Апрель 1930 37,0
Май 1930 28,0
Июнь 1930 24,0
Сентябрь 1930 21,0
Всем этим "головокружением от успехов" ЦК был обязан своему "мудрому" вождю. Но вождь вышел сухим из воды. Цель статьи Сталина и постановления ЦК - временный отказ от политики насильственной коллективизации и ускоренной массовой ликвидации "кулачества", чтобы спасти положение, - была достигнута. Политика Сталина позорно провалилась, основная масса крестьянства вышла из колхозов, деревня успокоилась. Но позорно провалилась и политика правых. Небывалые во всей истории сталинизма шансы - шансы силой скинуть сталинский режим - были упущены самым непростительным образом. В условиях, когда решительно все прогнозы правых оправдались, в условиях, когда почти вся Россия ответила на аракчеевскую политику Сталина - Молотова - Кагановича крестьянскими бунтами, в условиях, когда сам Сталин, потеряв голову, метался из стороны в сторону, в условиях, когда Красная Армия, то есть те же крестьяне в красноармейских шинелях, отказывались стрелять в своих братьев, в условиях, когда в местных партийных организациях царила паника, и в самом ЦК растерянность и неуверенность, - в этих условиях единственно правильной политикой была бы политика демонстративного разрыва со сталинским ЦК, политика апелляции к народу. Правда, позже, на своем процессе в марте 1938 года, Бухарин заявил, что он обманывал ЦК, подавая заявление о лояльности с тем, чтобы подготовить и возглавить крестьянские восстания в стране против сталинского режима. Это была чудовищная неправда, вложенная в уста Бухарина самими чекистами. Но зато верно другое. Среди рядовых членов оппозиции, среди московских групп были люди ("активисты"), которые требовали от своих лидеров энергичных действий по свержению Сталина, пользуясь крестьянскими бунтами и банкротством сталинской политики.
Как отвечали лидеры на эти требования? Читатель уже знает, как отвечал на это Бухарин. Укажу еще и на другую, не новую, но весьма характерную для сталинской политики черту - на умение маневрировать между "кнутом и пряником". Каждая репрессия широкого масштаба в СССР всегда сопровождалась определенными материальными подачками. Так было и сейчас. Но цель подачек на этот раз была другая - если не вышло кнутом, так заманить крестьян "пряником" в те самые колхозы, против которых они столь решительно и пока успешно восстали. В цитированной выше статье "Ответ товарищам колхозникам" от 3 апреля 1930 года (кстати сказать, никаких вопросов Сталину колхозники не задавали - они были выдуманы самим Сталиным для его излюбленной формы "изложения") Сталин довольно ясно говорит об этом "прянике":
"На днях Советская власть решила освободить от налогового обложения на два года весь обобществленный рабочий скот в колхозах (лошадей, волов и т. д.), всех коров, свиней, овец и птицу, находящихся как в коллективном владении колхозов, так и в индивидуальном владении колхозников.
Советская власть решила, кроме того, отсрочить к концу года покрытие задолженности колхозников по кредитам и снять все штрафы и судебные взыскания, наложенные до 1 апреля на крестьян, вошедших в колхозы.
Она решила, наконец, обязательно осуществить кредитование колхозов в настоящем году в размере 500 миллионов рублей".
Тут же для еще большей ясности Сталин добавляет: "Этих льгот не получат крестьяне, ушедшие из колхозов". Но каким же образом могут и эти крестьяне получить такие великодушные и щедрые "милости" Сталина?
Сталин прямо отвечает: "Только возвращением в колхозы могут они обеспечить себе получение этих льгот". Я не хочу предвосхитить свое дальнейшее изложение, но я должен сказать в связи с этим и о том, что Сталин сознательно умолчал - постановление ЦК об этих льготах Для колхозников и возвращавшихся в колхозы было принято вместе с другим постановлением, до сих пор не публикованным, но строго проводившимся в жизнь о применении серии налоговых и экономических репрессий по отношению к тем "беднякам и середнякам" в деревне, которые отказываются добровольно войти в колхозы. Коротко - весь смысл "мирных" репрессий сводился к тому, чтобы упорствующие крестьяне ясно осознали и заявили: "Жить вне колхоза просто невозможно!" Хотя колхозы все еще "бумажные", но сам факт номинального нахождения в колхозах освобождает крестьян от ряда высоких обложений и налогов, да еще они получают кредит (в деньгах, ссудах, в сельскохозяйственном инвентаре и т. д.). Совершенно другое создалось положение у единоличных крестьян - сегодня номинально свободных, но завтра так же обреченных на колхозное ярмо, как и нынешние "передовики". Поэтому прав был Сталин, когда в той же статье писал: "Крестьяне допускают ошибку, уходя из колхозов". В конечном счете и сами крестьяне скоро поняли эту свою "ошибку". Жестокая действительность нанесла смертельный удар иллюзии о возможности оставаться вне колхоза. Стало ясно, что имеются только два пути: один путь - в колхоз, с широкими обещаниями "счастливой жизни"; другой путь - в Сибирь, где безжалостный НКВД находится в вернейшем союзе с суровой природой. Третьего пу не было.
