С иронией изображаются едва ли не все персонажи повести. Так, в уста графини Воротынской, которая, казалось, создана для "света", автор вкладывает слова, разоблачающие любовь и дружбу в избранном кругу: "Мы, бедные женщины, самые жалкие существа в мире: мы должны скрывать лучшие чувства души; мы не смеем обнаружить лучших наших движений; мы все отдаем свету, все значению, которое нам дано в свете. И жить мы должны с людьми ненавистными, и слушать должны мы слова без чувства и без мысли". Графиня начиталась романтических светских повестей и повторяет страстные речи их героинь. Но под маской "избранной", романтически разочарованной и страдающей натуры скрывается самая заурядная светская интриганка, расчетливая, хитрая и жестокая. В свое время она отказалась от любимого человека (Сафьева), а теперь расстраивает брак Леонина (прототип его – Лермонтов) с Наденькой. Другие образы также написаны в иронической манере с оглядкой на романтическую светскую повесть. Например, таинственный и разочарованный Сафьев, сделанный наставником Леонина в светском обществе, опять-таки повторяет истертые прописные истины, уже давно известные читателям повестей ("Под маской можно сказать многое, чего с открытым лицом сказать нельзя"), но психологически оправданные тем, что ему внимает неискушенный в светских обычаях и романтически восторженный юноша. Поведение Леонина и Сафьева во многих эпизодах также напоминает известные литературные образы: "Леонин бросился к Сафьеву и хотел прижать его к своему сердцу. Сафьев его хладнокровно остановил".
Иронически осмыслены и описаны Леонин, тип по своей роли близкий к романтическому герою, вступающему в конфликт со "светом", князь Щетинин, в котором неожиданно и необъяснимо проснулись хорошие человеческие качества, Наденька – естественное существо, невинное, но вовсе не лишенное, по представлению Сафьева, расчета ("Она, – говорит Сафьев Леонину, – будет любить не тебя, которого она не знает, а Щетинина, за которого она боится, и потом, душа моя, Щетинин князь, богат, хорош, человек светский и влюбленный, а ты что?.."). Леонин не столько гоним "светом", сколько сам виноват в своих неудачах. Его увлекает наружный блеск общества, он принимает пустую любовную интригу за настоящее чувство и упускает свое счастье. Совершенно ненужной оказывается и дуэль, в которой герою нечего защищать и некого наказывать. Недаром Сафьев произносит иронический приговор Леонину: "Поезжай себе: ты ни для графини, ни для Щетинина, ни для повестей светских, ни для чего более не нужен…".
Переиначив все ситуации и амплуа героев романтических светских повестей (нескрываемой иронией веет и от намерения бабушки спасти внука и женить его на Наденьке, для чего она срочно прибывает из патриархально-идиллического мира в Петербург как раз в то время, когда Наденька просватана за Щетинина, а внук спешно бежит из Петербурга), Соллогуб высмеял их, сведя все линии повести к благополучному, казалось бы, концу. Но за разоблаченной условностью ситуаций проглядывало драматическое содержание жизни: в "свете" ничто не изменилось и не могло измениться, он остался таким же замкнутым, непроницаемым, в нем не могут найти себя те, кто не хочет к нему приспособиться, или те, кого "свет" отвергает (Наденьку он принял, Леонина изгнал). Беда не в том, что люди живут в "свете" или вне "света", – беда в том, что они обманываются, видят жизнь в искаженном зеркале и потому теряют достоинство, честь, любовь, совершают дурные поступки, которых сами потом стыдятся, и заживо хоронят свою молодость. В "свете" нет романтики и не следует искать в нем столкновения "злодея", целиком зависимого от общественных требований, утратившего индивидуальность, с человеком "естественным" и неподвластным воздействию среды. "В обществе, – объясняет наивная и неопытная Наденька неумелому романтику Леонину, – я уверена, пороки общие, но зато достоинства у каждого человека отдельны и принадлежат ему собственно. Их-то, кажется, должно отыскивать, а не упрекать людей в том, что они живут вместе".
В "Большом свете", имеющем иронический подзаголовок "Повесть в двух танцах", и в других произведениях Соллогуб, вывернув наизнанку ситуации, характеры героев светских повестей романтиков, подверг их критике и, в конечном итоге, "убил" жанр, обнажив условность и книжность идей и положений. Все это свидетельствовало об упадке некогда популярного жанра и скором уходе его с литературной сцены. Так оно и случилось. Однако принципы социально-психологического анализа, сложившиеся в светской повести, не пропали втуне, а были усвоены и развиты в последующей русской прозе. Светская повесть сохранила не только историко-литературный, но и самостоятельный художественно-эстетический интерес. В ее создании участвовали подлинные мастера слова, которые сообщили ей увлекательность, остроту сюжета, глубину, свежесть размышлений, изящество стиля.
