На лбу у матери обозначились морщинки, свидетельствующие о ее озабоченности. Гиацинте они показались нелепыми и театральными.
– Я уже глубоко им увлечена, – заявила она.
Взгляды матери и дочери скрестились. Каждая из них вспомнила стычку месячной давности.
– Я хочу спросить тебя, Гиацинта, – сказала тогда Францина. – Ты говоришь, что тебе двадцать один год и что это твоя жизнь. Верно, конечно, но родители не теряют интереса к ребенку, когда он становится взрослым. Признайся: ты спишь с ним?
Это было страшно унизительно.
– Нет еще, – солгала тогда Гиа и, ощутив раскованность, слегка поддразнила Францину: – Пока нет, но он этого хочет.
– Разумеется, хочет! Как, конечно, и ты! Но не позволяй ему играть собой! Хотя тебе двадцать один, но ты не знаешь всего! Секс – не игра.
А сейчас Гиацинта жестко заявила:
– Ты просто ненавидишь Джеральда, Францина. Только и всего. Я не верю твоим словам. Проявлять доброту – не твое амплуа.
– Я никогда не питала ненависти к нему. Ты так упряма, Гиацинта!
– Папа мне уже говорил об этом сегодня.
– Так оно и есть, – энергично подтвердила Францина.
– А ты не проявляла упрямства, когда была влюблена в отца?
– Это нельзя сравнивать, Гиацинта. Никак нельзя! Мы отлично знали друг друга. Наши семьи были знакомы. Мы были частью одной общины. В нашем романе не было ничего неожиданного.
Гиа смотрела на крохотные вертикальные линии между аккуратными бровями матери. Только они и нарушали гладкость кожи. Молочной кожи, всегда говорил отец.
"Она постоянно уверена в том, что права", – подумала Гиа и тихо возразила:
– Тебя волнует не неожиданность. Причина в том, что Джеральд не часть общины. Что он живет один в комнате в Линдене.
Францина ахнула.
– Ты такого мнения обо мне? Если это так, тебе должно быть стыдно! Ты слышишь, Джим?
– Слышу. Да, Гиацинта, это несправедливо. Последнее дело – обвинять мать в снобизме.
Возможно, это в самом деле несправедливо и не соответствует истине. И все же то, что Францина говорила о Джеральде и об этом доме…
– Прости, – промолвила Гиа. – Мне не следовало так говорить. Тем не менее ты его не любишь и попросту выискиваешь в нем недостатки.
Между матерью и дочерью часто возникали раздоры. Сейчас они оказались в тупике.
Напряжение снова разрядил отец:
– Вы обе даете волю эмоциям, что очень прискорбно, поскольку вы вполне разумные женщины и любите друг друга. Оставьте этот спор! Немедленно! Я не хочу ничего подобного слышать. Никто из нас не знает этого молодого человека настолько, чтобы судить о нем адекватно. Передай ему, Гиацинта, что мы хотели бы чаще видеть его. Если он искренен, то воспримет это приглашение с радостью. А теперь давайте докончим этот вкусный пирог.
Глава 3
– Тридцать миль в один конец, чтобы посмотреть экспериментальный фильм! Стоит ли это делать в такую погоду? – удивилась Францина.
Возражение было высказано в деликатной форме спустя две или три недели после затишья, и реакция на него последовала столь же деликатная:
– Ничего страшного, всего лишь дождь.
– Выгляни в окно.
Ветер яростно раскачивал и пригибал к земле деревья, так что нижние ветви касались земли.
– Сегодня последний день, – сказала Гиа, – так что у меня единственный шанс увидеть этот фильм. Говорят, он изумительный.
– Тебе придется ехать так далеко, чтобы прихватить его в Линдене.
– Потому что хорошая машина только у меня. На его машину нельзя полагаться. Не беспокойтесь обо мне. Урагана не ожидается. Мы посмотрим кино, перекусим и вернемся домой немного позже.
На экране влюбленная пара наблюдала за тем, как парусник приближается к лазурно-зеленоватому заливу Тирренского моря. Они стояли рядом, держась за руки. Бриз развевал юбку девушки, обнажая ее колени и бедра.
Джеральд сжал руку Гиа.
– Давай уйдем. Нам не обязательно смотреть до конца, верно?
