В провинции новое обхождение прививалось труднее: "Всегда имеет у себя трапезу славную и во всем иждивении всякое доволство, утучняя плоть свою. Снабдевает и кормит имеющихся при себе блядей, баб да девок, и служащих своих дворовых людей и непрестанно упрожняетца в богопротивных и беззаконных делах: приготовя трапезу, вина и пива, созвав команды своей множество баб, сочиняет у себя в доме многократно бабьи игрища, скачки и пляски, и пение всяких песней. И разъезжая на конях з блядями своими по другим, подобным себе, бабьим игрищам, возя с собою вино и пиво, и всегда обхождение имеет и препровождает дни своя в беззаконных гулбищах з бабами" - так вот воспринимались жителями далекого Охотска столичные нововведения, занесенные туда ссыльным комендантом Григорием Скорняковым-Писаревым.
Как первый в истории России правитель-"технарь", Петр не мог пройти мимо прогресса, в том числе и в питейной области. В XVIII столетии хлебное "простое вино" или "полугар" (примерно 19-23°) уже научились перегонять дважды и трижды, получая соответственно "двойное" (37-45°) или "тройное (70° и более) вино". На их основе делали бальзамы, русские ликеры-ратафии и разного рода крепкие настойки.
Царь лично оценивал продукт и, как настоящий естествоиспытатель, проверял его достоинства на придворных, которым отказаться от участия в эксперименте было невозможно: "Тотчас поднесли по чарке его адски крепкой, дистиллированной дикой перцовки. От нее ни под каким предлогом не избавлялся никто, даже и дамы, и при этом угощении император сам долго исправлял должность хозяина, который… собственноручно подносил чарки… причем… тщательно наблюдал, чтоб на дне ничего не осталось.<…> Общество не расходилось почти до 2 часов, когда наконец императрица удалилась со своими дамами. Из них большая часть была окончательно навеселе". На следующий день веселье продолжалось: "Император, бывший в отличном расположении духа, велел даже созвать в сад всех своих слуг до последнего поваренка и служанок до последней судомойки, чтоб и их заставить там пить знаменитую водку князя-кесаря (которой порядочный запас его величество взял с собою). Часов в семь утра, уходя спать, он отдал приказание, чтоб все общество не расходилось до 10 часов и оставалось в галерее вне сада, а так как и до того никого не выпускали, то дурачествам там не было конца". Надо полагать, государь остался опытом доволен.
Подобные "шумства" Петровской эпохи продолжались далеко за полночь и заканчивались в духе повествований о богатырских побоищах: "Всюду, где мы проходили или проезжали, на льду реки и по улицам лежали пьяные; вывалившись из саней, они отсыпались в снегу, и вся окрестность напоминала поле сражения, сплошь усеянное телами убитых", - рассказывал об итогах празднования Рождества 1709 года в Петербурге датский посланник командор Юст Юль. Старый морской волк даже отказался вторично ехать с миссией в Россию, зная, "какие неприятности предстоят ему от пьянства".
При Петре и его преемниках успешно продолжалась московская традиция официальных выдач спиртного по праздникам и знаменательным датам. К примеру, в 1709 году победу над шведским королем под Полтавой отмечали казенной водкой подданные по всей России, даже в Сибири. Пышные торжества по случаю государственных праздников и знаменательных дат происходили и позднее - например, празднование заключения мира с турками в Москве в 1775 году "в урочище Ходынка": "Для государыни и знатных персон там приготовлен был обеденный стол, а на площади поставлены были на амбонах четыре жареных вола с набором при них живности, хлебов и прочего, покрыты разных цветов камкою наподобие шатров; на средине же подведен был фонтан с напитками вокруг, сделаны были круговые и крашенные тридцать качелей… В полдня в двенадцатом часу трижды выпалено из пушек, то народ бросился к волам, рвали, друг друга подавляючи; смешно было со стороны смотреть. Из фонтана, бьющего в вышину, жаждущие старались достать в шляпы, друг друга толкали, даже падали в ящик, содержащий в себе напитки, бродили почти по пояс, и иной, почерпнув в шляпу, покушался вынести, но другие из рук вышибали. Между тем один снял с ноги сапог и, почерпнув, нес к своим товарищам, что видящие весьма смеялись. Полицейские принуждали народ, чтоб садились на качели и качались безденежно, пели бы песни и веселились". "Понуждать" пришлось недолго - "премногое множество" народа скоро, "взволновавшись, кабаки разграбили, харчевые запасы у харчевщиков растащили, что продолжалось до самой ночи".
