- О, Боже… - Это была молитва. Это было богохульство. Он глядел на ее грудь, словно перед ним был палач. В лунных лучах, на ее ладони, она лежала, необыкновенно красивая, как это и требовалось. Сосок торчал из тугой смуглой кожи, наполненный до предела ее страстью, и безупречные пропорции нарушались в тех местах, где она сжала ее пальцами. Она медленно встала, ее рост подчеркивался непринужденностью ее движений. Она развернула себя словно змея, невероятно красиво. Ее левая рука все еще держала грудь, а правая потянулась к подолу юбки и приподняла его на миллиметры, которые оказались решающими. Словно завороженные, его глаза последовали за ее рукой. Они безнадежно устремились на треугольник белых трусиков, четко выделявшихся на скульптурных бедрах Лайзы. Он сглотнул сухость во рту, его сердце забилось о ребра. За всю свою жизнь ему не доводилось видеть ничего прекраснее.
Она знала это. Это было все, что она знала, все, что она вообще знала. Никакое другое тело не могло сопротивляться ее воле. Такого не случалось никогда. И никогда не случится. Этот мальчик должен пасть так же, как падали остальные, однако было сладко, что он пытался бороться с ней. Более, чем сладко. Восхитительно! И она засмеялась от своей глупой мысли, потому что впервые за свою жизнь почувствовала благодарность к Богу.
Прикованные глаза Роба переместились на ее грудь. И снова он сглотнул. Они переместились назад, на трусики, бриллиантово-белые на коричневых бедрах. Тонкая, влажная линия пересекала их. Ее страсть была видна тоже. Дорогой Боже, дай мне силы…
Она приблизилась к нему. Он отступил на шаг назад. С мускулистой грацией кошки она спустила вниз трусы, перешагнула через них во время своего наступления. Они лежали там, на бледном деревянном полу павильона и стали для Роба белым флагом, когда он сдался на милость победителя. Он сглотнул. Она все еще держала юбку высоко поднятой, чтобы он видел сердце ее любви, поблескивающее в неверном свете. Она все еще держала грудь на ладони. Комбинация хрупкой красоты и похотливой страсти оказалась слишком сильной для его обороны. За его спиной находился твердый прямоугольник мраморного массажного стола. Перед ним тело самой красивой девушки на свете.
Она вдвинула свою ногу между его ног, навалилась на него, ее лицо улыбалось совсем рядом, дыхание овевало его лицо - как только посмел он отказаться от нее. Он оперся на холодную плиту. Она уже напоминала ему могильный камень для его благочестивых намерений, алтарь, на котором будет он принесен в жертву дьяволу. Лайза ударилась об него. Ее бедра плотно прижались к нему. Его жар восхитительно тонул в ее влажном жаре. Она протянула руку вниз и взяла его, направляя к уже скользкой коже ее бедра. Обеими руками она направляла его вверх, к ее твердому животу, вниз, к шелковистым волосам, нежно проводя им по бархатистым губам ее любви. И все время она не отрываясь глядела ему глубоко в глаза, чтобы он ни на миг не забыл, как она красива и как немыслимо сопротивляться ей.
- Ты сейчас будешь меня любить, - прошептала она. - Ты будешь сейчас это делать. - Говоря это, она поднялась на цыпочки и двумя руками направила его в то место, куда он стремился и которого ужасно боялся. Долгие секунды он стоял так, пульсируя о ее влажный жар, устроившись в мягких губах, охранявших вход. Он знал, что уже слишком поздно. Он знал, что это случится, но даже теперь он не мог не думать о чувстве вины и о взаимных обвинениях. Но это будет потом. А сейчас это сейчас. Он закрыл глаза. Он нацелился на ее вход и вдвинулся в те небеса, которые могли также стать его адом.
