У Тани оказался пытливый ум и деятельный характер. Она никогда не довольствовалась тем, что уже знала и умела. Занимаясь рекламой, непрерывно "обновляла свои базы", выписывая книги, журналы и посещая всевозможные курсы.
Постепенно она пришла к убеждению, что любая реклама – это чистейший обман с непременным использованием колдовства.
– Реклама состоит из двух факторов, – восторженно радуясь своему открытию, сообщала Таня. – Во-первых, из гипнотического усыпления сознания и во-вторых – из простого внушения. Хорошая реклама – это обаяние, очарование, магия...
И Таня, как человек последовательный, не желающий останавливаться на полпути, усиленно занялась магией.
Александр Васильевич не любил вспоминать это время. Таня сделалась колдуньей, ушла из "Мебели" и открыла собственное магическое бюро. Она круто изменилась и внешне и внутренне: уменьшилась ростом, коротко остриглась и волосы выкрасила в радикально черный цвет. Глаза у нее тоже заметно потемнели. Занятия чернокнижием испортили ей зрение – Леонарда, так теперь она называла себя, носила не снимая очки в черной роговой оправе. А по характеру превратилась в сущую ведьму, злую, нетерпимую, по любому поводу срывающуюся на визг.
И эта чужая злая тетка словно поглотила, без остатка съела прежнюю Таню. Было странно и дико наблюдать ее в своем доме, да еще в качестве собственной жены.
Александр Васильевич только облегченно вздохнул, когда Леонарда купила коттедж в Перепелкине и переехала туда. Правда, было безумно жалко сына, которого Леонарда увезла с собой.
Через несколько лет магическое бюро и саму Леонарду обвинили в мошенничестве. Будто бы она, используя колдовские чары, раскручивала клиентов на бешеные суммы, создавая к тому же у несчастных жертв зависимость от себя и от своих методов воздействия.
Леонарде не удалось откупиться – слишком широкую огласку получил процесс и слишком значительные люди участвовали в нем в качестве потерпевших. Тогда она ударилась в бега – эмигрировала в Латинскую Америку, бросив сына на попечение дорогого, элитного пансиона.
Когда шум поутих, Леонарда начала присылать сыну весточки и денежные переводы. И вот теперь явилась собственной персоной, кажется, насовсем.
Встреча с Леонардой не входила в планы Александра Васильевича. Когда Астерий позвонил в очередной раз, он выяснил, что "мать с утра исчезает куда-то, а зарисовывается лишь поздно вечером"...
– Ей не до кого сейчас, – сообщил Астерий. – Но если бы ты даже и увидел ее, то не узнал бы. Это точно.
– Почему же? – сдерживая зевок, поинтересовался Александр Васильевич.
– Она стала как Аленушка. Вначале я даже не поверил, что это моя мать. Перекрасилась, волосы отрастила. И вообще такая сделалась...
– Ну это у нее запросто, – закончил разговор отец и, пообещав приехать завтра к обеду, положил трубку.
О своей поездке в Перепелкино Александр Васильевич решил не говорить Лизе. Звать ее туда было неуместно, а болтать, что он едет в дом к бывшей жене, неловко. Да это и неправда, ведь он специально выгадал такое время, когда Леонарды не бывает дома.
На следующий день Александр Васильевич отправился в Перепелкино. Свернув с Минского шоссе на тихую узкую дорогу, ведущую в поселок, он неожиданно заволновался, словно ехал не к сыну, а... на любовное свидание.
– Идиотизм какой-то! – вслух обругал себя Александр Васильевич, но странное волнение не проходило.
Вскоре он остановился перед глухими железными воротами в высокой кирпичной стене. Продолжая волноваться, Александр Васильевич из машины позвонил в дом по телефону и в ответ услышал незнакомый мужской голос. Александр Васильевич назвал себя – ворота тут же отъехали в сторону. Зачем-то сильно газанув, он на скорости вкатился на территорию и на широкой площадке перед домом, выложенной узорной плиткой, резко, с визгом затормозил.
