- На самом деле большинство моих друзей рыбаки, - сказал он. Потом поглядел на нее, все еще улыбаясь, но только чуть-чуть. "Рыбаки", казалось служили козырной картой против Вандербилта и моделей.
- Рыбаки? Это звучит крайне любопытно, - сказала Криста, поддерживая тему.
Оба сознавали, что их беседа текла сама собой. Никто не управлял ею. Оба, казалось, были рады пустить ее на самотек, и все же чувствовалось беспокойство с обеих сторон. Они очень хотели понравиться друг другу, добавить глубины во взаимную притягательность. Получится ли это?
Криста обошла вокруг стола, читая имена своих будущих соседей по трапезе.
- Энн Винтур, редактор из "Вога". Для меня. Ее муж, профессор Шеффер. Он детский психиатр в Колумбийском. Для тебя. Мери Уитни. Думаю, для меня. И Роб Санд. Твой. Он аквалангист и теннисный профи, что, как я полагаю, не на миллион миль удалено от рыбаков.
- Так мы сидим друг напротив друга за столом, так? - Питер Стайн улыбался ее игре. Она не боялась его. И это было приятно. И она была очень, очень симпатичной, бойкой, напористой и все-таки чуть-чуть лукавой.
- Только если ты хочешь, чтобы так было. - Она ободряюще улыбнулась. Он стойко выдержал ее взгляд. Не отвел глаза. Большинство не смогли бы справиться с этим. - Так где же я могла видеть эти глаза прежде? - думала Криста.
- Вот и чудесно, - сказала Мери Уитни, появляясь у стола с гладким Стенфордом Вандербилтом на буксире. - Вы уже встретились. Двое моих самых лучших друзей. А теперь тебе нужно показать Питеру, как наслаждаться жизнью, Криста. А тебе, Питер, нужно показать Кристе, как стать немного более милосердной. Она только что довела меня до инфаркта при совершении сделки.
Она уселась, схватила льняную салфетку и энергично потрясла ею.
- Где все? - спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно.
- Я думаю, Лайза и Роб все еще осматривают дом, - предположила Криста.
- О, я нашла их. Они приводят себя в порядок.
- Что ты думаешь о своей новой "девочке от Уитни"? - спросила Криста, удивляясь, какого черта Мери имела в виду, сказав "приводят себя в порядок". Ее желудок пару раз перевернулся.
- Я думаю, что у нее ужасающее будущее на теннисном корте.
О, Господи! Конечно же нет! Цел ли контракт?
Мери прочитала ее мысли.
- Не беспокойся, дорогая. Сделка совершена. Однако ты не станешь возражать, если я потребую включения в контракт условий договора на тридцати страницах, а? Ах, вот и Шефферы.
Энн Винтур, холодная, с лицом феи, редакторша журнала "Вог" и паладин в области моды, бочком подошла к столу, ее супруг сел рядом. Питер Шеффер читал "Детскую игру". Он прямо направился к Питеру Стайну.
- А вот, наконец, и дети, - провозгласила Мери Уитни.
Появились Лайза и Роб. Они выглядели не столько вычищенными, сколько вымытыми. Криста бросилась к ним.
- Лайза, ты встретилась с Мери. Как чудесно! Роб, ты хорошо смотрел за моей звездой? - Она произнесла это быстро, прекрасно чувствуя те течения, что бурлили вокруг стола. С другой его стороны Питер Стайн глядел на нее, и она это видела.
- Давайте-ка все присядем и закусим, - предложила Мери Уитни.
Она решительно уселась на место. Все проделали то же самое.
Официанты налетели с шампанским.
- Что за удовольствие, - произнесла Мери Уитни и издала такой мрачный смех, какой никогда еще не звучал за столом.
- Я почувствовал плохие вибрации, - сказал Питер Кристе. Он даже не потрудился понизить голос.
- Да нет, - возразила Криста, сознавая, что цвет ее щек разоблачал ее ложь. - Лайза новая сотрудница в моем модельном агентстве, и мы собираемся работать для Мери Уитни. Все просто восхитительно.
Вот это было правдой.