Аналогичную картину можно было наблюдать каждый раз, когда после свержения государя в результате очередного дворцового переворота уже от имени нового правителя угощали народ. К примеру, в честь воцарения Елизаветы Петровны в ноябре 1741 года все воинские части Петербурга получили по рублю на человека и изобилие водки и вина.
"Или в пиру я пребогатом"
Петр I направлял поток европеизации в сторону овладения прикладными науками: инженерным делом, "навигацией", математикой. Но переодетые в немецкие кафтаны дворяне и их дети-"недоросли" часто предпочитали менее трудный путь сближения с "во нравах обученными народами" - поверхностное знакомство с внешней стороной "заморской" жизни: модами, "шумством", светскими развлечениями, новыми стандартами потребления, перенимая при этом далеко не самое полезное. Не случайно наблюдавший за русскими "пенсионерами"-студентами в Лондоне князь Иван Львов слезно просил царя не присылать новых "для того, что и старые научились там больше пить и деньги тратить".
Младший из современников Петра, гвардейский офицер и поэт Антиох Кантемир показал в своей "Сатире I" уже вполне сложившийся тип такого "просвещенного" дворянина:
Румяный, трожды рыгнув, Лука подпевает:
"Наука содружество людей разрушает;
Люди мы к сообществу Божия тварь стали,
Не в нашу пользу одну смысла дар прияли.
Что же пользы иному, когда я запруся
В чулан, для мертвых друзей - живущих лишуся,
Когда все содружество, вся моя ватага
Будет чернило, перо, песок да бумага?
В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:
И так она недолга - на что коротати,
Крушиться над книгою и повреждать очи?
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?
Пьянство уже не считалось "грехом" - скорее, наоборот, успехами на этом поприще теперь стало принято гордиться в высшем русском обществе. "Двои сутки непрестанно молитву Бахусу приносили… и от того труда трое нас было и занемогли", - официально сообщал вице-канцлер Шафиров фельдмаршалу Меншикову об очередном заседании "Всешутейшего собора". Деловая встреча двух командующих русской армии накануне шведского вторжения в январе 1708 года закончилась лихой попойкой с дружеским изъявлением чувств наутро. "Братец, отпиши ко мне, как тебя Бог донес. А я, ей-ей, бес памяти до стану доехал, и, слава Богу, что нечево мне не повредила на здоровье мое. Сего часу великий кубак за твое здаровья выпиваю венгерскова и с прочими при мне будучими", - писал Меншикову другой фельдмаршал, Борис Петрович Шереметев.
Походный журнал Шереметева изо дня в день фиксировал жизнь хозяина и его гостей - от самого царя до безымянных "афицеров" - с непременным добавлением: "кушали вотку", "веселились", "забавы имели", после чего разъезжались, иногда даже "в добром поведении". В 1715 году фельдмаршал извещал Петра I о праздновании генералитетом русской армии во время заграничного похода рождения у него наследника: "И как оной всемирной радости услышали, и бысть между нами шум и дыхание бурно и, воздав хвалу Богу и пресвятой его Богоматери, учали веселиться и, благодаря Бога, были зело веселы… Я на утрии опамятовался на постели без сапог, без рубашки, только в одном галстуке и в парике, а Глебов ретировался под стол". В описании боя с "Ивашкой Хмельницким" Шереметев уже не смутился поставить евангельскую фразу о схождении на апостолов Святого Духа.
В декабре 1710 года Юст Юль отметил, что при дворе был установлен "день для изгнания хмеля". Перерывы для похмелья были необходимы. Сам царь рассказал слабаку-датчанину, не осилившему за столом даже двух литров венгерского, что "по счету, который вели шедшие с ним слуги, он в тот день выпил 36 стаканов вина. По его виду, однако, никак нельзя было заметить. [Что касается] генерал-адмирала Апраксина, [то он] хвалился, что в [течение] трех дней [празднества] выпил 180 стаканов вина".
Петру, правда, приходилось использовать водку и с благими целями: в 1724 году он выделил 400 рублей для угощения посетителей в первом русском музее - Кунсткамере: лишь бы заходили!
Искусство непринужденного светского общения далось публике не сразу: первое время в промежутках между танцами "все сидели как немые", дамы - по одной стене, кавалеры - по другой, "и только смотрели друг на друга". "Замечено, - писал государь, - что жены и девицы, на ассамблеи являющиеся, не знающие политесу и правил одежды иностранной, яко кикиморы, одеты бывают. Одев робу (платье. - И. К., Е. Н.) и фижмы из атласа на грязное исподнее, потеют гораздо, от чего зело гнусный запах распространяется, приводя в смятение гостей иностранных. Указую впредь перед ассамблеей мыться с тщанием. И не токмо за чистотою верхней робы, но и за исподним также следить усердно, дабы гнусным видом своим не позорить жен российских". Но уже спустя несколько лет многие, особенно дамы, вполне овладели хорошими манерами.
