- Его предупредили, и он все понял - когда трезв, он вполне разумный человек. - В тоне его слышалась легкая насмешка. - А почему это вас так взволновало? Вы подумали, что я убил его?
Она выдержала его пристальный взгляд.
- Вы же убили тех террористов, которые так жестоко расправились с вашими родителями?
Он ничего не ответил ей, но молчание было красноречивее слов.
Дрожа всем телом, она спустилась по ступенькам веранды и пошла по дорожке, ведущей сквозь густые заросли к крохотному ручейку. Сначала он тихо струился прямо у ее ног, а чуть дальше начинал журчать по камням маленьким водопадом. Очень скоро она была вынуждена остановиться, очутившись у края широкой ленты воды, неподвижной и блестящей, похожей при бледном свете луны на обсидиановую пластину. Прямо оттуда тонкой струей устремлялся к самому небу серебристый, словно луна, и тающий, словно туман, водяной шпиль. На мгновение он застывал там в неподвижности и потом снова мягко устремлялся вниз, превращаясь в тончайшую водяную пыль и открывая взору темную гладь маленького пруда.
- Какое чудо! - прошептала она и остановилась. - Откуда он здесь?
- Один из предков Чэпмена сделал его для своей любовницы. - Прямо за своей спиной она услышала его голос. - Она жила вон в том флигеле.
- Все это очень романтично, но почему она жила не в доме?
Он пожал плечами.
- В доме жила его жена, семья.
- Вот как!
- Что, не одобряете? - И его зубы насмешливо сверкнули.
- Да, - медленно произнесла она, - не одобряю. Я считаю, что свои обещания нужно выполнять.
- Согласен. Но, похоже, все они жили достаточно счастливо. Идите прямо по этой дорожке, она приведет нас как раз к этому флигелю.
Узкая дорожка, по которой могли идти только двое, огибала второй прудик, который был чуть меньше первого. На его поверхности в обрамлении круглых листьев плавали белые лилии, и острия их сложенных в чашечки лепестков указывали прямо в небо. Среди закручивавшейся в спирали воды мелькали золотые рыбки. Такой неподвижный, такой уединенный. Просто Моне в черных и серебристых тонах! Со всех сторон его обрамлял сад, благоухающий и захватывающе прекрасный, и только фонтан нарушал эту застывшую в неподвижности картину. Ломаная линия гор, заслоняющая собой звезды, казалась исторгнутой из чрева земли каким-то чудовищным катаклизмом.
Кэндис снова почувствовала дрожь. Он так и не ответил на ее вопрос, но почему-то его ответ был для нее сейчас очень важен. Она не стала его переспрашивать, пока они не вернулись на веранду. На этот раз он ответил ей, если это вообще можно было назвать ответом.
- Они погибли, оказывая сопротивление при аресте, - сказал он каким-то чужим голосом.
Но ей хотелось знать больше.
Она попыталась продолжить свой вопрос.
- Но это вы…
Нет, этого не стоило делать. С перекошенным бледным лицом он обрушился на нее со словами:
- Они били мою мать… даже сейчас я не могу…
- Простите меня. - Она бросилась к нему, обняла его, прижимая к себе с такой силой, на которую только была способна, и полным раскаяния голосом сказала: - Я не должна была спрашивать, прости меня, я виновата, Сол…
Он стиснул ее в своих объятиях. Словно не привыкший к такому открытому проявлению сочувствия, он пристально смотрел ей в глаза. Столько муки было в этом взгляде, что к глазам ее подступили слезы.
Она подняла руку и погладила его по щеке.
- Теперь все позади, - сказала она мягко. - Но я понимаю, почему ты верил, что не должен упустить ни одного шанса. Все в порядке. Я очень сожалею, что всколыхнула в тебе эти тяжелые воспоминания.
Он резко подался вперед, прижав ее к себе еще сильнее, и прикоснулся щекой к теплому шелку ее волос.
