарина. Мы продолжали молчать. Бухарин почувствовал, что он должен ответить.
- Нож в руках неосторожного хирурга может вместе с язвой поразить и жизнь молодого организма, - сказал он наконец.
Сорокин сразу отвел аргумент:
- При смертельной язве такая операция явится только актом высокой милости к самому организму.
Вновь наступила тишина. Но нарушить ее пришлось опять-таки самому Бухарину. Теперь он начал издалека.
- В нашей революции, - говорил Бухарин, - надо различать две стороны преходящую форму правительственной верхушки и постоянное содержание социального строя. Идеалы социализма и социальной справедливости, во имя которых мы совершили революцию, не могут быть принесены в жертву межгрупповой борьбе в верхах партии. Неумелое управление великолепной машиной вовсе не говорит о пороках самой машины. Нелепо разбивать эту машину, лишь бы убрать водителя.
Бухарин прочел Сорокину и нам почти часовую лекцию в этом духе. Стало ясно, что хотя Бухарин и не собирался предложить Сталину "торжественную капитуляцию" на XVI съезде, но не думает вернуться к своим прежним атакам против "водителя".
Острота внутрипартийной борьбы дошла до такой грани, за которой у оппозиции была только одна перспектива - обращение к народу, а народ был против всей существующей социальной системы ("машины"). У меня создалось впечатление, что Бухарин боится этого народа не меньше, чем Сталин. Идеолог советского крестьянства с его вернейшим лозунгом - "обогащайтесь!" - словно испугался, как бы это крестьянство не объявило его своим "Пугачевым". Ни Бухарин, ни его друзья на это органически не были способны.
Вернусь к теме. Мы выехали из Москвы довольно поздно, но уже через час прибыли к месту назначения - в Подольск. Направились на квартиру, которая была приготовлена для нас. Принял нас пожилой интеллигентный человек высокого роста, худощавый, черный, с украинским выговором, но с немецкой фамилией. Потом я узнал, что это был старый "железнодорожник", член коллегии Народного комиссариата путей сообщения. Здесь мы застали и "Генерала". Ночью Сорокин и "Генерал" ушли с "железнодорожником" куда-то, а я лег спать. Утром, когда меня вызвали к завтраку, я нашел уже довольно большое общество, в том числе некоторых наших друзей из Москвы. Общество собралось в день рождения члена ЦКК Виктора. Юбиляр Виктор был довольно известным человеком в партии. Его пригласили сюда из Москвы для "чествования", так как свою революционную работу он начал здесь. Но "чествование" было официальной "легендой". На самом деле это было совещание представителей разных московских групп, поддерживающих правых лидеров или связанных с ними. Совещание было посвящено итогам пленума ЦК и XVI конференции партии и задачам оппозиции в связи с подготовкой XVI партийного съезда. Главным докладчиком был сам Виктор, который участвовал на пленуме и на XVI конференции. Я его видел впервые, но много раз слышал его имя и знал, что он занимает крупное положение в правительственном аппарате. Он очень мало говорил о том, что происходило на пленуме, зато подробно осветил всю закулисную борьбу аппаратчиков против правых, главным образом по линии советского аппарата и ЦКК.
- После всего того, что произошло, - говорил Виктор, - мы поставлены перед дилеммой: либо мы сдаемся на милость Сталина и его группы, тогда мы несем одинаковую ответственность вместе с ними за гибель революции, либо мы переходим от пустых деклараций к более действенным формам борьбы, тогда есть серьезные шансы на спасение революции и страны. Если нам удастся через голову аппаратчиков доложить нашу программу партии и народу, то наши старания увенчаются полным успехом. На возможные возражения, - продолжал Виктор, - что при выборе второго пути мы рискуем быть политически и, вероятно, физически изолированными, как это случилось с троцкистами, я отвечаю: изолированы мы будем и в том случае, если бы мы встали на первый путь, на путь капитуляции. Это только вопрос времени. Кто утверждает обратное, тот не знает ни опыта истории, ни логики политической борьбы, ни, конечно, натуры Сталина. Но лучше сознательно погибнуть в борьбе за правое дело, чем кончить жизнь самоубийством в качестве жалких капитулянтов. Каждый из присутствующих должен разрешить эту дилемму, полностью сознавая риск, на который он идет. Да, шансы наши серьезные, но и риск велик. Кто способен во имя шансов победы рисковать своей головой, тот уже по крайней мере не рискует одним - потерей чести революционера. Виктор говорил убедительно и с пафосом, как, может быть, говорил в те годы, когда он рисковал головой перед другой полицией, перед царской. Именно его репутация бесстрашного революционера в прошлом придавала вес и значение каждому его слову. Прения тоже были на этот раз серьезные и деловые. Предстояло решить два вопроса продолжать ли борьбу против сталинского крыла в партии, если да, то в каких формах и при помощи каких методов. На первый вопрос у всех был один ответ продолжать. По второму вопросу взгляды значительно расходились. Эти взгляды, по существу, воспроизводили противоречия, существовавшие среди лидеров оппозиции по этому вопросу. Там были "активисты" - сторонники решительных действий (Бухарин, Томский, Угланов, Розит, Михайлов и др.), "пассивисты" сторонники выжидательного бездействия", как выразился бы Троцкий (Рыков, Котов, Куликов, Уханов, Енукидзе и др.). Виктор принадлежал к "активистам". Из моих друзей таковыми несомненно были Сорокин, "Генерал" и отчасти Резников. Зинаида колебалась, а "Нарком" был и "пассивистом" и оппортунистом одновременно.