Он поглядел на нее. Его брови выгнулись другой.
- Звучит ужасающе, - сказал он с намеком на улыбку.
- Да-а, о'кей, действительно. - Криста тоже улыбнулась. Он был востер, как нож. Мало что ускользает мимо него незамеченным. Интересно, отчего? Благодаря его писательскому таланту или его собственной натуре?
- Что ужасающе? - рявкнула Мери Уитни.
- Работать на тебя, как мне кажется, - ответил Питер, абсолютно не смущенный агрессивностью в голосе хозяйки. Криста снова поглядела на него. Он не был запуганным человеком. Он сам привык пугать. Она всегда предпочитала мужчин с мягкой душой. Но ведь никакие законы не запрещают менять свои вкусы.
- Да что ты вообще об этом знаешь, Питер? Ты ведь за всю свою жизнь никогда ни на кого не работал.
Его хладнокровный ответ не замедлил себя ждать.
- Ты ведь тоже не работала, Мери.
- Нет, и слава Богу, - согласилась Мери. - Работа это проклятье мыслящих классов. Она слишком ценная, чтобы тратить ее на кого-либо еще.
Она рассмеялась, чтобы показать, что они не ссорились.
- Вот уж и не собираюсь работать ни на кого, - заявила Лайза Родригес.
- Ну уж, если ты делаешь обложку "Вога", то ты работаешь на Энн, - прозвучал зуавский голос Стенфорда Вандербилта.
Энн Винтур, одержимая культом всего изящного в искусстве, уставилась в пространство.
- Что касается меня, - сказала Лайза, - то я все делаю только для самой себя.
- Ты не права, - внезапно вмешался Роб. - Мы должны делать все для Бога.
За столом воцарилось неловкое молчание.
- Ну, для меня было большим удовольствием созерцать, как ты работал во славу Его сегодня вечером, - проговорил ледяной голос Мери Уитни.
- Бог создал природу, - парировала Лайза, широко улыбаясь. Она с силой сжала ноги под столом. Глубоко внутри нее продолжало жить эхо недавнего.
- А дьявол искушает людей, - сказал Роб Санд. Его лицо казалось пораженным ударом. На тарелке перед ним лежала нетронутая икра. Все тело излучало отчаяние.
Кристе хотелось подняться, обнять его за плечи и успокоить. Здесь он был словно кит на мелководье, голос простоты и порядочности изощренных софистов, и сколько бы он ни молился, в этой компании молитва не действовала. Он заставил ее почувствовать к нему материнские чувства - теплоту, желание защитить, глубокую озабоченность. Что бы там ни произошло, сейчас он подвергался наказанию. Криста готова была держать какое угодно пари, что ему не за что было стыдиться.
- Ах, - сказал Питер. - Манихейская ересь. Как редко в наши дни можно ее услышать, когда дьявол так устарел, а его место заняли душевные болезни.
- Но ведь это так, - сказала Криста. - Манихеи верили, что Бог и дьявол независимые друг от друга и не связанные между собой силы. Они не согласились бы со взглядом Роба, что Бог создал дьявола, чтобы искушать людей.
- Что? - переспросил Питер Стайн. Его рот хотя и не открылся от изумления, однако неоновый знак на его лбу сказал, что он был близок к этому.
- Ты абсолютно права, Криста, - сказал профессор Шеффер. - Манихеи развивали идеи Зороастра. Их дьявол равновелик Богу, а не Божье творение.
- Какая ты умная, что ты знаешь такие вещи, - сказал Питер Стайн Кристе. Он говорил это как комплимент. Это было умно. Он был изумлен, что такая красивая женщина, как Криста, может обладать подобной информацией. К несчастью, покровительственный ход его мыслей не был спрятан в тоне его слов.
- Я научилась читать еще ребенком, - парировала она. - И теперь могу это делать, даже не шевеля губами.