Она стояла, не шелохнувшись, гладя на неподвижное безмолвие водяных лилий и на шумящие струи фонтана. Налетевший с моря ветер сбил струю, и вода, падая, обвилась прозрачным шлейфом вокруг колонны. У нее перехватило дыхание. Ей показалось, что в тонком мареве водяных брызг она увидела серебряную радугу, призрачную и хрупкую, словно сон. Она почувствовала, что он тоже повернул голову и смотрит туда же, куда и она.
- Лунная радуга, - воскликнул он, пораженный не меньше ее этим изумительным зрелищем. - Я никогда раньше не видел такого чуда.
Ветер стих, шлейф воды беззвучно упал в прудик, и лунная радуга исчезла.
Слезы стояли у нее в глазах.
- Это было так прекрасно, так прекрасно… - повторяла она тихим, взволнованным голосом. - Спасибо за то, что ты привел меня сюда.
Он заглянул в ее восхищенное лицо, руки его слегка разжались, и волшебная сила этого мгновения - воздушного, прозрачного, призрачного, залитого лунным светом - превратилась во что-то столь же волшебное, но бесконечно земное - дикую дрожь желания, что призывает женщину к мужчине, мужчину к женщине.
Его жаждущий рот припал к ее губам, стараясь взять все, что она могла дать: свою силу, свою щедрость, свою готовность принять его сладкий плен.
Чувства, пережитые ею в эти последние минуты, должно быть, нарушили ее обычное равновесие, так как, несмотря ни на что, она пылко и страстно отвечала на его поцелуй. С обрывающимся, летящим в бездну сердцем она вдруг поняла, что не осталась в долгу перед этой отчаянной, рвущейся ей навстречу страстью. Потому что она любила.
Просто какие-то Ромео и Джульетта! "Она затмила факелов лучи!"
Она была права, что так боялась этого. Даже тогда, когда его губы снова искали ее рот, она знала, что это то, чего она боялась всю свою жизнь, - не сама страсть, не любовь, а то, как она ответит на это. С тех пор как ей исполнилось десять лет и она поняла, что осталась совсем одна, она оберегала от ран свое сердце. Она каким-то образом понимала, что способна на это всепоглощающее подчинение всех своих чувств, готовых затопить холодную логику ее рассудка, ее здравый смысл и ум, - как это было теперь, когда все тонуло, все терялось в огненно-сладкой патоке, медленно струящейся сейчас у нее по жилам.
- Как ты красива! - Голос его звучал глубоко и взволнованно, он был наполнен множеством тонов и оттенков, и, услышав его, она задрожала.
Нежность этого поцелуя потрясла и, словно на крыльях, вознесла ее ввысь. Он был другим, не похожим на предыдущие - невесом и обольстительно сладок. Расслабившись, она позволила этому магическому, колдовскому потоку разлиться по всему телу и, растворяясь в нем без остатка, вновь почувствовала, как губы его коснулись ее рта. Она подняла руки, ладони ее коснулись его гордой головы, пальцы скользнули сквозь упругую гущу его волос, приблизив его лицо вплотную к своему.
Оторвавшись от ее губ, он дрогнувшим голосом произнес ее имя. Потом он снова поцеловал ее, только теперь с дикой неистовостью страсти, когда его горячее желание взывало к ее желанию, и оба слились в пламени чувств, поглотившем их обоих настолько, что, когда он оторвался от ее губ, чтобы перевести дыхание, горло ее издало тихий, приглушенный звук, а глаза, смотревшие из-под медленно поднимающихся ресниц, мерцали тускло и темно, как два темных озерка, на ее ставшем необычно бледным лице.
Кончиком языка она дотронулась до своих губ и тут же спрятала его, почувствовав цепкий взгляд его прозрачных синих глаз. Горячие пятна на этих надменных скулах, пульсирующая жилка на виске - все подтверждало то, что подсказывала ей интуиция, доставшаяся ей от ее предков, - пора сказать нет и остановиться, пока не поздно.