Первым выступил "Генерал". Поддержав тезис докладчика о переходе к активным формам, он попросил Виктора "раскрыть скобки" вокруг этой формулы. Почти в том же духе выступили два-три человека. "Пассивисты" выжидали, пока не будут "раскрыты скобки". Сорокин и раскрыл их, предложив план активного действия. "План Сорокина" предусматривал:
1. Составление детально разработанной программы требований оппозиции к съезду партии.
2. Требование создать Оргкомитет по созыву экстренного съезда, на который избираются путем прямых и тайных выборов.
3. Задачи съезда - не принятие каких-либо решений, а избрание межпартийного центра для проведения референдума во всей партии по программе оппозиции и по политике сталинской группы.
Сорокин указал, что его план вовсе не противоречит уставу партии, а наоборот, вытекает из него, предусматривающего создание Организационного комитета рядом с ЦК для созыва экстренного съезда, в случае, если ЦК отказывается от созыва его или если в самом ЦК нет твердого большинства или же ЦК считает нужным опросить партию о правильности своей политики.
- Если Сталин отклонит ваш план, а он его, конечно, отклонит, - тогда что же делать? - спросил кто-то.
- Тогда созвать его через голову Сталина, - ответил Сорокин.
Виктор одобрительно наклонил голову, "Генерал" бросил реплику "правильно!", а незнакомец, который задал вопрос, сделал кислое лицо. Он тоже несомненно был "пассивистом".
Резников по существу поддерживал Виктора и "план Сорокина" при условии, если он будет принят всеми лидерами оппозиции.
Последним выступил тот, который задал вопрос Сорокину. Он считал, что время для активных действий неподходящее. Он полагал, что Сталин сам сломает себе шею без всякого усилия с нашей стороны и именно тогда, когда он вновь приступит к проведению своего плана принудительной коллективизации. Поэтому, критикуя политику Сталина в рамках "легальности", надо выжидать развития событий. Как и надо было ожидать, "Нарком" его поддержал.
Виктор подвел итоги совещания в духе активного действия и безоговорочно поддержал "план Сорокина" (по всей вероятности, он был и соавтором его). Было решено большинством, без формального голосования, принять "план Сорокина", довести его до сведения лидеров оппозиции. Тут же был намечен и состав программной подкомиссии совещания (комиссия должна была быть назначена в руководящем центре).
Если план Сорокина в отношении требований к ЦК был принят более или менее безболезненно, с той оговоркой, которую сделал Резников, то предложение Виктора о создании организационной подкомиссии вызвало явный раскол. Виктор, поддержанный "Генералом" и Сорокиным, полагал, что для координации усилий самостоятельно действующих оппозиционных групп в Москве и вне столицы надо учредить постоянную организационную подкомиссию, по аналогии с программной подкомиссией. Резников, поддержанный рядом участников, в том числе и "железнодорожником", в резкой форме отверг это предложение. Его аргументы сводились к тому, что создавая постоянную организационную комиссию, мы даем самый опасный козырь в руки сталинцев. Нас будут обвинять в создании фракции внутри партии и этого будет достаточно для нашего немедленного разгрома, даже без обсуждения и дискуссии по нашей политической платформе.
- Вы знаете, - убеждал Резников, - что судьба всех фракций в нашей партии, безотносительно к их правоте или неправоте, была одна - политическая изоляция. Мы не должны сознательно идти навстречу этой изоляции.
- Боишься волков - не ходи в лес, - заметил "Генерал".
- Но отсюда только одна мораль, - ответил Резников, - прежде чем двигаться в лес со стаями волков, нужно сначала вооружиться.
- Писаниной? - презрительно спросил "Генерал".Резников с раздражением продолжал речь:
- Если вы считаете наши сформулированные политические требования, которые мы думаем довести до сведения всей партии, простой писаниной, тогда я отказываюсь понять, почему мы вообще собрались сюда! Эти требования могут быть поданы и без создания отдельной фракции внутри партии. Никто так не заинтересован в оформлении нас в отдельную фракцию, как сам Сталин. На расправу с фракциями у него есть законный мандат предыдущих съездов партии, который подписывали и мы с вами. Но политические требования определенной части партии и ее ЦК в рамках легальности и устава лишают сталинцев возможности поступать с нами как с антипартийной фракцией. Я полагаю, что так будет не только целесообразнее, но и гораздо спокойнее.
