Он родился в 1873 году в городе Черкассы, получил юридическое образование; в 1898 году вступил в РСДРП. В партийных кругах был фигурой неприметной и незначительной. В архивах Охранного отделения сохранилась справка о нем: "Урицкий Моисей Соломонович, мещанин гор. Черкасс, комиссионер по продаже леса… Не производит впечатления серьезного человека". Урицкий побывал в ссылке, затем эмигрировал и ко времени переворота вернулся в Россию. В марте 1918 года он стал председателем петроградской ЧК. По многим отзывам, Урицкий, в сравнении с преемниками, не отличался жестокостью, он даже признавался, что "много страдает на своем посту". Работа была нервная, и он стал пить, но порученное дело вел исправно. "Вид у него был чрезвычайно интеллигентный, - вспоминал Алданов, - сразу становилось ясно, что все вопросы, существующие, существовавшие и возможные в жизни, давно разрешены Урицким по самым передовым и интеллигентным брошюрам; вследствие этого повисло раз и навсегда на его лице туповато-ироническое самодовольное выражение… Он был маленький человек, очень желавший стать большим человеком". Мечта исполнилась: председатель ПЧК и комиссар внутренних дел Северной области получил власть над миллионами людей.
При этих обстоятельствах обычные слабости маленького человека приобретали зловещий оттенок. Он хотел казаться незаурядным, любил щегольнуть своим всемогуществом. В разговоре с секретарем датского посольства похвалялся, что за один день подписал 23 смертных приговора. Другой пример хвастовства приведен в мемуарах В. П. Зубова: великий князь просил Урицкого удалить охрану из комнаты в коридор. Тот отказал, ссылаясь на возможность побега арестованных. Но побег невозможен, комната на четвертом этаже, к тому же на окнах железные решетки. "Кому вы это говорите? - отвечал Урицкий. - Я-то знаю! Раз я был заперт в такой маленькой комнате, что я не мог сделать больше пяти шагов, и два солдата со штыками на ружьях меня сторожили; я ходил как дикий зверь в клетке; каждый раз, как я подходил к одному из солдат, он направлял на меня штык. И я все-таки бежал". Вероятно, эта дикая история была придумана с ходу. ""Когда это было?" - с ужасом спросил великий князь. "Да в благополучное царствование вашего братца, который сейчас находится в Тобольске", - саркастически отвечал Урицкий". Да он второй Монте-Кристо, этот товарищ Урицкий!
То и дело вспоминается литература, романы Гюго, Дюма. Вот и Тэффи писала: "Так по плану трагического романа "Жизнь Каннегисера" великому Автору нужно было, чтобы мы, не нарушая темпа, прошли мимо". Сюжет "Жизни Каннегисера" создан великим Автором в канонах романтизма, в нем есть злодей и мститель, самопожертвование и гибель поэта, обреченные заговорщики. Не случайно Алданов в рассказе о петербургской молодежи того времени обращается к стилистике романтизма: "Петербург в ту пору кишел заговорщиками… Конспирация у них была детская - по-детски серьезная и по-детски наивная… Они ничего не желали для себя, да и не могли желать. При всей своей неопытности они, вероятно, понимали, что в борьбе против большевиков у них девять шансов из десяти попасть в лапы Чрезвычайной комиссии… Все они палачу и достались".