Если она сделает сейчас шаг назад, он согласится с ее решением, но она никогда не узнает сладости любви с ним. Она опустила ресницы и склонила голову ему на грудь, благодарная ему за то, что он позволяет ей самой принять решение.
С тех пор как она поняла, что не только ее отец, но и ее мать предали ее, вся ее жизнь была основана на осторожности. Она никогда не позволяла соблазнить себя настолько, чтобы она могла испытать еще одну боль. Сейчас, словно пережив внезапное прозрение, она вдруг обнаружила, сколь многого лишила ее эта осторожность. Вместе с боязнью и болью разочарования она изгнала из своей жизни радость, желание и страсть. Сейчас в его объятиях, в этом сказочно красивом месте нерастраченный источник ее безрассудства, поток неведомой энергии, струящийся по всему ее телу, неожиданно вырвался на волю.
Он наклонился к ней и нежно прикусил губами мочку ее уха. Ощутив его теплое дыхание на чувствительных завитках и изгибах ушной раковины, она почувствовала, как тело ее пронзили миллионы крохотных электрических разрядов.
Она задохнулась, ловя губами воздух, а он тихо засмеялся. Смутно ощущая, что он тоже в плену у этой новой, неведомой ему страсти, и почувствовав себя смелее благодаря вырвавшимся наконец на свободу инстинктам, она встала на цыпочки и кончиком языка дотронулась до ямки у основания его загорелой сильной шеи.
Грудь его поднялась и резко опустилась.
- Ты понимаешь, что ты делаешь? - На этот раз голос его звучал совершенно серьезно.
- Да, - выдохнула она, и дыхание ее коснулось его влажной кожи там, где она ласкала его кончиком языка. - Айлу, - прошептала она, собрав последние остатки здравого смысла.
- Она ушла домой.
То, что случилось потом, было так же естественно, как висевшая в небе луна, как негромкая песнь льющихся струй фонтана. Таинственный, серебристый свет играл на их лицах, когда губы их слились в поцелуе. Но вскоре - и это было неизбежно - не все уже можно было выразить поцелуями. Он коснулся губами пульсирующей жилки у нее на шее, хрупкой округлости плеча. Он, должно быть, слышал, как она вздыхала, но он не мог знать, что для ее необученного тела его прикосновения были пьянящим вином, черной магией, сладким обжигающим пламенем. Она и не думала говорить нет, не хотела сдерживать ответную дрожь страсти, которая пронзала ее словно огненным трезубцем.
Его руки - уверенные и ласковые, безжалостные и неумолимые - прикасались сначала к ее плечам и наконец спустились к нежной округлости ее груди.
- Тебе нравится так? Скажи мне, как тебе нравится, Кэндис, и я дам тебе это. Все, я смогу дать тебе все, что ты хочешь.
Она не могла говорить. Слова спотыкались друг о друга, превращались в ничто, когда она смотрела в его мерцающие глаза, свет которых струился ей прямо в глаза, сжигая предрассудки и страх, заставляя ее отдаться во власть своей неутоленной, давно сдерживаемой страсти.
- Тебе нравится? - Его рука легко скользнула по ее груди к соскам, едва касаясь их, но она вдруг почувствовала в них такое странное тянущее ощущение и такую тяжесть, от которой подкашивались ноги.
- А так? - Он нагнулся, и его рот коснулся ее соска, горячего и влажного, сквозь тонкую ткань сарафана.
Она громко вскрикнула, а он улыбнулся спокойно и серьезно и сказал:
- Я вижу, что тебе хорошо.
Все вокруг кружилось в каком-то тумане. Она с трудом поняла, что он поднял ее на руки и перенес на подушки большого дивана.
Он снял рубашку, небрежно сбросил ее на пол и опустился рядом с ней. На какое-то мгновение она почувствовала древний, атавистический страх женщины перед хищным самцом. Она не отпрянула, но все ее тело напряглось, приготовившись к отпору.