Бытовая повесть
В процессе развития романтической прозы 1820-1830-х годов складывается особая жанровая разновидность, которую часто называют бытовой (или нравоописательной) повестью. Ее становление как самостоятельного жанра происходит в сопряжении с предшествующей традицией бытописательства. Истоки этой традиции уходят в петровскую рукописную повесть, демократическую сатиру XVII в., переводную литературу западного происхождения. Сам же термин "бытовая повесть" впервые был употреблен А. Н. Пыпиным по отношению к повестям XVII в. о Савве Грудцыне и Фроле Скобееве.
Начиная с древнерусской литературы, с бытописанием прочно связывалась тенденция "овладения" бытом. Объектом изображения оказывается современная бытовая жизнь, обиходная, повседневная, будничная, с акцентированием в ней характерных деталей, которые заполняют повествование, играя в тексте определенную роль. "Бытовой" элемент закономерно обусловливал демократический характер литературы, так как осмысливался по преимуществу быт среднего сословия: низшего духовенства, купечества, чиновничества, городских низов.
Бытописательство становится приметной чертой массовой беллетристики второй половины XVIII в., и происходит это в немалой степени под влиянием европейского плутовского романа: героев окружает и властно опутывает густая сеть мелочных забот и рутинных отношений (В. Левшин. "Досадное пробуждение"), враждебных малейшим проявлениям человеческой души (Неизвестный автор. "Несчастный Никанор, или Приключение жизни российского дворянина Н*****"). Несмотря на это, некоторым героям удается выстоять под давлением порочных и губительных жизненных обстоятельств (М. Чулков. "Пригожая повариха, или Похождение Мартоны").
Все эти аспекты бытописания в XVIII в. нашли отражение у В. Т. Нарежного. Однако, вследствие своей сосредоточенности на изображении бытовой стороны жизни, он достаточно противоречиво воспринимался современниками. С одной стороны, Нарежного причисляли к "грубым фламандцам" от литературы, с другой, он, по мысли П. А. Вяземского, – "первый и покамест один", кто "схватил" "оконечности живописные" "наших нравов". Способность живописать бытовую сторону жизни в ее мелочах и поэтических проявлениях обнаружилась в повестях: "Бурсак, малороссийская повесть", "Два Ивана, или Страсть к тяжбам", "Гаркуша, малороссийский разбойник", "Российский Жилблаз" и др.
На фоне предшествующей бытописательной традиции особенно отчетливо проявляется своеобразие романтического осмысления быта.
Романтики разделяли сложившееся в литературе представление о быте как о внешней, обыденной стороне человеческой жизни. Однако быт для них не является самоценным эстетическим объектом изображения и, как правило, имеет в романтическом произведении подчинительное значение: быт выступает преимущественно "как материал оценочный".
Ассоциируя быт с исключительно отрицательной формой бытия, романтики с помощью воссоздаваемых ими бытовых реалий, картин, образов выражали свое непосредственное отношение к окружающей действительности как к миру порочному. Здесь русская бытописательная литература сохраняла ощутимую связь с традицией дидактико-сатирического бытописания XVIII в. сориентированного на воссоздание пороков, "странностей" и аномалий общества. Однако быт у романтиков выступал и в прямо противоположной оценочной тональности.
Бытовая повесть в ее романтическом изводе оформляется на протяжении 1810-1820-х годов. Тогда же она получает признание в критике. Н. И. Надеждин называет ее "дееписательной", О. М. Сомов – "простонародной".
Типологической общностью, позволяющей выделить этот жанр, является ориентация на художественное воссоздание быта и нравов средних и низших слоев общества, осмысление бытовой стороны их жизни.
В ряде бытовых повестей, нередко называемых "простонародными" ("Иван Костин" В. И. Панаева, "Нищий" М. П. Погодина, "Мореход Никитин" А. А. Бестужева, "Мешок с золотом", "Рассказы русского солдата" Н. А. Полевого), главным объектом изображения является быт "простого" человека. Бытовой материал выполняет функцию "элемента" романтической оппозиции "патриархальный мир – цивилизация" и в пределах ее осмысливается как высшая реальная, противопоставленная действительному миру. По этой причине мир "простого" человека, простонародный, патриархальный, исполненный поэзии старого русского быта, прежних нравов, воспринимается в качестве положительной формы человеческого бытия. Такой быт осмысливается идеальным, гармоничным социальным организмом. Это позволяет воспроизвести его в качестве инобытия существующей реальности.