Такой скандальный провал политики коллективизации который ясно предвидели и о котором безуспешно предупреждали бухаринцы, вызвал величайшее замешательств в рядах партии. Все видели и чувствовали, что статьи постановления ЦК - это просто громоотводы против наэлектризованной до предела и в партии, и в стране атмосферы. Трудно было бы найти в партии мало-мальски мысляще! го человека, который бы не повторил слов М. И. Калинина сказанных им, по свидетельству Л. Троцкого, по другому поводу:
"Сталин может завести нашу телегу в такую пропасть из которой никому из нас не выбраться".
Но в том-то и заключалась другая характерная черта Сталина, что, заведя однажды партийную телегу в какую либо пропасть, он выходил оттуда через трупы тех, кого в свое время железной рукой в нее запрягал. Так поступил Сталин и на этот раз. Несмотря на то, что крестьянство бунтовало по всей стране, несмотря на то, что партийная масса стала в явную оппозицию к политике ЦК, несмотря на то, что даже ортодоксальнейшие члены ЦК и ЦКК на мест требовали обсуждения чрезвычайного положения на чрезвычайном съезде партии, Сталин - Молотов - Каганович не удосуживались даже созвать пленум ЦК. Не созывали они съезда или пленума ЦК именно в силу этих же обстоятельств.
Между тем срок очередного пленума ЦК уже наступал. Устав партии гласил, что "Центральный Комитет имеет не менее одного пленарного заседания в два месяца".
Последний пленум был 10–17 ноября 1929 года, сейчас прошел уже январь. Но прошел не только январь, а прошло почти восемь месяцев, пока Сталин и сталинцы решились на созыв пленума ЦК, в котором они были в абсолютном большинстве на последнем, ноябрьском пленуме, когда они громили бухаринцев только за то, что те предупреждали против опасной "пропасти".
Сталин, конечно, был прав, отказываясь от созыва пленума. Теперь последний фанатик из его собственного окружения видел, что партия провалилась на коллективизации из-за Сталина и его "ближайших соратников" и что лично он и его друзья должны ответить за этот провал перед пленумом.
В этих условиях созвать собрание высшего учреждения партии - значило совершить политическое самоубийство. Сталин был последним в составе ЦК, кто был бы способен на этот отчаянный шаг. Он избрал испытанный путь - путь аппаратной расправы с теми из своей же среды, которые толкали Сталина на это самоубийство. Аппарат ЦК, собственно "Кабинет Сталина" и Секретариат, по всей стране приступил к перетасовке партийных карт, в течение которой начали выходить из игры не только простые козыри, но и грозные партийные тузы, в том числе те же предположительно опасные члены ЦК и ЦКК на местах и в центре. Были сняты с партийной работы десятки руководителей областей на Украине, в Белоруссии, на Волге, в Сибири. Было сменено партийное руководство туркестанских республик, республик Закавказья, республик и областей Северного Кавказа. Сменили даже московское областное руководство во главе с Бауманом, бывшим до сих пор вернейшим человеком Сталина, который был недавно выдвинут туда прямо из самого "Кабинета Сталина", сначала заведующим деревенским отделом, а потом секретарем МК.
Обвинение против всех стандартное: "левые загибы" в проведении "генеральной линии партии" по коллективизации. Другими словами, Сталин одним выстрелом убивал сразу двух зайцев - ликвидировал своих потенциальных критиков в составе ЦК и на местах, наделив их новой криминальной кличкой "левых загибщиков", а перед крестьянством и рядовой партийной массой реабилитировал себя переложением собственного преступления на голову своих добросовестных исполнителей.
На место снятых редко назначались местные люди. Но и из Москвы посылались преимущественно те, кто прошел стаж партийной работы непосредственно в аппарате ЦК или ЦКК (заведующие и заместители отделов ЦК и ЦКК, инструктора разных отделов, "эксперты" из "Кабинета Сталина"), или из высших партийных школ при ЦК (Коммунистические университеты имени Свердлова, имени Сталина, курсы марксизма, Институт красной профессуры).