Лицо его было почти сурово.
- Тебе достаточно сказать только одно слово. Я не насильник, - спокойно сказал он.
И она поняла, как глупы были все ее страхи.
- Прости меня, - сказала она и очень тихо добавила: - Мне нужно привыкнуть к тому, что рядом с тобой я такая маленькая! А ты, - она застенчиво улыбнулась, - стал вдруг таким большим.
Действительно, его элегантная стройность была обманчива. Она не могла отвести глаз от его широких плеч, которые, казалось ей, могли заслонить собой луну, от его рук, крепких мускулов груди, игравших под гладкой бронзовой кожей.
- Должно быть, временами жизнь может казаться очень страшной для такой маленькой женщины, как ты, - сказал он, играя завитком волос у ее виска, нежно и уверенно накручивая на палец теплый локон, словно ему нравилось ощущать кожей его шелковистость.
- Рядом с тобой мне ничего не страшно, - воскликнула она и поразилась, прочитав в его глазах полное понимание того, о чем она думала.
Глаза его сузились, он склонился над ней и поцеловал ее шею.
- Я имел в виду не только это, - ответил он, и его дыхание коснулось ее мягкой кожи. - На самом деле, я думаю, ты с таким же успехом можешь быть одной из самых опасных женщин, которых я когда-либо встречал. - Он помолчал, а потом добавил: - И я испытываю к тебе далеко не братские чувства.
Она коснулась пальцами его головы и почувствовала, как его рука скользнула у нее за спиной; губы его прижались к ее губам и вдавили ее в подушки. Запрокинув голову, она подставила шею его жадным поцелуям и снова тихо застонала. Доводы здравого смысла захлестнуло ощущение того, что она делает все правильно, что всю свою жизнь она ждала именно этого мгновения, этого человека. Не незнакомца, а свою вторую половину…
Скользивший по полу террасы лунный свет вначале освещал их медленное бесшумное движение навстречу друг другу, навстречу своей любви, но потом, когда он снял с нее сарафан, тактичная луна скрылась в облаках и оставила их в темноте. Затерявшись в чувственном тумане его рук и губ, Кэндис сладострастно следила за тем, как его темная голова склонилась к ее груди, а губы коснулись ее так нежно и легко, что она не смогла подавить тихий вскрик протеста и желания.
Мускулы у него на спине напряглись, пока он продолжал сладко мучить ее жаркими прикосновениями своего рта. Наслаждение пронзало ее сладкой болью, от которой груди ее налились, как бы прося еще и еще поцелуев, а тело, словно расплавленный жаром свечи воск, текло, таяло и стонало от дикого желания.
- Сол, прошу тебя. - Это должно было прозвучать как призыв к действию, но в голосе ее слышалась умоляющая нота, и это испугало ее.
Ее влажный сосок почувствовал его горячее дыхание.
- Прошу что?
- Прошу… помоги мне.
Он замер, словно пораженный ее словами, но, когда ее бедра сделали легкое движение ему навстречу, он наклонят голову и вобрал жадным ртом пульсирующий ореол ее соска.
Кэндис тихо вскрикнула, все тело ее замерло в неподвижности, и волна неизвестных ей доныне ощущений накрыла ее с головой, унося туда, где она могла погибнуть, и единственной надеждой на спасение был человек, который сейчас с такой колдовской чувственностью ласкал ее грудь.
Она стиснула руки, потом расслабилась и уступила, сдалась, отдавая ему гибкую нежность своего тела, весь свой огонь и страсть, которые она до сих пор держала взаперти. Мучивший ее кодекс боли и наслаждения, который она так долго соблюдала, был отброшен в сторону и предан забвению.
Ей предстояло испытать откровение, стать посвященной в вечную, как мир, и юную, как наступающий день, тайну, и все ее существо радовалось и торжествовало оттого, что именно этот человек, эта ночь, эта луна сошлись сегодня вместе, чтобы помочь ей воскреснуть.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Сол поднял голову. Кэндис чувствовала опустошенность, холод и одиночество.