Патриархальный мир – это "место", не тронутое "ни исправником, ни помещиком". Тут правит мировой сход, или, как пишет Н. А. Полевой, "толкуют и судят миром и с миром". В центре патриархального мироздания стоит мужик, крестьянин, землепашец, чей труд является созидающей первоосновой. В простонародной повести есть перечень примет, характеризующих патриархальное пространство как олицетворение жизненной благодати. Здесь и "высокие скирды сложенного… на гумне хлеба", и готовящееся "пиво к храмовому празднику", и "тучные, беззаботные стада", и "хоровод, середи широкой улицы или на зеленом лужку у околицы".
Полагая основанием патриархального характера добродетельные качества, романтики этим еще более заострили выстраиваемую ими оппозицию "природное – цивилизованное". Простой человек у них прежде всего выступает носителем христианского благонравия ("Пойдем в церковь их… Посмотрим на ряды крестьян, вглядимся, как тихо, внимательно слушают они слово Божие, как усердно, в простоте сердца кладут земные поклоны…"; "Мешок с золотом"), как, например, панаевский Иван Костин, когда он "почтительно" "упредил" объятия матери, бросившейся навстречу возвратившемуся сыну: "Он… поклонился ей в ноги и потом уже допустил прижать себя к материнскому сердцу".
Сродни сыновней почтительности Ивана поведение Сидора и Дуняши ("Рассказы русского солдата" Н. А. Полевого), мучительно переживающих отказ отца девушки благословить их союз. Исполнена благонравия и героиня Панаева Дуня: насильственно разлученная с любимым, она хранит верность постылому мужу ("Прощай, Иван!.. Бог с тобою!.. Видно, уж такая наша доля!.."). Мстит своему барину, посягнувшему на чужую невесту и тем самым нарушившему Божью заповедь, Егор ("Нищий" М. П. Погодина).
Простонародные герои стремятся сохранить чувство собственного достоинства, доминирующее в характере простого человека. Будучи обречен на нищету, Егор никогда "никого из проходящих не просил" о подаянии милостыни, "никого не сопровождал молящими глазами", и это "придавало ему вид какого-то благородства". Больше того, отказ кем-либо из прохожих в милостыне не воспринимается стариком как обида, а, напротив, неким даром, от которого он "становился богаче".
Простонародные герои оказываются и перед непростым испытанием на нравственное самостояние. "Мертвый в законе", Егор решается на личную кровавую месть барину-обидчику ("Я, как волк, выскочил… прямо к нему навстречу и закатил нож…"). Последовавшие затем солдатская лямка, тяжкий труд, нищета – ничто не сломило его, истово сносящего суровые испытания судьбы. Достойно стоит он на паперти, достойно отказывается от благодеяния повествователя-филантропа ("Нет, ваше благородие, спасибо за ласку: я привык к своему состоянию… и отправился, опираясь на свою клюку"). Ему подстать Иван Костин, который, узнав о несчастье сестры Марии, "забыл помышлять о своих выгодах", отдал ей все заработанные им в течение пяти лет деньги, столь необходимые самому для женитьбы на Дуне ("Возьми их, купи рекрутскую квитанцию и представь ее вместо Ефима. Обо мне не думай: Бог и вперед меня не оставит; была бы работа, а деньги будут"). Поступок этот оказался для Ивана роковым, но он никогда "не раскаивался в своем пожертвовании".
Победу над собственным корыстолюбием одерживает Ванюша, нашедший чужой мешок с золотом. Однако, в отличие от Погодина и Панаева, изображавших характеры героев сформировавшимися, так что их действия воспринимаются вполне закономерными, Ванюша у Полевого идет к принятию решения – пустит он или "не пустит гончею собакою свою совесть" – через полосу сомнений, отчаянно преодолевая в себе искус корыстолюбия. И то, как герой Полевого проявляет себя в ситуации с мешком золота, свидетельствует о его нравственной зрелости и самоуважении.