Он откинул голову назад, когда благодатное чувство охватило его, и зарычал как от страсти, так и от крушения собственных намерений, зарычал на женщину, заманившую его. Рев вырвался из его глотки, мощные бедра двинулись вперед. Он погрузился словно копье в ее лоно, поднимая ее в воздух. Ее ноги беспомощно болтались по сторонам его напрягшихся бедер. Он открыл глаза, чтобы увидеть триумф и удивление в ее глазах. Потрясенные громадой его страсти, они стали большими и круглыми. Рот открылся от изумления, и воздух со свистом вырывался из ее легких от силы его вторжения. На лице ее отразилось сознание того, что она уже больше не лидер. Упоение в глазах, а еще… страх на ее трепещущих губах, теперь она повизгивала от восхитительной боли, подготавливая тело к надвигающейся пытке.
Он развернулся и усадил ее на холодный мрамор массивного стола, по-прежнему глубоко погруженный в нее. Она взглянула на него, ее лицо умоляло быть понежнее, в то время как рассудок приказывал ему быть грубым. Она широко раскинула ноги, стремясь дать ему побольше места, стонами выражая свой восторг от полноты ощущений, от плотности, с какой он вошел в нее, удивляясь, как это она ухитряется принимать его. Ее платье задралось выше талии, голая грудь упиралась в ткань его пиджака. Каблуки туфелек заскользили по мрамору, когда она постаралась как-то укрепиться при его натиске. Близко, над ее лицом глаза его заволоклись желанием. Он превратился в животное. Он больше не был человеком. Все его тонкие чувства, сомнения, все помехи со стороны рассудка исчезли из сознания. Теперь, как и намеревалась, она могла пожинать бурю его похоти. Влажный, словно река, ее жаркий низ скользил по холодному камню, она билась под ним, пока он неистовствовал внутри нее.
- Роб! Роб! - Она и не знала, что хотела сказать. Знала только, что не хотела отрываться от него. Тело пылало от самого глубокого наслаждения, какое она когда-либо испытывала, и все же ей хотелось еще большего. Ей требовалось знать, что он там, и что грандиозное чудовище, которое они сотворили, не ранит ее, что он научится любить ее и после того, как страсть в их телах будет исчерпана.
Он не мог отвечать ей. Он потерялся в мире, который отрицал слишком долго. Его молодое тело все время было сжато, словно пружина. Теперь, в этот благодатный миг, он освободился от уз, которые так долго связывали его. Под ним была Лайза Родригес. Она была натянута вокруг него. Он был живым внутри нее, туго схваченный шелковистыми стенками, взятый в плен телом, которое на короткое время стало его собственностью. Это все, что он знал. Все, что его волновало. Потом наступит раскаяние. Но будущее пусть заботится само о себе.
Он грубо двигался внутри нее. Без всякого ритма. Он вел себя там словно захватчик в чужой стране, изумляясь своим ощущениям, исследуя, бесчинствуя, своевольничая. Он пробивался до самой глубины ее, размолачивая ее между скалой своего желания и твердой плитой под ее задом. Он удалялся к входу, нависал на краю, угрожая, шантажируя, принуждая ее выбирать между страхом его нового вторжения и страхом от его ухода. Все это время он вырастал внутри нее, выливая кровь своего желания в нее, пока она, наконец, больше ничего не могла делать, лишь течь навстречу ему. Он наказывал ее за то, что она причинила ему, она была всеми женщинами, всеми соблазнительницами за все эти годы, теми, что лезли к нему своими голосами сирен и заставляли его метаться в своей постели по ночам. Она не очень-то ладила с Богом, но была и Божьим созданием одновременно; рука Дизайнера так ясно различалась в славе ее красоты. Поэтому он и наказывал ее орудием Божьего возмездия, и она стонала от удовольствия, дрожа под напором его мощи.