Вокруг на ярко-зеленом ковре подстриженной декоративной травки – аккуратные цветники, оформленные природными камнями. Массивный трехэтажный дом тоже выглядел вполне ухоженным. Перед беседкой был устроен водоем неправильной формы, выложенный камешками.
– Ого-го! – удивился Александр Васильевич, бывший тут два месяца назад среди запущенности, травы по пояс.
Из дома вышел натянуто улыбающийся Астерий и, нерешительно протянув руку, пробурчал:
– С приездом, пап.
– Это кто же здесь так расстарался? – Александр Васильевич тяжелым взглядом обвел территорию. – Ты, что ли?
– Нет. – Астерий хихикнул. – Слуги.
– Ах, слуги!.. Откуда они взялись? Кто их нанял? Ты?
– Понимаешь, пап, тут без прислуги никак не обойдешься. То одно надо, то другое... Вид, как на помойке. Если постоянно не убираться, быстро зарастешь грязью. Это в квартире можно...
– Что можно в квартире? – раздраженно перебил Александр Васильевич. Ему было неприятно смущение сына, который говорил с ним каким-то странным, чужим языком. – И почему ты вдруг меня так стесняться стал?
Астерий, лукаво глянув на отца, усмехнулся.
– К тебе отец приехал, а ты талдычишь, как я не знаю кто, – слуги, помойка... Ты дома один, что ли? Или нет?
– Один.
– Значит, люди в поле?
Астерий пожал плечами.
То ли от своего непонятного волнения, то ли от дурацкого смущения Астерия Александр Васильевич в разговоре с ним взял с ходу неверный, фальшивый тон и теперь досадовал и на себя, и на сына.
Они присели в тени дома на лавочку. Александр Васильевич не спеша, чтобы собраться с мыслями, закурил и только сейчас заметил за беседкой, у барбекю, толстого мужика с бабьим лицом, одетого в серый комбинезон, который делал его похожим на громадного младенца. Мужик сладко улыбнулся им и поклонился.
– Вот этот слуга? – бросил Александр Васильевич.
– Да.
– И сколько у вас всего слуг?
– Двое. Семейная пара. Лидия Алексеевна в доме убирается.
Разговор явно не клеился.
– Где ж ты их нарыл?
"Если бы сейчас тут была Лиза, – тягостно подумал Александр Васильевич, – она нашла бы с парнем общий язык. Говорим как чужие".
– Хорошо у тебя тут. – Александр Васильевич выпустил дым. – Спокойно. И тихо. Ну, рассказывай, как живешь. Что поделываешь? Мы ведь с тобой давненько не виделись.
– Как видишь, пап. Нормально живу.
– Ясно, ясно... Ну а как Вика?
– Вика? – с деланым безразличием переспросил Астерий. – В смысле?
– Так. Это она все обиходила?
– В общем, да. Она.
– Когда она будет? Вечером?
– Нет, должна уже быть. Хотела к твоему приезду. Наверное, в пробке стоит.
– К моему? Ага... Ясно.
Разговор зашел в тупик.
В дверях дома появилась рыхлая тетка в белом переднике. Приторно улыбаясь, она не сводила глаз с Александра Васильевича, ждала. Когда на нее обратили внимание, с напускной певучестью, грубо подражая старорежимным кухаркам, вывела:
– Виктория Вадимовна сейчас только звонила. Она уже подъезжает.
Астерий кивнул. Тетка скрылась.
– А что мать? Как она с Викой, поладила?
– Да здесь ее фактически не бывает. Пока, по крайней мере.
– Открывает магическое бюро?
– Не знаю. Может быть... Но какая же она теперь стала! – оживился Астерий. – Ты ее не узнаешь!
– Да?
– Про тебя, кстати, спрашивала. Интересовалась, все ли у тебя в порядке?..