– Это так красиво, – шепотом возразила она. – Мне хотелось бы досмотреть фильм.
– Ты можешь сама домыслить концовку, а я подарю тебе еще лучшую. Доверься мне.
Мотель стоял между заброшенным складским помещением и бывшей стоянкой, захламленной теперь проржавевшей техникой. Большой щит, установленный на видном месте и хорошо освещенный, сообщал о наличии комнат с телевизором и видеомагнитофоном. Они бывали здесь очень часто, и Гиацинта полагала, что дежурный портье узнал их.
Джеральд передернул плечами.
– Отвратительное, грязное место. Хотя мне следовало бы привыкнуть к этому. Я жил в подобном мотеле довольно долго.
– Не такое уж и грязное.
– Моя Гиацинта видит в нем что-то светлое.
– Почему бы и нет? Я захватила из дома симпатичное одеяло. Оно в бауле, завернуто так, что никто ничего не заподозрит.
Джеральд хмыкнул.
– Ты все продумала.
– Я думала о тебе. Я думаю о тебе постоянно.
Они вошли. Гиацинта не имела понятия, какое имя он вписал в регистрационную книгу, и не спрашивала об этом. Это никого не касалось. Когда они захлопнули за собой дверь и заперли ее, Гиацинта разобрала кровать, постелила принесенное одеяло и начала раздеваться.
– Коснись моей груди. Послушай, как стучит сердце, – сказала она.
– Посмотреть на тебя – такая утонченная юная особа, такая амбициозная и серьезная. Никто не догадался бы, что в тебе таится. Во всяком случае, я этого не предполагал.
– Почему же ты пришел в тот день в музей и искал меня?
– Не знаю. Зачем вообще мужчина ищет женщину? Ты меня очень заинтересовала.
– А это не было любовью с первого взгляда? Не смейся. Это случается, и притом не только в волшебных сказках.
– Ладно, называй это любовью с первого взгляда. Ой, иди сюда! Забирайся ко мне под одеяло!
Отдыхая от короткой любовной игры, они лежали и слушали, как в окно барабанит дождь.
– Дождь такой же, как в тот день, когда мы с тобой встретились, – пробормотала Гиа.
Она прикоснулась губами к его шее. Ей хотелось лежать и лежать вот так, никуда не ехать, оставаться здесь, быть с ним всегда единым целым. Ее переполняли чувства. Она ощущала неведомую ранее радость и нежность. Сердце билось учащенно и гулко.
В коридоре послышались громкие голоса, затем хлопнула дверь.
– Ну и притон, – усмехнулся Джеральд.
– Я не обращаю на это внимания. Мы вместе с тобой. Разве этого мало?
– Нет. Но мы заслуживаем лучшего.
У Гиацинты подступил комок к горлу и на глаза навернулись слезы. Ей вспомнилась пословица: после коитуса человек грустит. Почему так происходит? Может, от страха, что подобный экстаз больше никогда не повторится?
Ощущение, подобное тому, что мы испытываем, слушая бессмертную музыку? Опасение, что этот июньский день уйдет навсегда? Или тревога связана с тем, что он не любит ее так, как любит она? Гиацинта крепко прижалась к Джеральду, и он заметил, что у нее влажные веки.
– Не знаю…
– Я просто дразнил тебя, притворяясь, что не верю в любовь с первого взгляда, – признался Джеральд.
– Скажи, что тебе нравится во мне.
– Я люблю твою серьезность, энергию, твой талант, голос, твою пылкость – все. Гиацинта, дорогая, ты напрасно беспокоишься.
– Мы должны быть абсолютно честны друг с другом.
– А разве это не так? Я что-то не понимаю тебя.
– Иногда я не решалась говорить… о некоторых вещах. Потому что их нелегко сказать. Мои родители хотели бы узнать тебя получше. Ведь мы часто с тобой встречаемся.
В полутьме улыбка Джеральда была не видна, однако Гиацинта догадалась о ней по его голосу. Она села, включила свет и озабоченно уставилась на него.
– Ты не рассердился?
– Конечно, нет! Они ведут себя так, как и подобает родителям. Родителям дочерей.
