Помимо аристократов, правительственных чиновников и евреев в эти фантастические дела оказалась всерьез втянутой еще одна группа людей, которые вместо получения ожидаемых прибылей потерпели огромные убытки. Эта группа состояла в основном из представителей низших слоев средних классов. Неожиданно они превратились в антисемитов. Эти люди пострадали больше других: они рисковали своими небольшими сбережениями и постоянно оказывались разоренными. Для их легковерия существовали веские основания. Капиталистическая экспансия на внутреннем рынке во все большей степени вела к устранению мелких собственников, для которых стало делом жизни как можно быстрее увеличить то немногое, что они имели, поскольку было более чем вероятно, что они потеряют все. Они все более отчетливо осознавали, что если им не удастся пробиться в ряды буржуазии, то они могут опуститься в ряды пролетариев. Десятилетия общего процветания настолько замедлили этот процесс (хотя и не изменили его тенденцию), что паника этих людей воспринимается как преждевременная. Однако некоторое время беспокойство низших средних классов в полной мере соответствовало предсказанию Маркса о их скором исчезновении.
Низшие средние классы, или мелкая буржуазия, являлись потомками объединенных в гильдии ремесленников и торговцев, которые в течение веков были защищены от превратностей судьбы посредством определенной замкнутой системы, ставившей конкуренцию вне закона и пользовавшейся в конечном счете покровительством государства. Вследствие всего этого они винили в своих бедствиях манчестерскую систему, которая ввергала их в превратности конкуренции и лишала всякой особой защиты и привилегий со стороны властей. Они были поэтому первыми среди тех, кто ратовал за "государство всеобщего благоденствия", которое, как они ожидали, будет не только защищать их от всяческих непредвиденностей, но и позволит сохранить унаследованные от предков профессии и призвания. Поскольку одной из наиболее примечательных характеристик века фритредерства была возможность доступа евреев ко всем профессиям, то казалось вполне естественным считать евреев представителями "манчестерской системы, реализованной в ее крайнем варианте", тогда как ничто не было более далеким от истины.
Такое весьма опосредованное возмущение против евреев, которое мы обнаруживаем сначала у некоторых консервативных писателей, иногда сочетавших нападки на буржуазию с нападками на евреев, получило значительный импульс, когда те, кто надеялся на поддержку со стороны правительства или рассчитывал на чудеса, должны были прибегнуть к довольно ненадежной помощи банкиров. Для мелкого лавочника банкир представлялся таким же эксплуататором, каким владелец крупного промышленного предприятия был для рабочего. Однако, в то время как европейские рабочие, на основе своего собственного опыта и марксистского образования в сфере экономики, знали, что капиталист осуществляет по отношению к ним двойную функцию, заключающуюся и в эксплуатации, и в предоставлении возможности производить, никто не мог просветить мелкого лавочника относительно его социальной и экономической судьбы. Его участь была еще хуже, чем участь рабочего, а на основании своего опыта он считал банкира паразитом и ростовщиком, которого он вынужден был сделать своим компаньоном несмотря на то, что этот банкир, в отличие от фабриканта, не имел никакого отношения к его делу. Нетрудно понять, что человека, использующего свои деньги только и непосредственно в целях приобретения больших денег, можно ненавидеть сильнее, чем человека, получающего свои прибыли посредством длительного процесса производства, причем процесса, в котором он сам участвует. Поскольку в то время никто не просил кредита, если мог обойтись без него - а мелкие торговцы уж точно не могли, - то банкиры выглядели как те, кто эксплуатирует несчастья и нищету, а не рабочую силу и продуктивные возможности.
Многие из этих банкиров были евреями, и, что еще более важно, в силу ряда исторических причин фигура банкира вообще носила определенные еврейские черты. В результате левацкое движение низших средних классов и вся пропаганда против банковского капитала приобрели в той или иной степени антисемитскую направленность. Такое развитие событий не получило широкого распространения в промышленной Германии, однако имело большое значение для Франции и в меньшей степени для Австрии. Какое-то время дело выглядело таким образом, как будто евреи впервые вступили в непосредственный конфликт с другим классом, причем в конфликт, в который никак не вмешивалось государство. В рамках национального государства, где функция правительства в той или иной мере определяется занимаемыми им господствующими позициями - позициями, располагающимися над соперничающими классами, подобное столкновение могло даже определенным образом, пусть и чреватым опасностями, привести к нормализации положения евреев.
Однако к данному социально-экономическому аспекту проблемы вскоре добавился другой, которому суждено было в конечном счете сыграть более зловещую роль. Положение банкиров-евреев зависело не от займов, предоставляемых маленьким людям, находившимся в затруднительных обстоятельствах, а от выпуска государственных займов. Возможность давать мелкие займы была предоставлена мелким дельцам, которые подобным образом готовились к таким же многообещающим карьерам, как у их более состоятельных и почтенных собратьев. Социальное недовольство евреями со стороны низших средних классов превратилось во взрывчатое политическое вещество, поскольку считалось, что эти ненавистные евреи находятся на пути к политической власти. Разве не достаточно хорошо были известны иные аспекты их отношений с правительством? Социальная и экономическая ненависть в свою очередь придавала политической аргументации то яростное звучание, которое прежде полностью отсутствовало.