В эту минуту у ворот резко, требовательно просигналил автомобиль. Ворота мгновенно разъехались, и на территорию по-хозяйски вкатился бордовый джип.
Приехала Вика.
Она легко выпрыгнула из машины и, чуть сдерживая улыбку, направилась к мужчинам. Льняной жакет с короткими рукавами и классическая юбка до колен красиво облегали ее стройное, крепкое тело. Движения Вики были легки, просты и лишены жеманства. Шагая, она щурилась под солнцем, вглядываясь в Александра Васильевича, оценивая его.
А Александру Васильевичу хватило одного взгляда, чтобы понять Вику. Это была современная молодая женщина с абсолютно стандартным для нашего времени набором ценностей: типично одетая, типично думающая и типично рассуждающая. Викины цели и идеалы не были тайной для Александра Васильевича, о них подробно рассказывали многие телевизионные передачи, они активно навязывались глянцевыми журналами. Эти идеалы и цели явственно выступали в каждом ее жесте и движении. Будь Александр Васильевич настроен поциничнее, погрубее, он определил бы Вику как штамповку – человека, с ног до головы созданного современной массовой культурой.
Иными словами, о Вике нельзя было сказать ничего плохого, кроме того, что она напрочь лишена всякой индивидуальности. А если и было в ней что-то еще, то это что-то проступало слишком незначительно, случайно и пустячно, чтобы назваться человеческой индивидуальностью, личностью.
И отношения Вики с Астерием также должны быть стандартными, четко определенными все теми же модными журналами и телепередачами.
Они сидели втроем на высокой открытой террасе с видом на соседний участок, как две капли воды похожий на их собственный, с таким же водоемом, камнями, цветником, дорожками, и обедали, ведя оживленный разговор ни о чем. Поддерживая беседу, Александр Васильевич думал, что Астерию должно быть совсем неплохо с Викой. Полноценный семейный обед с закусками, хорошим супом, бараньими котлетами и картофельным пюре на второе, а на десерт с соками и фруктами Астерий уплетал за милую душу. Когда он жил у них дома, его нельзя было заставить так есть. Рядом с Викой он смотрелся благодушным и уже остепененным мужчиной. Куда девалась мальчишеская скованность, с какой он встретил сегодня отца. А что Вика старше Астерия, так это даже к лучшему – ей удалось в кратчайшие сроки создать дом, уют и комфорт. И все у них было, что называется, "по уму" и не хуже, чем у людей, проживающих в Перепелкине.
Ну что ж, мысленно усмехался Александр Васильевич, все к лучшему в этом лучшем из миров. Честь и хвала за это Вике. И молодец Астерий, что оценил и принял такой modus vivendi, образ жизни.
Вика заботливо подкладывала еду в тарелку Астерию, а он счастливо ее уписывал. И под конец обеда Александр Васильевич был сердечно рад, что у Астерия с Викой так благополучно все складывается. И ничего лучшего Астерию желать не надо. А слушая их милое воркование, Александр Васильевич неожиданно открыл еще одну важную деталь – Астерий с Викой искренне привязаны друг к другу и даже, насколько это позволяют душевные силы современных людей, любят друг друга.
Однако Александр Васильевич начинал скучать. Легко представить их, думал он, лет через семь-десять. Все те же обеды, клумбы, газоны и путешествия в отпуске, после которых на полочках в их уютной спальне будут расти ряды ненужных сувениров, стопки фотографий. С искусственным оживлением они станут демонстрировать отснятые гигабайты с их натянуто улыбающимися лицами на фоне одинаковых городов, костелов, морей и скал. Все будет, как у всех. Как и у них с Лизой. И никуда от этого не деться.
Какая же этому альтернатива? А никакой! Всякое отклонение от нормы, от размеренного мещанского modus vivendi наказывается преждевременными болезнями, одинокой старостью, пороками или банальным умопомешательством.