– По мнению отца, это здорово, что ты будешь врачом. Как химик и ученый, он ценит врачей. И кроме того, ты ему нравишься.
– Я это знаю. Как и то, что не нравлюсь твоей матери.
Гиацинта вспыхнула.
– Она… вообще-то говоря, мы не обсуждали с ней тебя. Мать не такая разговорчивая, как отец, поэтому она и я… То есть я не хочу сказать, что мы с ней не ладим. Просто мать очень положительная, а я довольно упряма и потому не всегда готова общаться…
Отойдя далеко от темы, Гиа говорила сбивчиво и неубедительно. Она замолчала, едва Джеральд коснулся ее руки.
– Ты просто тактично пытаешься предупредить меня, чтобы я не обижался, если встречу со стороны твоей матери не слишком теплый прием. Я это понимаю. И знал почти с самого начала, что она не слишком благоволит ко мне.
– Я не имела понятия об этом. Никогда не думала…
– Ты сказала, что мы должны быть честны друг с другом, верно?
– Да, но… что все-таки случилось? Что она сказала?
– Ничего. У нее очень выразительное лицо, и я обо всем догадался. Профессия врача обязывает разгадывать человеческие лица.
– Жаль. Ах, дорогой, мне так жаль! Францина не знает тебя, только и всего! Она первая признает, что была не права. В этом смысле мать справедлива.
– Если ты скажешь, что именно ей не по душе, я попытаюсь исправить положение.
Разве могла Гиацинта передать ему то, что сказала Францина? Не решаясь взглянуть на Джеральда, Гиацинта промолвила:
– Она считает, что ты не останешься со мной, поэтому я не должна полагаться на тебя.
– Какой вздор! Значит, мне придется опровергнуть ее утверждения.
– Ты не сердишься?
– Нет.
Это выяснение отношений, обидные подозрения были унизительны для них обоих. Она поступила безрассудно, заговорив об этом, и теперь пылала от стыда.
– Боже, Гиа, у тебя такой несчастный вид! Иди сюда и посмотри сама.
Они встали, обнаженные, перед большим зеркалом в ванной.
– Видишь, как портится твое симпатичное лицо, когда ты хмуришься?
– А оно действительно симпатичное?
– Ты отлично знаешь, что да.
Прямые каштановые волосы обрамляли правильное лицо с печальными глазами, большим гладким лбом и высокими скулами.
"Тебя очень украсил бы макияж, – говаривала Францина. – В твоем лице нет ничего неприятного, только не хватает яркости".
"Твое лицо выражает твой характер, – возражала Францине бабушка. – И тебе совсем ни к чему избыточный макияж", – многозначительно добавляла она, намекая на макияж невестки.
При этом воспоминании Гиацинта улыбнулась. "Как странно, – подумала она, – что временами я теряю уверенность в себе. А может, так бывает у всех, просто люди не говорят об этом и даже себе в том не признаются?"
"Держись всегда прямо, – говаривала Францина. – Такие высокие женщины, как ты, очень часто сутулятся. Следи, чтобы плечи у тебя были прямые, особенно если идешь рядом с мужчиной не слишком высокого роста".
Находясь рядом с Джеральдом, об этом не приходилось беспокоиться. Вот он стоит – великолепный экземпляр мужчины, на которого оборачиваются, и весь принадлежит ей.
– Ты дрожишь, – заметил он – Давай оденемся. Здесь холодно. И уже поздно, скоро полночь. Нам пора ехать. Прошу тебя, не тревожься ни о чем, в том числе о матери и обо мне. Улыбайся и положись на меня. Она оценит меня, и гораздо скорее, чем ты думаешь. Возможно, даже полюбит.
Глава 4
В камине потрескивали поленья. Пламя освещало латунную решетку, а отсветы его ложились на розовый персидский ковер.
Джеральд потянулся и вздохнул.
– Какое блаженство! За окном падает снег, а здесь уютно, спокойно и красиво.
Гиацинта посмотрела на комнату глазами Джеральда: книги, хрустальные лошади на каминной доске, цветущая гардения Францины в оконной нише. Она вспомнила его комнату, в которой однажды была: слабо освещенная коробка, тесная и унылая, наполненная шумом дома и улицы, запахами горелого жира.