Балы и маскарады при дворе проходили и при преемниках Петра I с прежним размахом; дамы успешно осваивали европейские моды, танцы и язык мушек ("на правой груди - отдается в любовь к кавалеру; под глазом - печаль; промеж грудей - любовь нелицемерная"). Во дворце устраивались приемы, где не жалели средств на иллюминацию и фейерверки, гремела музыка, рекой текли вина. Для таких пиршеств трудилась целая армия мундшенков, купоров, кухеншрейберов, скатертников, лакеев во главе с поварами в генеральских чинах. По части вкуса успехи были менее впечатляющими: представители "высшего света" первой половины XVIII столетия били лакеев прямо во дворце, отличались грубым шутовством, жульничали в картежной игре и платили штрафы за нежелание посещать театр.
Придворный образ жизни при Екатерине I вызывал осуждение даже видавших виды иноземцев, вроде польского резидента Иоганна Лефорта, который недоумевал, когда же императрица и ее окружение могли заниматься делами: "Я рискую прослыть лгуном, когда описываю образ жизни русского двора. Кто бы мог подумать, что он целую ночь проводит в ужасном пьянстве и расходится, уже это самое раннее, в пять или семь часов утра".
Впрочем, иноземцы быстро приспосабливались к местным условиям. "310 бутылок вина токай по 2 руб. каждая - 620 руб., 250 бутылок шампанского по 1,5 руб. каждая - 375 руб., 170 бутылок бургонского по рублю - 170 руб., 220 бутылок ренского по полтине каждая - 110 руб., 160 бутылок мозельского по полтине каждая - 80 руб., 12 бочек французского вина для фонтанов по 75 руб. бочка - 900 руб., 2 бочки водки для фонтанов по 80 руб. - 160 руб., 12 бочек пива по 2 руб. каждая - 24 руб." - такой счет выставил своему правительству испанский посол в России герцог де Лириа только за один устроенный им 27 июня 1728 года прием по случаю бракосочетания испанского инфанта. При этом герцог сокрушался, что "невозможно было сделать праздника на меньшую сумму… особенно при здешнем дворе, где все делается с великолепием и блеском и где к тому же все стоит вчетверо дороже, чем в другом месте, особенно вина".
Очень показательная характеристика была дана испанским послом внуку великого Петра - императору Петру II (1727-1730): "Он не терпел вина, то есть не любил пить более надлежащего".
Кажется, только Анна Иоанновна (1730-1740) пьянства не одобряла и пьяных не любила - может быть, как раз потому, что ее муж, герцог Курляндский, от последствий "невоздержания" скончался вскоре после свадьбы, проведенной под руководством самого Петра I. Однако для ее придворных неумеренное питие стало свидетельством политической благонадежности.
Императрица ежегодно торжественно отмечала памятный день своего вступления на престол (19 января 1730 года), как известно, сопровождавшегося неудавшейся попыткой членов Верховного тайного совета ограничить ее власть. В годовщину было принято публично выражать свои верноподданнические чувства в духе национальной традиции. "Так как это единственный день в году, в который при дворе разрешено пить открыто и много, - пояснял этот обычай английский резидент при русском дворе Клавдий Рондо в 1736 году, - на людей, пьющих умеренно, смотрят неблагосклонно; поэтому многие из русской знати, желая показать свое усердие, напились до того, что их пришлось удалить с глаз ее величества с помощью дворцового гренадера".
"Непитие здоровья ее императорского величества" становилось предметом разбирательства по ведомству Тайной канцелярии. Так, например, в 1732 году лейтенант флота Алексей Арбузов на пиру у белозерского воеводы на свою беду под предлогом нездоровья уклонился от тоста и не выпил "как российское обыкновение всегда у верных рабов имеется". Немедленно последовал соответствующий донос, а затем и следствие, установившее, что хотя моряк "якобы де… не пьет, а в других компаниях, как вино, так и пиво пил и пьян напивался", что и служило несомненным доказательством неблагонамеренности.
Секретарь французского посольства К. К Рюльер сочувствовал императрице Екатерине II, вынужденной притворяться пьющей: "Она была очень воздержанна в пище и питье, и некоторые насмешливые путешественники грубо ошибались, уверяя, что она употребляла много вина. Они не знали, что красная жидкость, всегда налитая в ее стакане, была не что иное, как смородинная вода".
Образ жизни двора перенимала знать, соревнуясь в роскошестве устраиваемых приемов.