"Как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошлое тлеет", - писала Ахматова, оглядываясь на прошлое с мудростью, которой сопутствовала великая печаль. В жизни Петербурга переплетение прошлого с будущим не редкость, но кто может разглядеть грядущее? В 1913 году Россию посетил знаменитый бельгийский поэт Эмиль Верхарн. В записях Александра Блока он назван крайним мистиком и "машиной тайновиденья"; грандиозные "бреды" Верхарна увлекали людей Серебряного века. Анна Ахматова много лет спустя вспоминала о его приезде и встрече с петербургскими литераторами. Казалось бы, что могло связывать этого мистика и эстета с вождями большевизма? Однако, придя к власти, они воздали Верхарну небывалые почести, даже памятник в Москве поставили (правда, на скорую руку, гипсовый). А в Петрограде увековечили с размахом, который не снился "тайновидцу": в честь его пьесы "Зори" Каменноостровский проспект переименовали в улицу Красных Зорь, завод Эриксона в "Красную зарю", трудовую школу под Стрельной, а заодно и железнодорожную платформу в "Красные зори". В 1918 году Г. А. Князев записал в дневнике: "Что бы им уж и название города изменить бы: "Город Красных Зорь"!" Пьеса Верхарна, написанная в 1897–1898 годах, в начале ХХ века имела большой успех. Сейчас "Зорям" не собрать зрителей, но тогда в них ценили главное - манящий, угрожающий гул, явственный в происходившем на сцене. Этим гулом была чревата Европа на рубеже веков. "Зори" пленили большевистских вождей еще в эмигрантские времена. В России во время первой революции вышли сразу три перевода "Зорь". Действие в пьесе происходит в городе Оппадомань во время народного восстания против тирана, главные герои - народные трибуны Жак Эреньен и Эно; участие остальных персонажей в основном сводится к толчее на сцене и крикам: "Довольно! Долой!" и т. п. Послушаем монологи героев пьесы. Эреньен: "Я буду вашей душой, вы - моими руками, и мы озарим человечество величием таких завоеваний, что люди, увидев их во всем великолепии осуществления, объявят день нашей победы началом новой эры!" За два десятилетия до объявления в России организованного массового террора герои Верхарна призывали к уничтожению классовых врагов. Эно: "Если мы хотим бороться с идеями, враждебными революции, то должны уничтожать тех людей, в ком эти идеи воплощены… Обдуманно и холодно каждый из нас наметит свою жертву". Трудный монолог, напоминает инструкцию карателям перед расправой, как это сыграть? Лучшую постановку "Зорь" в советской России осуществил Мейерхольд. В 1920 году в спектакле московского Государственного театра имени Всеволода Мейерхольда актеры по ходу действия бросали в зрительный зал листовки, зачитывали сводки с фронтов. Одно представление особенно удалось. "Было прочитано со сцены только что полученное в Москве и еще не опубликованное телеграфное сообщение о взятии Красной Армией Перекопского перешейка в Крыму", - вспоминал Юрий Анненков. Тут зрители, без сомнения, пережили подлинный катарсис.
Мы зачастую не отличаем того, что для людей той эпохи было узнаваемой цитатой. В "Зорях" есть сцена прощания народа с Эреньеном, он пал в борьбе с тиранией. "Народное собрание. Эно стоит на трибуне - ею служит гробница, расположенная выше всех остальных… стоят, исполняя роль часовых, вооруженные рабочие". Это очень похоже на происходившее 1 сентября на Марсовом поле во время похорон Урицкого. "Никакого памятника, только гранитные глыбы и еловые ветви. Масса народа, рабочих… Броневики, расцвеченные знаменами". В пьесе Эно призывает уничтожить всех тех, в ком воплощены враждебные революции идеи, и толпа откликается яростными криками. На Марсовом поле звучали похожие речи. "Убит барчонком-юнкером наш дорогой друг, при одном имени которого дрожала от бешенства вся шваль Невского проспекта, - говорил Н. И. Бухарин. - Все знают, чем и кем был Урицкий для Красного Петрограда, который у буржуазии носил злобное название "Уриции"". Зиновьев не отставал: "Есть все данные сообщить вам, что товарищ Урицкий убит англичанами… В Москве лежит, борясь со смертью, раненый лев рабоче-крестьянской революции товарищ Ленин!" Толпа вопила в ответ: "Позор! Смерть!" Над головами были полотнища с лозунгами: "За каждого нашего вождя тысячи ваших голов!", "Пуля в грудь всякому, кто враг рабочего класса!", "Смерть наемникам англо-французского капитала!". Среди возложенных на могилу венков был венок от Совета народного хозяйства с надписью: "Через трупы борцов вперед к коммунизму!", на ленте венка от союза банщиков и банщиц было начертано: "Белогвардейцы слишком долго оставались безнаказанными. Настал час расплаты!" Похороны Урицкого были "поставлены" по мотивам пьесы "Зори". Воплотилось то, к чему призывали герои Верхарна: в ночь после убийства председателя ПЧК в Петрограде казнили 500 человек. К реализованным цитатам относится и разрушение памятников. В "Зорях" статуя правителя рушится сама собой и его каменная голова разбивается у ног погибшего трибуна. В жизни все обстояло прозаичнее, приходилось ломать самим. Есть известная фотография: красноармеец возле головы снесенного в Москве памятника Александру II. Вряд ли малый с ружьем и цигаркой, привалившийся задом к голове царя-Освободителя, осознавал символический смысл этой сцены, но фотограф, несомненно, осознавал.