Одновременно "Особый сектор" ликвидировал и всякие следы сталинского преступления - все директивы ЦК по коллективизации от конца января 1930 года были срочно возвращены обратно в ЦК через фельдъегерскую связь НКВД из "спецсекторов" обкомов, крайкомов и ЦК национальных компартий и, может быть, уничтожены. Даже в позднейших партийных публикациях ни одна из этих директив не увидела свет, что, конечно, вполне естественно. Именно в директивах ЦК, подписанных лично Сталиным, за январь и февраль фактически аннулировалось известное постановление ЦК в начале января 1930 года о "темпе коллективизации", согласно которому коллективизация в СССР должна была проводиться "планомерно" и в течение почти пятилетнего срока, в зависимости от районов. Под влиянием первого азарта дутых "встречных планов" или, выражаясь словами Сталина, в "головокружении от успехов", сам же Сталин требовал теперь "более ускоренных темпов коллективизации".
За указанный период времени последовало несколько таких директив, которые теперь считали удобным сжигать, вместе с их вольными или невольными исполнителями. Даже больше. Очень многие из местных руководителей поплатились своей партийной карьерой за то, что либо уклонились от проведения их в жизнь, либо просто не поспевали за "колхозными темпами" Сталина. Их Сталин снимал как "правых оппортунистов на практике". Можно было бы думать, что теперь, когда жизнь вылечила и самого Сталина от его чересчур бурной колхозной лихорадки, он амнистирует хотя бы этих, оказавшихся "правыми на практике", и тем самым отчасти исправит собственную ошибку. Сталин был не таков. Еще ни разу не было случая в его долгой и суровой жизни, чреватой не только блестящими успехами, но и грубейшим ошибками, чтобы Сталин добровольно сказал: "Да, товарищи, вот здесь-то я ошибся". Это, однако, не означало, что Сталин упорствовал в своей очевидной и грубой ошибке. Он ее исправлял, но исправлял втихомолку, без шума, на практике и по возможности за счет тех, кто был вернейшим исполнителем его же ошибочной воли. Тех же, кто сопротивлялся этой воле, а как потом выяснилось, были правы, он уничтожал с еще большей жестокостью, потому что они оказались правы.
Так в тридцатых годах к власти двинулось на место "правых" бухаринцев и "левых загибщиков" новое, послеоктябрьское поколение большевиков аппаратчики ЦК (Маленков, Хрущев, Щербаков, Михайлов, Суслов, Пономаренко, Патоличев, Козлов), "красные директора" предприятий (Булганин, Первухин, Малышев, Тевосян, Сабуров, Ефремов), чекисты (Берия, Багиров, Круглов, Абакумов, Меркулов, Серов), "академики" и "красные профессора" (Мехлис, Юдин, Митин, Панкратова), сталинские "дипломаты" (Громыко, Малик, Смирнов, Зорин, Семенов). Этот список мог бы быть доведен до сотни менее известных имен. Я ограничиваюсь указанием на характерных и ведущих представителей каждой из перечисленных групп. Сознательно обхожу армию, так как ее командный состав после ликвидации троцкистов оставался постоянным и некоторым образом "вне политики" до самой "ежовщины".
Это новое поколение, свободное от прошлых "ошибок" и уклонов, без амбиции и без своеволия, исполнительное и преданное, действующее и не рассуждающее, а главное - выросшее тут же на глазах самого Сталина с "коллективной биографией" - было способно на все, кроме одного - самостоятельного мышления.
XXIV. МОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ В "ПРАВДЕ" ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ ВОПРОСУ
Я должен сделать здесь некоторое отступление, чтобы изложить один характерный эпизод, связанный с моей личностью.
Внимательный анализ документов партии и особенно их сличение с живой практикой в национальных районах СССР не оставляли никакого сомнения в том, что так называемая "национальная политика" сталинского руководства есть политика пустых деклараций, отличающаяся только своей эластичностью и "косвенными путями", как выражался Сталин. По этому вопросу я и решил выступить со статьей во время дискуссии накануне XVI съезда. Я не отвергал национальной политики партии ленинского периода (X и XII съезды партии), а требовал возврата к ней, главное - практического проведения в жизнь того, что много раз декларировалось на бумаге. На X и XII съездах партии (1921–1923 гг.) были выдвинуты лозунги: "надо помочь национальным окраинам России догнать ушедшую вперед центральную Россию в хозяйственном и культурном отношении" и "ликвидировать фактическое неравенство народов России". Я писал, что нынешние темпы нашего хозяйственного и культурного строительства не обеспечивают выполнения этих ясных и четких директив X и XII съездов партии не только за эту пятилетку, но и за ближайшие пятилетки. Но самым главным в моей статье было другое: я отвергал коллективизацию для национальных районов СССР. Моя работа еще не была закончена, когда в "Правде" появились "Тезисы Политбюро" по будущим докладам на XVI съезде партии Яковлева (тогда - наркомзем СССР), Куйбышева (тогда - председатель ВСНХ), Шверника (тогда - председатель ВЦСПС). Я решил переделать свою статью в плане "лояльной" критики тезисов ЦК. Правда, я шел на большой риск: за такую лояльность меня могли исключить из партии, а значит и из ИКП. На ноябрьском пленуме было решено, что "пропаганда взглядов правого оппортунизма несовместима с пребыванием в ВКП(б)". Выступление против коллективизации, хотя бы в национальных районах СССР, конечно, считалось самым "махровым оппортунизмом". Но при моих настроениях трудно было считаться с каким-либо риском. Он выглядел как подвиг. Сорокину я не говорил, что готовлю статью по национальному вопросу, а когда она была готова, положил ее ему на стол. Хотя Сорокин внимательно следил за моими "успехами" в "разочарованиях", но статья явилась для него полнейшим сюрпризом. Как сейчас помню его первую реакцию. Сорокин внимательно прочитал всю статью, временами возвращаясь к отдельным страницам и мыслям. По выражению его лица нельзя было понять, что меня ожидает в конце - ядовитый смех или торжественная похвала. Сорокин наконец кончил чтение и произнес свой приговор кратко: гора пошла к Магомету! Поздравляю! и крепко пожал мне руку. Не только мое национально-политическое, но и авторское самолюбие было польщено. Прямо по пути от Сорокина я опустил готовый конверт со статьей в "Правду" в почтовый ящик на Тверской.