Сорокин, который с великим нетерпением ожидал окончания речи Резникова, попросил слова. В комнате воцарилась тревога. Тревожен был и председатель Виктор, который, предупреждая возможные резкости со стороны Сорокина, дипломатически попросил его говорить коротко и только по существу обсуждаемого вопроса.
Сорокин принял совет председателя. Речь его не была резкой. Он не соглашался с Резниковым насчет фракции. "Как бы мы себя ангельски ни вели в "рамках легальности", - говорил он, - Сталин и аппарат объявят, да и уже объявляют нас "антипартийной фракцией". Надо быть очень низкого мнения о Сталине, если Резников думает, что он имеет дело с "генеральным секретарем" партии, который влюблен в "устав" своей партии. Сталин - это аппарат над партией. С этим аппаратом можно бороться и побороть его лишь на том же пути: созданием антисталинского аппарата внутри партии. Обосновав этот свой тезис ссылками на то, как создавалась сама сталинская фракция в партии, Сорокин сказал несколько слов и лично Резникову.
- Как человеку, мне вполне понятны доводы Резникова о спокойствии, но как революционеру, они для меня неприемлемы. Резников, конечно, неправ. Прав был только один Прутков: "Спокойствие многих было бы надежнее, если бы дозволено было относить все неприятности на казенный счет".
Председатель невольно улыбнулся, но присутствующие сдержанно отнеслись к афоризму Пруткова-Сорокина. Резников вообще никак не реагировал. Наоборот, мне казалось, что он был очень доволен, что так легко отделался от Сорокина. Но Сорокин был уже наказан: совещание отвергло предложение Виктора о создании организационной комиссии. Виктор оставил за собою право вернуться к нему "в более подходящих условиях".
Поздно вечером мы вернулись в Москву.
XXI. КОМИНТЕРН - СЕКТОР "КАБИНЕТА СТАЛИНА"
На титульном листе членского билета ВКП(б) до роспуска Коминтерна значилось на самом верху: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" В середине: "Партийный билет". В самом низу: "ВКП(б) - секция Коммунистического Интернационала". Со второго конгресса Коминтерна, когда были приняты знаменитые ленинские "двадцать одно условие" приема и пребывания иностранных партий в Коминтерне, нижние строки советского партбилета были юридическим анахронизмом. Не ВКП(б) была секцией Коминтерна, а сам Коминтерн был секцией ВКП(б), вернее, международным отделом ЦК. Создание Коминтерна подготавливалось Лениным еще в годы первой войны из кругов так называемых "левых циммервальдцев", куда входили все крайние левые из существующих западных социал-демократических партий. Это были те элементы, которые, подобно русским большевикам и немецким "независимцам" (позднее "спартаковцам"), стояли на интернационалистических позициях и поддерживали ленинский лозунг "превращения империалистической войны в войну гражданскую". Самые настойчивые попытки Ленина еще во время войны создать "III Коммунистический Интернационал" не имели успеха. Победа большевиков в России в октябре 1917 года резко изменила положение. Теперь были налицо не только политико-моральные условия (победа ленинской тактики и стратегии), но, главное, были налицо условия материальные. С большой настойчивостью и еще с большей гарантией успеха Ленин вновь поставил на повестку дня создание Коминтерна на деньги советской России. По иронии истории получилось как раз противоположное тому, что Троцкий пророчил в 1906 году, когда писал:
"Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата русский пролетариат не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру".
Ленин доказал обратное - можно создать мировое коммунистическое движение при государственной поддержке коммунистической России. Весьма показательно, что первое решение создать Коминтерн было принято не ЦК партии, а самим советским парламентом - ВЦИК. Так, 24 декабря 1917 года ВЦИК выносит постановление о посылке за границу делегации (от большевиков Бухарин, Радек, Берзин, Коллонтай; от левых эсеров - Устинов и Натансон) с целью"…предпринять подготовительные шаги к созыву международной конференции представителей левого крыла Интернационала, стоящих на точке зрения советской власти о необходимости борьбы против империалистических правительств внутри каждой из воюющих стран".
Делегации этой, конечно, не удалось пробраться за границу, но в январе - феврале в Петрограде состоялось международное совещание левых, которое постановило:
"Международная социалистическая конференция должна быть создана при следующих условиях:
1. Согласие организаций и партий встать на путь революционной борьбы против "своих" правительств за немедленный мир.
2. Поддержка Октябрьской революции и Советской власти".