Криста ничего не могла с собой поделать. Это вырвалось у нее помимо воли. Он понял ее слабую насмешку. Он ведь не сделал это специально, но это едва ли что-то могло изменить. Ее психическая кровь была пролита. Она остро ощущала, что была ниже него по интеллекту. И теперь, ненамеренно, он дал ей понять, что тоже так считает. Как же это так, недалекая блондинка и вдруг знакома с религиозной философией - вот какая мысль пробежала у него в мозгу. Его слова дали ей это почувствовать. Ладно, черт побери, она не училась в колледже, но это еще не означает, что ей не позволено знать самые разные вещи. Сарказм ее ответной акции повис в воздухе.
Лицо Питера зарегистрировало выговор, и его реакция оказалась молниеносной. Он неправильно воспринимал Кристу Кенвуд. Оказывается она была просто хитрой, обидчивой наблюдательницей, которая скользила по жизни благодаря своей сексуальной привлекательности, и в ту миллисекунду, когда люди останавливались, восхищенные ею, она становилась гадкой. О'кей, его реплика могла показаться крайне покровительственной, но ведь это вышло случайно, он не хотел этого. Он намеревался сказать комплимент. Знание гаек и болтов манихейской ереси было-таки уделом умных людей. Люди, которые заправляли модельными агентствами, экс-модели, бывшие актрисы, по своей занятости не могли разбираться в этом. Отсюда и его замечание. Если оно случайно и прозвучало высокомерно, то она теперь была намеренно грубой. Откуда он мог знать, что энергичная корова, сдающая напрокат девушек в глянцевитые журналы, по счастливому совпадению имела еще и высокие баллы по философии. Это едва ли делало из нее Эйнштейна. И действительно, она скорей всего ухватила эту информацию в "Ридерс Дайджест", сидя на унитазе. Это, вероятно, единственное время за весь день, когда она не так погружена в свои поверхностные дела.
- Знать, что нужно читать, вероятно, полезно для дела, если играешь в Тривиальные Гонки, - заметил он.
Голова Кристы откинулась назад. Ей захотелось стукнуть по столу. Она-то думала, что он впадет в сконфуженное молчание, чтобы увидеть себя в скором времени прощенным. Вместо этого он предпринял контратаку, которая снова требовала едкого ответа.
- О, я нахожу Тривиальные Гонки просто детской игрой. Не ты ли написал когда-то книжку о детстве?
Брови Питера Стайна встретились. Его лоб превратился в концертино, когда морщины недовольства исказили его.
- Это "книжка" получила "Пулитцера", - прорычал он сквозь стиснутые зубы. - Ты читала ее?
- Нет, однако я полагаю, что Джон Травольта и Кирсти Алли, видимо, читали. Они продолжают стряпать все эти забавные киношки на детскую тему.
Питер Стайн зловеще улыбнулся. Это уже война, и он в ней победит. Он всегда побеждал, особенно если противником оказывалась женщина; особенно, если оружием, предлагавшимся для поединка, были слова. Его злость переросла в жестокое предвкушение победы. Слезы станут сигналом ее поражения. Он заставит ее заплакать прямо на виду у всех, и эти ужасные оскорбления, нанесенные его драгоценной работе, будут отмщены.
- Я полагаю, - заявил он с презрительной усмешкой, - что фильмы и журналы образуют пределы твоего мира.
- И манихеи, - последовал ответный выстрел. Он оказался нейтрализующим. Еще несколько минут до этого он делал комплименты ее уму. Теперь говорил про ее толстолобость. Она указала на несоответствие.
Он внимательно уставился на нее. У девушки оказались коготки. Она была быстрой в реакции, по-уличному находчивой, вероятно, с тех самых времен, когда приходилось работать локтями в толпе. Но, Господи, она потрясающе выглядела и сейчас стала еще более реальной. Ее личность наполнялась содержанием на его глазах. Черт! Нравилось ему это или нет?
- Если бы ты читала "Детскую игру", ты поняла бы, что нет ничего более яркого, чем говорящий ребенок. Это познавательное и, мне хочется думать, очень оригинальное описание того, каково на самом деле быть ребенком. Дети, испытывая недостаток в словарном запасе, затрудняются сами это объяснить. Взрослые, по своей забывчивости, тоже не могут этого сделать. Трудно как придумать мысли, так и вспоминать их, если у тебя нет приличного словарного запаса. Виттгенштейн - автор этого проницательного высказывания.