"Красная газета" писала в день похорон председателя ПЧК: "Сотнями будем мы убивать врагов. Пусть будут это тысячи, пусть они захлебнутся в собственной крови. За кровь Ленина и Урицкого пусть прольются потоки крови - больше крови, столько, сколько возможно". 5 сентября Совет народных комиссаров издал постановление о "красном терроре". В Петрограде он начался в день гибели Урицкого. Президиум Петросовета приказал "организовать аресты среди буржуазии, офицерства… студенчества и чиновничества… обыскать и арестовать всех буржуа, англичан и французов". 1 сентября, когда на Марсовом поле звучали свирепые речи, Зиновьев обвинял англичан, в здание английского посольства уже входили чекисты. Посол Великобритании Бьюкенен и большинство служащих за несколько месяцев до этого покинули Россию, и в посольстве осталось лишь несколько сотрудников. Вторжение чекистов напоминало бандитский налет. Морской атташе капитан Кроми встретил их выстрелами и был убит, а чекисты продолжали стрельбу. В суматохе палили в своих: начальник комиссаров и разведчиков ПЧК Геллер ранил следователя Бортновского, свои подстрелили комиссара Шейнкмана. Когда стрельба стихла, чекисты изъяли документы посольства и арестовали всех находившихся в здании. В Англии не забыли этой истории: там было проведено расследование по делу убийства Кроми, а в 1926 году в СССР прибыла миссия, "чтобы получить принадлежащие английскому правительству мебель и вещи, секвестированные советским правительством в 1918 году". Никаких доказательств причастности англичан к покушению на Урицкого не было найдено. Их не могло быть, Каннегисер действовал самостоятельно, в одиночку.
Но в Петрограде шли аресты его "сообщников". Взяли всех, чьи имена были в его записной книжке, многих жителей дома, в котором он пытался скрыться, и несколько сотен людей, никогда о нем не слышавших. Количество задержанных росло, но их недолго держали в тюрьмах. В первые несколько дней в городе было расстреляно 512 человек. "В Кронштадте, - свидетельствовал историк Мельгунов, - за одну ночь было расстреляно 400 чел[овек]. Во дворе были вырыты три большие ямы, 400 человек поставлены перед ними и расстреляны один за другим". Один из арестованных, генерал А. А. Сиверс, впоследствии рассказывал, что в камере тюрьмы Трубецкого бастиона Петропавловской крепости было несколько англичан. "На третий день людей из камеры стали партиями куда-то уводить. Когда осталось лишь несколько человек, старший из англичан сказал: "Мы люди разных национальностей, друг друга не знаем, но у нас есть одно общее - молитва Отче Наш. Давайте же споем ее вместе!" Молитву спели, обнялись и через полчаса были выведены на мол, врезающийся в Неву. Перед молом стояли баржи, в которые грузили людей для отправки в Кронштадт… Вдруг раздалась команда: "Те, кто не военные, отойдите в сторону!"" Многие из тех, кого отправляли в Кронштадт, были утоплены в Финском заливе - не случайно для перевозки узников были выбраны барки-"грязнухи" с раскрывающимся дном.
Английский священник Ломбард привел в письме на родину свидетельство своего знакомого, который жил на даче на берегу залива: в конце августа две барки с трюмами, заполненными офицерами, сбросили свой груз, и к берегу прибило множество трупов, "многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой". Официально "красный террор" был отменен 6 ноября, после решения IV Всероссийского съезда Советов об амнистии. В Петрограде с конца августа до начала ноября было убито около 1500 человек. Но казни продолжались и после амнистии. В ночь на 28 января 1919 года на соборной площади Петропавловской крепости были расстреляны арестованные во время "красного террора" великие князья Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Георгий Михайлович и Николай Михайлович, они пробыли в тюрьме почти пять месяцев. Перед смертью их пытали так, что троих к месту казни несли на руках. Их убили на площади перед собором, в котором покоились их предки, заровняли яму, и это место было забыто. Много лет миллионы людей проходили по площади на экскурсиях, где им рассказывали о Петре Великом, не подозревая, что у них под ногами лежат его потомки.