Он чувствовал ее руки на своих ягодицах, вцеплявшиеся в него, когда он отдалялся, и отталкивавшие, когда входил. Словно во сне он тоже держал ее. Его пальцы отпечатались на ее ягодицах от крепкой, словно тиски, хватки. Его живот ныл от страсти, влажно шлепаясь об ее плоть, когда он неистовствовал внутри нее, извивавшейся из стороны в сторону, пируя в славе полного обладания. Затем, наконец, они нашли ритм. Они двигались вместе, уже не противники, а союзники в поисках удовольствия. Она выгнула спину и отталкивалась навстречу ему, когда он входил в нее. Пот выступил у нее на бровях, на руках, на губах, когда она позволяла разделить свое тело на части так сильно, что, казалось, никогда больше не сможет собраться воедино. Она старалась расслабиться, открыться, дать ему место, однако оставалась только теснота и чудесная, влажная фрикция, когда она направляла свое тело в дар молодому любовнику, который ничего не знал о любви. В этом мальстреме она старалась думать. Уже в разгар такого умопомрачительного момента она стала думать о следующем разе. Она не могла отпустить его. Прикованного узами похоти или любви, его нужно было крепко держать, пока не обучит всему, не использует до конца, не сломает ему жизнь. Тогда его можно будет выбросить, бесполезного и истраченного, пусть тогда его собирает по кусочкам Бог, которого она заменила ему.
- Оооооооо. - Ее собственный крик утопил все ее мысли. Она испытала хорошо знакомое чувство. Оно родилось в какой-то точке времени, бьющаяся, сладкая секунда тайны, когда все преображается, и конец начала становится началом конца. Ее чувства обострились. Она умела ценить эти миги. Их нужно было использовать до последней капли экстаза. Она крепко сжала кулаки и вслушалась в музыку, которую изливало ее тело. Бас гудел у нее в ушах. Сопрано было тугим и напряженным в ее сосках, у основания шеи и в дрожащей полноте той ее части, которая обхватывала его. Все это приобретало смысл, какой приобретало всегда. Звуки сливались воедино, управляемые безжалостной дирижерской палочкой ее любовника. Она чувствовала, как пот бесстыдно стекает между ее грудей. Расщелина между ягодицами была наполнена им, и пронзительный запах ее влаги наполнял помещение и затуманивал рассудок. Она осмелилась протянуть руку вниз и ощупать то место, где он входил как поршень в нее. Ее изумленные пальцы проследили его очертания, пока руки не стали липкими от собственной ее страсти.
- Роб! - Снова только его имя, но теперь оно было полно значения. Это был ее сигнал ему, его имя и ее прощающиеся глаза и отчаявшиеся пальцы. Казалось, он слышал ее, где-то там, в астральном плане ее радости. Они должны сойтись вместе, ревущий изрыгающий пламя истребитель сольется с колеблющейся палубой миноносца в океане. В контролируемом столкновении оргазма они должны выиграть оба, и поэтому он замирал, когда она устремлялась в атаку, ускорял ритм, когда она замедляла, и все это время они приближались и приближались к точке своего назначения.
Лайза пыталась за что-нибудь уцепиться. Ее пальцы царапали гладкий камень. Ноги крепко обвились вокруг его вздымавшегося тела. Голова болталась из стороны в сторону. Она открыла рот и стонала в агонии своего экстаза, и ее крик нарастал по мере приближения. Этого было достаточно. Ее конвульсии освободили и его. Он приподнялся в последний раз, а затем, когда опустился, то хлынул в нее словно неистовая, дикая река. Все тело его застыло возле нее, сначала абсолютно затихшее, отделенное от дождя страсти, который струился внутри нее. Затем он начал дрожать. Сначала это была мелкая дрожь, как гул далекого землетрясения, но постепенно он начал утрачивать координацию. Он сотрясался возле нее, его ноги колотились об ее, стучали о твердый камень. Казалось, что он распадается на части, словно устройство, которое было создано лишь ради одной цели, что теперь была достигнута. Оставалась лишь одна константа - фонтан внутри нее, гасящий огонь ее собственного взрыва и освобождающий ее от ужасного удовольствия.
Наконец он затих, и она улыбнулась ему, смахивая каплю пота.
- Лучше, чем церковь в воскресный день, правда? - сказала она.