В сущности, Александр Васильевич был уставшим, разочарованным человеком.
Сразу после обеда он стал прощаться.
– Пап, может быть, сыграем в бильярд? – Сын рискнул хвастнуть перед отцом настоящим бильярдом – первой своей серьезной покупкой.
И это тоже дело Викиных рук, подумал Александр Васильевич, ведь бильярд – вещь необходимая все для того же мещанского модуса. Сытно отобедали – теперь можно и поиграть.
– Давай одну партийку, – согласился Александр Васильевич. – А то ехать уже пора.
Они поднялись на третий этаж. Здесь была устроена бильярдная. Посреди просторной комнаты с окнами на три стороны стоял бильярдный стол под зеленым сукном.
Александр Васильевич разбил пирамиду – игра началась. Вскоре к ним пришла Вика с тремя бокалами и бутылкой марочного вина. Тихо присев на диванчик, она наблюдала за игрой.
Когда Астерий старательно и долго целился, Викино лицо тоже напряженно застывало, а когда Астерий болезненно мазал, оно выражало крайнюю досаду, почти скорбь. Вика всеми фибрами души болела за Астерия, а Астерий всеми силами хотел выиграть.
Играли молча. В тишине шары, звонко стукаясь друг о друга, гулко катались по зеленому полю и бились о борт. Астерий порывисто ходил вокруг стола и бледнел. Вика неподвижно сидела, затаив дыхание.
Поддаться им, что ли? – скучно подумал Александр Васильевич, глядя в окна, за которыми на все три стороны открывался одинаковый пейзаж: газоны, клумбы, камни, беседки... Все было неподвижно, безлюдно, только, если присмотреться, можно различить там и сям среди кустов неприметные, словно тени, фигурки слуг. Вдали у реки строился новый большой коттедж, там одиноко стучал топор и медленно, как во сне, двигались пропыленные рабочие-узбеки.
"Поддамся им и поеду скорее", – решил Александр Васильевич и неожиданно зло и быстро выиграл.
– Пап?! – взмолился Астерий. – Ты больше не будешь играть?
На него было жалко смотреть.
– Нет, – усмехнулся Александр Васильевич и положил кий на стол. – Все сроки вышли, не могу. Не за то отец сына ругал, что играл, а за то, что отыгрывался. В следующий раз. А ты пока тренируйся...
И вдруг в доме раздались шаги, легкие, стремительные. Шаги приближались. Кто-то быстро шел в бильярдную. Приближение было так неожиданно, так странно, почти страшно. Александр Васильевич глянул на Астерия. Астерий замер, прислушиваясь. Вика с бокалом вина тоже застыла.
– Кто это? – поддавшись общему смятению, пробормотал Александр Васильевич.
Ему не ответили.
Прошла, казалось, вечность. Шаги все близились и гремели теперь по ступенькам. В какой-то момент показалось, что они вдруг затихли, оборвались... В бильярдной повисло томление. Шаги с новой силой загромыхали совсем уже рядом.
Александр Васильевич нервно перевел дух и увидел Таню.
– Здравствуй, мам, – проговорил Астерий. – Ты уже приехала?
– Добрый день, Леонарда Юрьевна, – пролепетала Вика.
А Александр Васильевич стоял как вкопанный и смотрел на Таню из той неправдоподобно далекой жизни, когда он был молод, бесшабашно весел, а впереди у него была неведомая и потому – заманчивая, счастливая жизнь. И рядом с ним тогда была Таня, которая так и осталась в том солнечном, таинственном прошлом.
– Ну здравствуй, это я, – улыбнулась ему Таня и протянула руку.
На заре их туманной юности Таня любила встречать его словами из песни Высоцкого.
– Привет, Танюша. – Откуда что взялось?! Александр Васильевич неожиданно вспомнил, как он приветствовал ее иногда в первый год их совместной жизни. Он держал в руке ее узкую нежную ладошку и глядел на Таню: пепельные шелковистые волосы, живые зеленые глаза, точеные черты свежего, молодого лица. – Ты снова Таня? А Леонарда?