Однако прошли дни, прошла неделя, но моя статья не появлялась. При встречах Сорокин спрашивал, послал ли я статью в "Правду". Я отвечал уклончиво - еще нет, "дорабатываю" и пошлю. Началась вторая неделя. Я каждый день ранним утром бегаю к газетному киоску. Беру газету, быстро и с волнующим нетерпением пробегаю оглавление "Сегодня в номере", потом перелистываю газету и разочарованно комкаю ее в руках - нет и нет! Ясно, что мое "творчество" направили по назначению - в редакционную корзину бдительного Мехлиса в лучшем случае, в бюро Ярославского - в худшем. "Худшее" и есть самое трагикомическое: я попросту сделал донос на самого себя!
Я перестал бегать по утрам за газетой. Наводить справки в редакции не позволяло самолюбие. Но "ура" и "увы" одновременно: 22 июня 1930 г. читаю "Сегодня в номере" "Правды": А. Авторханов "За выполнение директив партии по национальному вопросу". Статья напечатана как первая и основная в "Дискуссионном листке" № 17. Она занимает почти три колонки "Правды". Выброшены только некоторые острые места, особенно персональная критика по адресу членов Политбюро А. Андреева и Л. Кагановича, которым было поручено Центральным Комитетом провести первую, "опытную" "сплошную коллективизацию" в СССР. Я собрал очень много материала о том, как проводилась секретарем крайкома Андреевым и командированным ему на помощь Л. Кагановичем эта "опытная расправа" с крестьянством на Северном Кавказе. "Правда" разрешила мне критиковать "тезисы Политбюро", но не практику Андреева и Кагановича. Поэтому в конце статьи вместо бомбы получился куцый хвост. Но я был доволен и этим. Чтобы не утомлять читателя, я не стану цитировать здесь отдельные места этой статьи, тем более, что ее содержание я уже в основном рассказал выше. Но я никак не могу пройти мимо той реакции, которую она вызвала у официальной партийной верхушки: сначала в ряде статей в "Правде" против меня, а потом в ИКП. Из критики я остановлюсь сначала на статье новоявленного теоретика партии по национальному вопросу - Коста Таболова (Таболов был членом постоянной "национальной комиссии" ЦК, потом секретарем обкома партии в Алма-Ате, где он и был ликвидирован Ежовым и Маленковым). 26 июня 1930 года в "Правде" появилась статья ("Дискуссионный листок"? 21), в которой он резко обрушился "с позиций партии" на известного деятеля партии Диманштейна за его передовую в журнале "Революция и национальности" и на меня за статью в "Правде". Вот наиболее характерные возражения мне Таболова:
"Но если т. Диманштейн переоценил наши успехи, поспешил умалить значение национального вопроса, объявил его в основном решенным, то т. Авторханов перегнул в обратную сторону, смазал наши успехи в национальной политике.
В своей статье т. Авторханов пишет: "Нынешние темпы нашего культурного и экономического строительства в национальных районах и имеющиеся достижения не обеспечивают выполнения весьма ясных и практических директив X–XII съездов (1920–1923 годы) партии не только за эту пятилетку, но и за ближайшие пятилетки".
Процитировав эти слова, Таболов восклицает:
"Итак, даже "за ближайшие пятилетки" существующие темпы не обеспечивают, по мнению т. Авторханова, успешного выполнения решений X–XII съездов партии! Отсюда у т. Авторханова требование сверхфорсированных темпов для национальных окраин, если даже они хозяйственно не целесообразны.
Первая ошибка этой формулы т. Авторханова заключается в том, что условия самой отсталой Чечни он неправильно распространяет на все окраины.