Он изменил тактику. Теперь он выбрал неторопливые, терпеливые объяснения учителя туповатому классу. Он откинулся назад, на спинку стула, и его сердитые глаза сделались мягче. Он намеревался снизить накал страстей. Вместо того, чтобы отправлять противника в нокаут, он решил не торопиться. Его оружием станут насмешка и сарказм. В долгом поединке Криста сдастся перед мощью его интеллекта. И так он получит больше удовольствия, играя с ней в кошки-мышки. Впрочем, девушка обнаруживала поразительную способность нападать и парировать удары в словесной дуэли.
- Очень трудно представить тебя ребенком, - заявила она. - А что, твое детство было тяжелым? - Переход на личности означал эскалацию борьбы. Концентрация ее стала теперь тотальной. Они намеревались прощупать слабые места друг друга.
- Я бы отказался от ярлыков "счастливое" и "тяжелое", - сказал он, пребывая где-то между снисходительностью и удивлением от такого поворота в диалоге. Он помолчал. Да, его детство было жалчайшим. Она правильно угадала, и это была тема, которой он всегда избегал во время бесед в присутствии публики. Так что ее выстрел, сделанный наугад, попал точно в цель. Или она была такой подлинно восприимчивой? Несчастные дети склонны вырастать в несчастных взрослых, и агрессия любимая маскировка для несчастной души. Могла ли она знать подобные вещи? - Я полагаю, если уж на то пошло, что бывает и более радостное детство, чем у меня, - ответил он.
Питер Стайн мрачно улыбнулся. Обычно он не преуменьшал. А сейчас сделал это. Формально, на бумаге, его детство показалось бы идиллией, но лишь писатели сознавали, что бумага ничего не знает. Агония имела один источник. Его отец. Даже теперь одна только мысль о нем могла вызвать разлитие желчи. Юлиус Стайн всегда делал умные вещи, и одной из таких было бегство вместе со всей семьей из Варшавского гетто перед его славным и трагическим восстанием. Питер, которому не было еще и года, абсолютно не помнит весь этот ужас, однако его отец носил на себе шрамы геноцида и, как казалось Питеру, всю остальную свою жизнь старался перенести их на него. Отец был одним из наиболее уважаемых психиатров в Европе, психоаналитиком и другом Фрейда, однако он так и не выучил английского и, когда приехал в Америку, понадобились долгие, горькие годы, прежде чем он оказался способен вести практику в таком объеме, который позволял бы ему зарабатывать себе на жизнь. Холодный, расчетливый интеллектуал, стальной хирург чужого сознания, веривший, что поведение взрослых закладывается в детстве, Юлиус Стайн так и не научился любить. Он обращался со своим сыном так, словно тот был приводящим в замешательство, непредсказуемым экспериментом, постоянно не подтверждавшим ожидавшихся надежд. В раннем возрасте Питер научился, как запутывать отца, который был уверен, что слишком умен, чтобы его кто-то мог запутать. И в результате он получил диагноз закоренелого неврастеника с неизлечимым нарциссизмом личности. Считаться пациентом у собственного отца - не самое твердое основание для тесных уз между отцом и сыном, и все это усугублялось по мере взросления. Позже, по какой-то странной причине, его отец, сноб и интеллектуал с классическим европейским образованием, утвердился в своей выдумке, что сын туповат.