18
Мери Уитни спускалась по лестнице. Внизу, в величественном холле ее дома, который был не совсем домом, ее гости глядели наверх, как это им и полагалось. Это называлось совершать церемонию входа, и она всегда хорошо ее исполняла. Приемы были вроде пастушеской работы. Ты могла направить овец туда или сюда, согнать их вместе в загон, обратить в паническое бегство, набить едой, остричь и, что не исключено, перерезать им глотки, чтобы увидеть цвет их хлынувшей крови. В эти минуты они жадно лакали шампанское и мартини в холле, наблюдая, как она спускается с высоты для встречи с ними. Потом последует церемония прижатия плоти к плоти и словесные турниры, сбор информации и макиавеллистические манипуляции, и только тогда овчарки в облике официантов направят их на балкон, где на них повеет первое дуновение пищи.
Рокот беседы затих, когда все устремили тусклые взоры на свою хозяйку. Это был Палм-Бич, и вот уже все васповские персонажи воспарили, словно осы, на волшебных крыльях превосходного питья.
Пышка и Брюс Сатк, на которых падет вина, если вечер окажется неудачным, маячили внизу у подножия лестницы.
- Все выглядит чудесно, дорогие мои, - пропела она, поравнявшись с ними. - Жаль только, что мы испортили все, пригласив таких жутких гостей.
- Они быстро становятся веселыми, - доложила Пышка. - Видимо, мы совершили ошибку, не расставив повсюду канапе.
- А уж это чушь, - заявила Мери. - Тогда они не захотят языков жаворонков и соте из верблюжьих ресниц либо какой-нибудь еще белиберды, которую ты запланировала им на обед. Гляди-ка, Брюс. Я знаю, что немного туповата, но не мог бы ты напомнить мне тему этой погребальной церемонии? Она не угадывается с первого взгляда.
Брюс восхищенно хихикнул, сраженный едким языком Уитни.
- Ламбада, дорогая моя. Лови звуки. Хватай заряд приторных испанских "экстрас", пьющих энергию толпы, как вампиры. Ожидай с жадным предвкушением жарких совокуплений кабаре.
Мери пристально оглядела помещение. Дюжина мускулистых испанцев кружилась и вертелась среди снисходительно и заинтересованно улыбавшихся палмбичцев, поражая позами и закручиваясь спиралью в согласии с латиноамериканскими музыкальными ритмами.
- Боже, - сказала Мери. - Так вот они где? Я надеюсь, что парамедики находятся поблизости. Сердца у большинства из тех, кто явился сюда, не бились учащенно уже много лет. Можно ожидать много несчастных случаев.
Она тряхнула головой и засмеялась. Мысль о смерти была такой успокаивающей. Разве могло быть что-нибудь более угнетающее, чем вечная жизнь?
- Пусть потолкаются тут немного, прежде чем мы покажем им жратву? - спросила Пышка.
- Дай собаке почуять кролика, - добавил Брюс.
- Это мой прием. Я устраиваю потеху, - сказала Мери Уитни. - Ваше дело декор. Кстати, о шутках, - добавила она зловеще. Внезапно она рванулась в толпу и схватила кого-то за рукав. Она действительно увидела кого-то, с кем хотела побеседовать.
- Питер, дорогой, это чудесно. Какое половое извращение с твоей стороны явиться ко мне на вечеринку. И все-таки я догадываюсь, как это там у вас, писателей. Вы скорее согласитесь на дорожно-транспортное происшествие, чем останетесь сидеть перед пустым листом бумаги.
Питер Стайн улыбнулся ей в ответ. Мери Уитни была единственной персоной в мире, которая могла вызвать у него улыбку, говоря о писательском бессилии. Она была, конечно, права. Приемы казались ему тяжкой работой, вроде рытья канавы, особенно если их устраивали на Палм-Бич, где интеллектуалы были вымирающим видом. Но все же это лучше, чем одинокая борьба за обретение слов.
- Нонсенс, Мери, это исследование и поиск. За один единственный вечер можно набрать материала и тем на всю жизнь. Ты мой единственный вход в тайный мир женщин.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и она ответила ему тем же, в европейском стиле. Ее глаза сверкнули.