Фридрих Энгельс однажды заметил, что главным действующим лицом антисемитского движения в его эпоху было дворянство, а хор составляла воющая толпа мелкой буржуазии. Это верно в отношении не только Германии, но и австрийского христианского социализма, а также антидрейфусаров во Франции. Во всех этих случаях аристократия, давая последний отчаянный бой, стремилась объединиться с консервативными силами церквей - католической церкви в Австрии и во Франции, протестантской церкви в Германии - под предлогом борьбы с либерализмом во имя христианства. Толпа использовалась аристократами только как средство укрепления собственных позиций для того, чтобы их голос получил более широкий резонанс. Ясно, что они и не могли и не желали организовывать толпу и что они отвернутся от нее, как только достигнут своей цели. Но при этом они определили, что антисемитские лозунги весьма эффективны в деле мобилизации широких масс населения.
Соратники придворного капеллана Штекера не были организаторами первых антисемитских партий в Германии. Сразу же после того, как была выявлена привлекательность антисемитских лозунгов, радикальные антисемиты тут же отделились от Берлинского движения Штекера, вступили в крупномасштабную борьбу с правительстом и основали партии, представители которых в рейхстаге при голосовании по всем серьезным вопросам внутренней политики выступали вместе с крупнейшей оппозиционной партией - социал-демократами. Они быстро избавились от компрометирующего первоначального союза с силами прошлого. Бёкель, первый член парламента, занимавший антисемитские позиции, был обязан местом парламентария голосам крестьян Гессена, которых он защищал "от юнкеров и евреев", т. е. от дворян, у которых было слишком много земли, и от евреев, от чьих кредитов крестьяне зависели.
Какими бы мелкими ни были эти первые антисемитские партии, они стали сразу же отличать себя от всех других партий. Они изначально заявили претензию на то, что являются не партией наряду с другими партиями, а партией "над всеми партиями". В национальном государстве, разделенном на классы и партии, только государство и правительство притязали на место над всеми партиями и классами, притязали на то, чтобы представлять нацию как целое. Партии являются, как считалось, группами, депутаты которых представляют интересы своих избирателей. Даже несмотря на то что, они боролись за власть, предполагалось, что правительству надлежит устанавливать равновесие между конфликтующими интересами и их выразителями. Претензия быть "над всеми партиями", заявленная антисемитскими партиями, отчетливо засвидетельствовала их притязания стать представителями всей нации, получить исключительную власть, завладеть государственной машиной, подменить государство. Поскольку в то же время речь шла об организованных партиях, то было ясно, что они желали получить государственную власть как определенные партии так, чтобы их избиратели могли занять господствующие позиции.
Национальное государство появилось тогда, когда ни одна группа уже не была в состоянии иметь политическую власть в своем исключительном владении, так что правительство стало осуществлять политическое правление, которое больше не зависело от социальных и экономических факторов. Левые революционные движения, боровшиеся за радикальные изменения социальных условий, никогда непосредственно не затрагивали эту высшую политическую власть. Они оспаривали только власть буржуазии, а также влияние на государство и были поэтому всегда готовы подчиниться правительству во внешних делах, где ставились на карту интересы представлявшейся единой нации. Многочисленные программы антисемитских групп в то же время с самого начала соотносились главным образом с делами на международной арене. Их революционный порыв был направлен против правительства, а не какого-то социального класса, и они действительно намеревались разрушить политическую организацию национального государства посредством партийной организации.
Притязания одной партии быть вне системы всех партий означали нечто более существенное, чем антисемитизм. Если бы речь шла только о том, чтобы избавиться от евреев, то сделанное Фричем на одном из первых антисемитских конгрессов предложение не создавать новую партию, а распространять антисемитизм до тех пор, пока все существующие партии не станут враждебными по отношению к евреям, принесло бы результаты гораздо быстрее. Однако предложение Фрича не получило поддержки потому, что уже в то время антисемитизм воспринимался как средство ликвидации не только евреев, но и самого национального государства.
Не случайно устремления антисемитских партий совпали с ранними стадиями империализма, и им можно найти параллели в определенных течениях в Великобритании, свободных от антисемитизма, а также в отчетливо антисемитских широких движениях на континенте. Только в Германии такие новые течения возникали непосредственно из антисемитизма как такового, а антисемитские партии предшествовали образованию (а затем их пережили) чисто империалистических групп, таких, как Всегерманский союз и другие, которые также претендовали на то, что являются чем-то иным и чем-то над остальными партийными группами.