Бытовая повесть А. А. Бестужева-Марлинского "Мореход Никитин" (1834). На фоне более чем скромной по своему художественному уровню массовой романтической бытовой (простонародной) повести заметно выделяется "Мореход Никитин" А. А. Бестужева-Марлинского, в которой отчетливо прослеживается функция быта, имеющего целью представить поэзию русской патриархальной старины и патриархального характера, противостоящих современному жизненному укладу и человеку в нем. В повести Бестужева выдержана романтическая оппозиция "патриархальный мир – цивилизация", сполна проявившая специфику бытописательной тенденции. Однако, в отличие от Панаева, Погодина и Полевого, у Бестужева эта романтическая оппозиция не составляет содержательного ядра повествования. В центре повести – характер "простого" человека, представленный не по контрасту с человеком цивилизации, а самостоятельной, самоценной личностью. В изображении героя из народа в "Мореходе Никитине" возникает особый ракурс, который позже получит развитие у Н. С. Лескова, – очарование русской души и зачарованность ею.
"Простой" человек у Бестужева очаровывает прежде всего своим искренним обожанием окружающего мира и неподдельным детским восторгом перед его величием. Однако это не исключает в нем опытности, житейской мудрости, сметливого ума, природной хватки. Притягательно в бестужевском герое из простонародья и то, что он воспринимает себя исключительно в соотношении с другими людьми; родовое единство является едва ли не самой важной социальной связью в патриархальном мире. В этом смысле показательно поведение Савелия Никитина в плену у англичан. Мореход ведет себя как член родового коллектива, проникнутый чувством всеобщего единения в радости и в горе ("Он отломил каждому из своих товарищей по кусочку собственной бодрости").
Большой, сильный человек, Савелий наделен способностью самозабвенно любить. Бестужев изображает героя плачущим от переполняющей его горечи разлуки с любимой. Любовное чувство богатыря-морехода погружено в фольклорную лирическую стихию ("взгляды его ныряли в воду, словно он обронил туда свое сердце, словно он с досады хотел им зажечь струю-разлучницу"). Вместе с тем, в личном переживании Никитин изображается автором и трогательно-непосредственным человеком. Стоило только выйти "доброму солнышку", которое "весело взглянуло в очи" печальному Савелию, как он тут же "улыбнулся", а подувший ветерок "смахнул и высушил даже следы слез" на лице влюбленного морехода.
Подтрунивая над героем, изображая его в добродушно-ироническом свете, Бестужев одновременно ставит читателя перед проблемой непредсказуемости и неразгаданности русской души. Кто и какой он, этот русский человек, который одинаково храбро защищает собственную жизнь, родину, Катерину Петровну и заветные "узелки"? Ответ на этот вопрос таила в себе русская патриархальная жизнь.
Бытовые повести М. П. Погодина "Нищий" (1826), "Черная немочь" (1829). Эти повести внесли новые тенденции в литературу. В повести "Нищий" писатель впервые в русской литературе со всей правдивостью изображает положение крестьянина. И хотя социальный мотив здесь заслонен личным: драма Егора, сына зажиточного крестьянина, в том, что помещик ради своей мимолетной прихоти увозит его невесту, расстраивая тем самым уже подготовленную свадьбу. Но острота конфликта от этого ничуть не ослабевает. После неудачного покушения на своего обидчика Егор осужден на двадцать лет солдатской службы, а затем вынужден нищенствовать на московских улицах. Обесчещенная девушка вскоре умирает. Полная беззащитность, безграничное самодовольство и полная беззаконность – такова картина, нарисованная Погодиным.
В повести "Черная немочь" изображена иная, мещанско-купеческая среда. В ней возникает трагедия молодого человека, всей душой стремящегося к образованию, "самоусовершенствованию", но вынужденного сидеть за прилавком и выгодной женитьбой умножать капитал своего отца. "На что нам миллионы? – спрашивает Гаврила отца. – Нас только трое. Нам довольно и того, что имеем. Ведь лишнее – и миллион и рубль – равны". Но отец непреклонен. Он настаивает на свадьбе и назначает ее день. И тогда юноша бросается в реку с каменного моста. В предсмертной записке священнику он пишет: "Моего терпения не стало больше. Меня хотят убить тысячью смертями. Я выбираю одну". В этой записке философствующего молодого человека есть просьба замолить еще один его грех: "Смерть мила мне еще как опыт". Потребность в знании настолько велика, что стала одной из причин гибели.
В этой повести бытовой материал наделен функциональностью совсем иного рода. Он составляет одну из сторон конфликта: неприятия высоким романтическим героем низкой существенности купеческого мира. Автор стремился к детализированному описанию купеческого быта, что, по мнению критика Кс. Полевого, брата писателя и журналиста Н. А. Полевого, делает повесть "грубой" и "прозаической". Критик приходит к мысли об автономии бытописания в "Черной немочи". Однако это не совсем так.