- Чушь, мой милый. Я не узнаю женщину, даже если она сядет мне на лицо. Вот мужчины другое, их я знаю, дорогой мой. А сейчас я скажу тебе кое-что бесплатно. Самое время сбить тебя с ног.
Снова он засмеялся, откинув назад суровое, красивое лицо и позволяя смеху выливаться из него, словно освежающей холодной воде из душа. Господи, ему было хорошо, когда он смеялся. Казинс прав. Это лучшее лекарство.
- Кто-нибудь есть на примете?
Она оглядела его с головы до ног. Он был невероятно привлекателен, но было в нем и еще гораздо большее, чем это. Он выглядел таким интересным. В наполненном народом холле ты знал, что все эти незначительные разговоры просто не вязались с Питером Стайном. Загар, твердое тело под доисторическим смокингом, проблески седины во всклокоченных волосах являлись прелюдией. Вскоре тебя уже завораживали хрупкие линии вокруг рта, ум в сверкающих карих глазах, привычка жестами подкреплять слова, подчеркивать их, стирать, строя из них крещендо, звучащее в твоих ушах.
- Я полагаю, что лучше меня никого и нет, - заявила Мери Уитни. Это была просто шутка.
- Но я слишком стар для тебя… и я не играю в теннис.
- Грубиян, тебе известен мой секрет. - Однако Питер кстати вспомнил об этом. Где же поклонник Иисуса? Он ведь показывал Родригес дом. Им бы лучше не удаляться далеко от дома в кусты. Она внимательно оглядела комнату. Нет, мальчик-бимбо отсутствовал. Мурашки замешательства взорвались на ледяной поверхности сердца Уитни. Проклятье! Может, ей совершить быстрый обход своих владений перед обедом и пресечь в зародыше что-либо скверное?
Она снова повернулась к Питеру.
- Как продвигаются "Грезы"?
Это было quid pro quo для теннисного броска.
Он поморщился.
- У меня бывали и более быстрые книги.
- Послушай, дорогой. Искусство как секс. Чем больше оно требует времени, тем лучше в итоге. Кстати о последнем. Я приготовила для тебя к обеду челн в страну грез. Криста Кенвуд. Ну, как насчет этого? Если уж это не благотворительность, то тогда я уж не знаю что.
Питер Стайн не смог удержать смущения, оно разлилось по его лицу. Имя Кристы Кенвуд было написано на его щеках.
Он быстро заговорил, скрывая свое замешательство.
- Криста Кенвуд, да. Я встречался однажды с ней. Модель. Актриса, - смог вымолвить он.
- Забросила все это ради модельного агентства. И, правда, довольно перспективно, - сказала Мери. Видение чека, который она только что согласилась подписать Кристе за Стива Питтса, Лайзу Родригес и их участие в рекламной кампании вспышкой проскочило в мозгу и грозило болью.
Питер не привык удивляться и вдвойне не привык, чтобы удивление оказывалось приятным. Книжная ярмарка была, казалось ему, только вчера, и он никогда не забывал про девушку, которая так глубоко поразила его. Он намеревался увидеть ее снова, однако на приеме его постоянно кто-то утаскивал в сторону, и когда он позже сделал попытку ее отыскать, то она уже ушла. В Ки-Уэсте, распятый на безжалостной дыбе своей книги, он часто думал о ней и о том, как бы увидеться с ней опять. Однако он совсем позабыл, как играть в эти игры со свиданиями, и все потенциальные телефонные разговоры, которые он вел с ней мысленно, звучали просто ужасно, когда он прикидывал, что скажет ей. Теперь судьба давала ему второй шанс. Она будет его пленницей, пожалуй, часа два. И если он не сконструирует ничего на будущее за это время, тогда ему пора удаляться в монастырь.
- Модельное агентство? - выдавил он наконец. - Я бы никогда не подумал, что она способна на это.
И это было так. Она показалась ему такой умницей. А модельное агентство, пусть даже процветающее, зазвучало немного разочаровывающе.