24 октября 1754 года дал маскарад любимец императрицы Елизаветы Петровны, покровитель наук и искусств Иван Иванович Шувалов в своем доме на углу Невского проспекта и Малой Садовой, разослав петербургской знати 600 пригласительных билетов. Обеденные столы на 150 мест накрывались трижды. Веселье закончилось только на следующее утро. День спустя устроил маскарад и праздник двоюродный брат фаворита, граф Петр Иванович Шувалов, на Мойке. Стол государыни был поставлен в гроте, украшенном настоящими виноградными лозами со спелыми гроздьями и образцами горных пород, сверкавшими при свете. Между кристаллами горных пород поставлены были 24 бронзовых и мраморных бюста, из-под каждого бил фонтан особого виноградного вина. Празднование сопровождалось великолепной иллюминацией, изображавшей "под державою Ее Величества обновленный храм чести Российской Империи". Желая показать свою щедрость, граф, заведовавший интендантским довольствием армии, распорядился раздать в местах квартирования армии двойную винную порцию даром 100 тысячам солдат и матросов. 2 ноября П. И. Шувалов повторил маскарад и угощение с фейерверком для тысячи столичных купцов. Гости могли требовать и немедленно получать напитки по винной карте, содержавшей перечень из 50 сортов.
Большинство аристократических семейств столицы жили "открытым домом": всякий, будучи однажды представленным, мог являться к обеду без особого приглашения. В таких домах ежедневно был накрыт, по выражению поэта Державина, "дружеский незваный стол" на 20-30 человек. "Было введено обычаем праздновать дни рождения и именины всякого знакомого лица, и не явиться с поздравлением в такой день было бы невежливо. В эти дни никого не приглашали, но принимали всех, и все знакомые съезжались. Можно себе представить, чего стоило русским барам соблюдение этого обычая: им беспрестанно приходилось устраивать пиры", - сочувствовал русским аристократам французский посол при дворе Екатерины II Л. Ф. Сегюр. Ему вторил немец-этнограф Иоганн Георги: "Чужестранные могут легко познакомиться и тем, хотя они и целые месяцы здесь остаются, освободиться от кушанья в трактире, - сообщал академик в "Опыте описания столичного города Санкт-Петербурга", - и многие здешние холостые люди целые годы у себя не обедают". Таким неразборчивым радушием пользовалась разномастная публика. Здесь можно было встретить и русского аристократа, и французского графа, и домашнего шута или карлика, и даже пленного турка.
Траты на пиры были огромны. "Человек хотя несколько достаточный, - описывает Ф. Ф. Вигель быт пензенского дворянства второй половины века, - не садился за стол без двадцати четырех блюд, похлебок, студней, взваров, пирожных". У вельмож одних только супов на выбор предлагалось четыре или пять. В меню соседствовали французские фрикасе, рагу, паштеты и исконно русские кулебяки, щи, ботвинья.
Среди петербургских вельмож особым хлебосольством отличался обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин. В его доме каждый день с утра до вечера проводили время в разговорах, угощении и танцах сменявшие друг друга гости, приходившие и уходившие, когда им заблагорассудится. Радушный дом мог служить местом свидания влюбленных, которые могли здесь увидеться, не привлекая чужого внимания в многолюдстве и шумной карнавальной суете.
Именно в XVIII веке появились помещичьи гаремы, преклонение перед западной модой и демонстративные увеселения с обязательной и обильной выпивкой. Сравнивая просвещенную екатерининскую эпоху с прошедшими временами, генерал и историк второй половины XVIII века И. Н. Болтин отмечал, что до середины столетия "по деревням и в городах от столиц отдаленных никакое собрание не проходило без пьянства; не знали другой забавы, другого увеселения, кроме как пить". В известный петровский сборник образцов для писем было включено послание с выражением благодарности за угощение: "Дорога в город назад нам зело трудна была, и в том ваша чрезмерная благость винна, понеже мы принуждены были столько изрядных рюмок за здравие прекрасных дам изпорожнять". Дворянские пиры шли по всей стране. Балы давали и губернаторы, и городничие, и полковники стоящих на квартирах полков.
Талантливый самоучка-экономист Иван Посошков рекомендовал "ради здравия телесного" ежедневно принимать "чарки по 3 или 4… а если веселия ради, то можно выпить и еще столько", то есть 400-800 граммов 20-градусной водки (чарка XVIII века примерно равна 120 граммам). Автор полагал вредным только "безмерное питие", которое "ничего доброго не приносит, но токмо ума порушение, здравия повреждение, пожитков лишение и безвременную смерть".