Тот факт, что сходные образования, не придерживавшиеся активного антисемитизма, избегавшие шарлатанства антисемитских партий и имевшие поэтому, как поначалу казалось, гораздо лучшие шансы на окончательную победу, в итоге оказались поглощены или сметены антисемитским движением, является серьезным свидетельством в пользу важности данного вопроса. Вера антисемитов в то, что их притязания на исключительное господство не превосходили уже достигнутого евреями в действительности, обладала тем преимуществом, что могла восприниматься как внутриполитическая программа, а условия были таковы, что необходимо было выступить на арене социальной борьбы для того, чтобы добиться политической власти. Они могли выдвигать утверждение, что борются против евреев точно так же, как рабочие борются против буржуазии. Их преимущество заключалось в том, что, атакуя евреев, которых считали тайной силой за спиной правительств, они могли открыто атаковать само государство, в то время как империалистические группы с их мягкой и бывшей для них чем-то вторичным антипатией к евреям никак не могли найти соприкосновения с основными социальными проблемами эпохи.
Другая, в высшей степени важная характеристика новых антисемитских партий заключалась в том, что они сразу же устремились к организации в наднациональном масштабе всех антисемитских групп в Европе, что открыто противопоставлялось и было вызовом распространенным сугубо национальным лозунгам. Давая жизнь такому наднациональному движению, они ясно указывали, что не только нацелены на политическое господство над нацией, но и спланировали уже дальнейший шаг к всеевропейскому правительству "над всеми нациями". Этот второй, причем революционный, момент означал принципиальный разрыв со status quo. На это зачастую не обращали внимания, поскольку сами антисемиты отчасти в силу традиционных привычек, отчасти потому, что сознательно лгали, использовали в своей пропаганде язык реакционных партий.
Внутренняя связь между особыми условиями существования евреев и идеологией подобных групп в случае с организацией определенной группы вне наций еще более наглядно видна, чем в случае с созданием партии вне партий. Евреи, очевидно, были единственным межъевропейским элементом в разделенной на нации Европе. Казалось логичным, что враги евреев должны были организоваться на основе того же принципа, что и те, кого считали тайными вершителями политических судеб всех наций.
В то время как этот аргумент совершенно явно носил чисто пропагандистский характер, реальный успех наднационального антисемитизма определялся более общими рассуждениями. Еще в конце прошлого столетия, и особенно после франко-прусской войны, все большее число людей ощущали, что организация Европы в согласии с национальным принципом устарела, поскольку уже не могла адекватно соответствовать новым экономическим требованиям. Это ощущение служило мощным аргументом в поддержку международной организации социализма и в свою очередь усиливалось благодаря такой организации. В массах распространялось убеждение в том, что по всей Европе их интересы одинаковы. В то время как международные социалистические организации оставались пассивными и не проявляли интереса к каким-либо вопросам международной политики (т. е. как раз к тем вопросам, на которых можно было бы испытать их интернационализм), антисемиты начали с проблем международной политики и даже сулили найти решение внутренних проблем на наднациональной основе. Если не принимать идеологии за чистую монету и взглянуть более пристально на действительные программы соответствующих партий, то обнаружится, что социалисты, которые были больше заняты внутренними проблемами, гораздо лучше вписывались в национальное государство, чем антисемиты.
Разумеется, это не означает, что интернационалистские убеждения социалистов не были искренними. Напротив, они были сильнее и к тому же гораздо более почтенными по возрасту, нежели открытие классовых интересов, пересекающих все границы национальных государств. Однако осознание первостепенной важности классовой борьбы побуждало социалистов пренебрежительно относиться к тому наследию, которое Французская революция завещала рабочим партиям и которое единственно могло привести их к развитой политической теории. Социалисты оставили, по существу, без изменений первоначальное понятие "нация среди наций", каждая из которых принадлежит человеческой семье, но так и не смогли найти средства, способного превратить эту идею в рабочее понятие, пригодное для мира суверенных государств. Их интернационализм, соответственно, оставался личным
убеждением каждого, а здоровое отсутствие интереса к национальному суверенитету превращалось в совершенно нездоровое и нереалистичное безразличие к международной политике. Поскольку левые партии выступали не против национальных государств в принципе, а только против такого их аспекта, как национальный суверенитет, поскольку, далее, их собственные невыраженные надежды на федералистские структуры, куда в конечном счете интегрируются на равных правах все нации, каким-то образом предполагали национальную свободу и независимость всех угнетенных народов, то эти партии могли действовать в рамках национального государства, а в эпоху упадка его социальной и политической структур могли даже представать как единственная группа населения, которая не предавалась экспансионистским фантазиям и мыслям об уничтожении других народов. Наднационализм антисемитов означал прямо противоположный подход к вопросу о международной организации. Их целью было создание господствующей суперструктуры. Они могли разглагольствовать в гипернационалистическом духе даже тогда, когда готовились разрушить государственную структуру своей нации, потому что племенной национализм с его неумеренной жаждой завоеваний являлся одним из основных средств, с помощью которых можно было взломать узкие и тесные пределы национального государства и его суверенитета. Чем более эффективной становилась шовинистическая пропаганда, тем легче было убедить общественное мнение в необходимости какой-то наднациональной структуры, которая будет управлять сверху и без национальных различий посредством всеобщей монополии на власть и с помощью инструментов насилия.