Чем более умным проявлял себя Питер, тем тверже становилась отцовская иллюзия о его интеллектуальной неполноценности. Никакие успехи в школе, никакое количество учительских наград, ни одно даже самое убедительное свидетельство того, что юный Стайн был наделен огромными интеллектуальными способностями, не могли разубедить Юлиуса Стайна в том, что он вырастил идиота. И это стало плеткой, которой он хлестал сына. И опровержение ложного отцовского тезиса стало оружием, которым Питер терзал отца. Взаимная ненависть росла и росла, пока в жизнях обоих не осталось ничего другого. Мать Питера была пешкой в смертельной мужской игре. Юлиус Стайн снисходительно и свысока глядел на свою красивую, но с птичьими мозгами жену. Питер Стайн поместил ее на пьедестал и перенес свою любовь к ней на весь ее пол. И наоборот, мужчины всех очертаний, размеров и форм превратились во врагов. И через все это, как бесконечный и обязательный припев, проходило отчаянное желание стать блестящим, чтобы все признали его несомненный талант, и это желание не имело предела насыщению и было обречено на постоянную неудовлетворенность. Теперь его отец мертв, однако продолжало жить отцовское наследство. "Я полагаю, что можно найти и более счастливое детство!" Ха! О, да, можно. Он никогда не голодал; никогда ему не отказывали в возможности учиться; никогда не мерз; никогда не страдал от жажды; никогда не отказывали в возможности приобщаться к культуре, в карманных деньгах. Однако он не мог вспомнить, чтобы к нему отнеслись с любовью. А ведь это единственное, о чем хочется вспоминать.
Он очнулся от своих мыслей. Красота Кристы снова сфокусировалась перед его глазами. Она что-то говорила ему. Что же?
- Я могу себе представить, что писательский труд это вроде экзорсизма. Духи тревожат тебя. И ты зажигаешь свечу, пишешь книгу и звонишь в колокольчик во время устных выступлений на встречах с читателями - абракадабра! - они улетели.
Он рассмеялся вопреки желанию. Она снова удивила его. Она не просто схватывала суть вещей. Она понимала ее. И раз она была способна думать о труде писателя - страсти и святая святых Питера - тогда у них больше общего, чем он мог мечтать. И все же ее оскорбительные выходки пока еще не получили прощения - хотя было бы даже приятно найти подходящий повод, чтобы ее простить.
- Обычно говорится, что писательский труд является формой самоанализа, психотерапии. Ты избавляешься от своих конфликтов, излагая их на бумаге, размещая их в нужном тебе порядке, и в конце концов распыляешь их, поливая холодной водой рассудка. Однако психиатры являются просто жрецами мирской религии, так что, как я полагаю, твоя аналогия не противоречит народной мудрости.
Он засмеялся, и в этом смехе Кристе снова почудилось чувство превосходства. Она не переставала удивляться на себя, какой гиперчувствительной она может становиться. Ее внутренний монолог все продолжался. О, огромное спасибо, мистер Стайн. Так значит то, что говорю я, пустая болтовня, услышанная от кого-то. Ты это хочешь сказать? Это так ты обо мне думаешь? Что за гнусный, маленький шовинист сидит внутри этого либерального, блестящего, пронзительно красивого экстерьера. Тебе нравится бить по моим девушкам, мистер Стайн. Почему? Что в этом из мамочкиного наследства? Играла ли она роль Девы Марии при твоем Боге в твоем "нерадостном" детстве? Ты когда-нибудь возвращал свои долги тому месту, из которого однажды вынырнули на свет твои милые детские кудряшки? Черт побери, упрямец; берегись, малыш! Я намерена размазать тебя по всей икре из Каспийского моря.
- Один из моих друзей как-то сказал, что твои книги невероятно угнетают психику, но читатель после их чтения ощущает, что они содержат ответы на все вопросы. То же я чувствую после встреч с тобой. Подавленной, но знающей ответ.
Он не мог удержаться.
- Какой же ответ?
- Что ты самый заносчивый, эгоистичный и бесчувственный человек, каких я имела несчастье встретить.
Его глаза сверкнули огнем, когда она это говорила. Она поняла натуру Стайна. Он был маккиавеллистом. Он преследовал свои страшные цели, скрываясь за дымовой завесой из фраз. За камуфляжем своего интеллекта он делал залпы по миру, и маскировка давала ему возможность ускользнуть. Да, Криста знала его теперь. Она не верила словесам. Она доверяла лишь своим чувствам. Если она ощущала себя униженной, оскорбленной, если чувствовала снисходительное к себе отношение, значит, это было то, что и намеревались с ней сделать, сколько бы этот торговец словами ни отрицал этого. Он мог сколько угодно кричать про "конфликт", "преувеличенную реакцию", "паранойю", однако все напрасно. Она видела его насквозь.