В 1918 году в Петрограде торжественно отмечали первую годовщину Октября.
Художественное оформление этого праздника вошло в историю советской культуры как образец новаторства, триумф нового монументального искусства. Дневник Г. А. Князева дает нам возможность заглянуть в те дни. 5 ноября 1918 года он записал: "Всюду стучат молотки, копошатся люди. Целые арки возведены, грандиозные щиты с картинами. Всюду столбы, обтянутые красной материей, переплетенные еловыми ветвями… Особенно стараются на Благовещенской площади перед Дворцом Труда. Трамвайный павильон посередине, давно превращенный в ретирадное [отхожее] место - не пройти иногда, такой дух распространяется от этого злополучного места, - обратили в трибуну для ораторов. На крышу павильона устроили лестницу, на самой крыше смастерили площадку. Украшение приготовляют. Продезинфицировали бы сперва!" Ну что за человек Георгий Алексеевич Князев - город украшается, в канун праздника отменен "красный террор", а он все недоволен! Но кое-что впечатляет и этого ворчуна: "На Николаевской набережной целая картинная галерея. Все н о в ы е л ю д и - рабочие и крестьяне. Куют железо, косят сено, подбрасывают уголь в топку. Люди нарисованы в натуральную величину и больше, это производит впечатление".
Однако для горожан главный интерес праздника заключался не в этих картинах и даже не в материи на столбах, их мысли были заняты другим. Дневниковые записи Князева о праздновании годовщины Октября можно назвать "Балладой о сайке". 29 октября он писал: "Большевики наобещали с три короба к праздникам, а теперь жмутся. И по фунту хлеба, и булку, и сахару к чаю обещали, а теперь от одного отперлись, другое сократили до минимума". 30 октября: "У нас на службе невыносимо холодно… Все забрались в переплетную, которая превращена в кухню. Жарят и пекут картофель… Только и разговоров что о большевистской сайке. Легенды уже сплетаются вокруг этой злополучной, обещанной на праздник сайки!" 5 ноября: "Когда я подходил к дому, на телеге, груженной доверху, везли сайки. Значит, сайки будут давать!" И, наконец, 6-го: "Дали по сайке! Одну мы тотчас же съели. "А вот придут немцы - каждый день по сайке есть будем!" И много (многие) так рассуждают". Начало ноября в городе обычно холодное и ненастное, так было и в тот раз: 7 ноября с утра задул сильный ветер, весь день моросил дождь. Назавтра декорации обвисали драными клочьями, ветер покосил "триумфальные арки", разметал по земле еловые ветви. И все же праздник удался: было множество митингов, процессий, речей на площадях, а когда стемнело, то, по словам Князева, "было грандиозное шествие с факелами. Пожарные в медных касках и громадная толпа с сотнями пылающих факелов производила сильное впечатление". Александр Блок весь день провел в городе, а вечером записал: "Праздник… Никогда этого дня не забыть". Он еще различал в штормовом ветре музыку революции, но большинство оглушенных ее ревом вспоминали о сайке, о незабвенной сайке… Кто осудит несчастных сирот военного коммунизма?
К зиме жизнь в Петрограде стала не просто голоднее и тяжелее, это была совсем другая жизнь. Не раз казалось, что вот оно, дно, дальше падать некуда, но бездна раскрывалась глубже - и так без конца, до избавления в смерти. Через год после "Двенадцати" в записных книжках Блока часто повторяется слово "ужас", почти в каждой записи известие о чьей-то смерти. 14 декабря 1918 года он писал: "Все это предельно. На душе и в теле - невыразимо тяжко. Как будто погибаю. Мороз мучителен"; 20 декабря: "Ужас мороза. Жру - деньги плывут. Жизнь становится чудовищной, уродливой, бессмысленной…"; 31 декабря: "Слух о закрытии всех лавок (из лавки). Нет предметов первой необходимости. Что есть - сумасшедшая цена. - Мороз. Какие-то мешки несут прохожие. Почти полный мрак. Какой-то старик кричит, умирая от голоду. Светит одна ясная и большая звезда".
На страшной высоте блуждающий огонь,
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь,
Твой брат, Петрополь, умирает.