- Прикоснись ко мне, Кэндис, - тихо сказал он. - Не заставляй меня делать все самому.
Эти слова странно задели ее, но мысли ее были сейчас слишком далеко, чтобы она могла понять причину этого. Куда исчез привычный холод в его глазах? Даже в темноте ей было видно, что они похожи на жидкий, расплавленный огонь, в котором было так просто сгореть и который, каким-то волшебным образом освобождая ее от стыда и предрассудков, заставлял делать такие вещи, о которых она прежде только читала. Прикоснувшись к нему, как к чуду, она с трепетом провела своей маленькой, изящной рукой по завиткам волос у него на груди и почувствовала, как весь он замер от ее прикосновения. Кэндис улыбнулась одними кончиками губ, слегка распухшими от его долгих поцелуев, и, вся подавшись вперед, наклонилась над ним, чтобы коснуться жаркими губами его соска.
Кончиком языка она скользнула по его крохотной твердой припухлости и, замерев в ожидании, вновь осмелилась повторить то же самое. Она тихо засмеялась и так же нежно и осторожно, как бабочка цветка, коснулась языком другого соска.
По телу его пробежала дрожь, и она, отдавшись власти темного и опасного порыва, слегка сжала его сосок зубами. Ее руки блуждали по его груди, чувствуя напряженную неподвижность его мускулов, легко скользнули по ребрам вниз и ощутили стальную упругость мышц живота.
У самого пояса брюк ее руки замерли в нерешительности, и она, подняв голову, вопросительно посмотрела на него. Сейчас черты его лица обозначились еще резче и выражали такое дикое, страстное и неукротимое желание, что к ней снова вернулись ее прежние страхи. Она видела выступившие у него на лбу капли пота, и дьявольское наслаждение, пронзившее ее в эту минуту, сменило собою страх.
- Я вижу, - резко произнес он, - тебе приятно видеть меня таким. Давай посмотрим, смогу ли я ответить тебе тем же.
Он повернулся, заставив ее лечь себе на руку, и так жадно прильнул губами к ее груди, что она тихонько застонала. Он поднял голову и посмотрел в ее охваченное восторгом лицо; его прекрасный рот шевельнулся в улыбке - пугающей, откровенной, обещавшей адское наслаждение.
- Это выше моих сил, - прошептала она, закрывая глаза, чтобы не видеть его почти неподвижного и странно напряженного лица.
- Я знаю, но мы не сможем удержаться от соблазна испытать это.
Бережно опустив ее на диванные подушки, он встал, чтобы стащить с себя оставшуюся одежду, представ перед ней во всем великолепии мужской красоты. Во рту у нее пересохло. Замерев от восхищения, она наблюдала, как симметрично напряглись мышцы его стройных ног и спины, как поблескивала глянцем его смуглая кожа.
В ней больше не было страха. Все ее тело пело и радовалось неизбежности того, что должно было произойти, зная, что, как только оно утолит свой голод, наступит наконец желанное умиротворение и покой. Кэндис встала и начала медленно расстегивать сандалии.
- Дай я, - глухим от волнения голосом произнес он.
Прикосновения его пальцев были сладкой мукой, рот его, медленно и чувственно терзающий ее губы, - карой и редчайшим из наслаждений. Она почувствовала, как напряглись и отвердели ее мышцы, и, не в силах больше сдерживать себя, ее тело задвигалось медленно и волнообразно, а бедра подталкивали, просили, умоляли.
Огонь, который он так старательно и искусно пытался разжечь, вдруг вспыхнул с неистовой силой, охватив своим адским пламенем развилку ее тела. Она восхищенно наблюдала за ним во всем великолепии темной и дикой страсти, и глаза ее становились все больше и больше. Они безмолвно призывали его к этому пылающему огню, в пламени которого оба они познают сладость насыщения.