– Ее больше нет.
Таня подошла почти вплотную, ностальгически глядя ему в глаза:
– И колдовства больше нет. Если бы ты, Саша, знал, сколько я перенесла за эти годы. Я тебе потом все расскажу. Как мне было одиноко. Я все время думала о тебе. Представляешь, иду по улице, а мне кажется – ты рядом. Я даже с тобой разговаривала. Ты знал об этом?
Саше хотелось убрать ей со лба волосы, но он не решался. Они стояли, как когда-то давным-давно, посреди пустого рекламного отдела, где он в первый раз заговорил с ней о любви.
– Я же говорил! – ликующе встрял Астерий. – Как мама переменилась! А ты мне, пап, не верил! Не верил ведь?!.
Саша вдруг подумал о Лизе. Ему стало неловко. Нехорошо, что рядом были Астерий с Викой. Но Астерий радовался такой встрече родителей. Эта его радость на миг показалась Саше соучастием в грязном преступлении.
– За встречу! Давайте же выпьем за такую счастливую встречу! – подсуетилась Вика. Она подскочила к ним с двумя полными бокалами вина. – За чудесную встречу после долгой разлуки!
Вика с Таней смотрелись подружками, но Вика в своем офисном костюме теперь казалась Александру Васильевичу тяжелой и угловатой. Рядом с Таней она была какой-то стертой, неинтересной, пустой.
Таня взяла бокал и задумчиво посмотрела в него, точно собираясь произнести тост, но вдруг, озорно подмигнув Саше, лихо выпила вино. Вика угодливо захохотала и захлопала в ладоши. Александру Васильевичу показалось, что сейчас закричат "горько!", и он, торопливо допив, заговорил, обращаясь к бывшей жене:
– Я очень рад видеть тебя снова. Ты по-прежнему такая же. Время не властно над тобой. Нет-нет, хотя властно... – Он хотел сказать, что сегодняшняя Таня красивее, цельнее, неожиданнее той Тани, но сбился и запутался.
Все радостно заржали. Таня счастливо хохотала, присела на край бильярдного стола, держа бокал, в который Вика поспешно налила вино.
– Все хорошо, Саш, что хорошо кончается.
– Мам! Пап! – метался в ажиотаже Астерий. – Давайте пройдем в беседку! Вик, распорядись же там! А потом можно съездить в одно место. Тут совсем рядом. Я знаю!..
На него не обращали внимания.
– Вика!.. Лидия Алексеевна, ну где же вы?!.
Таня тихо улыбалась Саше, и от ее взгляда исходил мягкий, теплый свет. Несмотря на всеобщий гам и нервозность, Таня говорила негромко, но Саша слышал ее странно отчетливо.
– Для меня оказалось большим испытанием не видеть тебя. Я и сама не знала, Саш, насколько привязана к тебе. Представляешь, в мексиканской толчее я невольно искала похожих на тебя. И в Буэнос-Айресе, и в чилийской провинции... Мне так хотелось увидеть тебя. И представь, я находила похожих! У мулатов есть что-то общее с тобой... Не смейся!
Они рассмеялись.
Таня, такая изящная в тертых, с широким клешем джинсах и черной майке, сидела боком на бильярдном столе, болтала ногой в открытой босоножке и говорила, словно они с Сашей были одни.
– Вернулась, все позади, слава богу, – повторял он...
Только въехав в Москву, Александр Васильевич осознал, в каком сильнейшем угаре он находится. Руки дрожали, внимание расплывалось, он ехал на автопилоте, бессознательно маневрируя и тормозя на светофорах.
Чтобы хоть как-то успокоиться, собраться, Александр Васильевич остановился на обочине, выключил музыку, закурил и стал думать о Тане.