За последние месяцы они прочно вошли в жизнь друг друга. Каждый узнал о другом что-то новое, стоящее за пределами сексуальных отношений. Гиацинте казалось, что в Джеральде появилась нежность, совершенно отличающаяся от страсти.
Он сказал:
– Я люблю твои волосы.
– Слишком прямые. Я трачу много времени, чтобы завить их.
– Не надо их завивать. Когда они прямые, свет отражается в них таким образом, что они кажутся красными. – Джеральд погладил ее по голове.
Это был жест собственника, имеющего право предписывать – такое право имеет, наверное, муж. Гиацинту трогало, когда он просил ее не пересаливать пищу или не приближаться слишком близко к идущей впереди машине.
Отец был прав, посоветовав Гиацинте привозить Джеральда в дом каждую неделю. Чувствуя себя поначалу неловко, он начал постепенно вписываться в жизнь дома. Мужчины оказались вполне совместимы друг с другом. И даже Францина, относившаяся к Джеральду отнюдь не восторженно, принимала его спокойно, без каких-либо критических замечаний. Без сомнения, она серьезно изучала складывающуюся ситуацию.
– Какая замечательная комната, – сказал Джеральд. – Да и весь дом. Здесь всегда так спокойно и тихо?
– Сейчас да, но так не было, когда здесь спали три моих брата. Тогда было довольно шумно. И тем не менее мы скучаем по ним.
– Я вспомнил, твой отец говорил на прошлой неделе, что не сыграл ни одной настоящей партии в шахматы после их отъезда.
– Верно. Мама и я пытались составить ему компанию, но мы в этом не сильны. Он легко у нас выигрывает, и ему это неинтересно.
– Думаю, я могу предложить ему сыграть партию?
– Почему бы и нет? Он считает тебя достойным противником. А я посижу здесь и полистаю эту великолепную книгу по искусству, подаренную тобой. Однако ты не должен так тратиться. Право же, не должен.
– Отчего же? По-моему, ты стоишь того. Ну ладно, пойду найду твоего отца.
Они планировали отправиться на большой пруд, но, когда разыгралась метель, решили остаться дома. Игра в шахматы проходила в сосредоточенном молчании. Глядя на две склонившиеся над доской головы – черную и основательно тронутую сединой, – Гиа испытывала какое-то удивительное, почти дремотное, удовлетворение.
По неуловимой ассоциации появилась странная мысль. Есть такая игра в шарики – нечто вроде калейдоскопа. Тряхни игрушку – и все шарики изменят свое место. "Если бы меня не воспитал этот человек, – размышляла Гиа, – была бы я тем, чем стала сейчас? Вероятнее всего нет. И почти наверняка не встретила бы вот того, другого человека. И тем не менее мы все вместе, связаны друг с другом и даже с Франциной, которая в этот момент обзванивает людей, организуя очередной благотворительный прием".
Гиацинта открыла книгу и прочитала полглавы о неоимпрессионизме. Однако она читала слова, а смысл ускользал от нее. Гиа начала листать роскошно иллюстрированную книгу, но не могла сосредоточиться и на этом.
Через несколько месяцев наступит поворотный момент. Джеральд хотел определиться ординатором в клинику. Где будет находиться эта клиника? И что будет с ней, Гиацинтой? О будущем они конкретно не разговаривали. Не странно ли, что они не касались этой темы?
Хотя оба были откровенны друг с другом, говорили о вещах непростых, печальных и весьма личных.
Джеральд рассказал ей о своей матери, умершей после долгих мучений от болезни Альцгеймера. Гиацинта знала, что Джеральд очень тяжело пережил эту трагедию, вместе с семьей страдал от нищеты и, как он выразился, вероятно, не проявил при этом мужества, необходимого мужчине.
Гиацинта, смеясь, поведала ему о Марте, с четвертого класса дразнившей ее. "Ты ничуть не похожа ни на один цветок", – язвительно говорила Марта. У нее были роскошные, до пояса, косы, и она не носила металлических скоб для исправления зубов.
– Я до тебя никого не любила. У меня были только друзья, – призналась однажды Гиацинта.
– У меня были женщины, – ответил Джеральд, – возможно, даже не так мало, но они были совсем не такие, как ты. Им не хватало изюминки. Да разве кто-то сравнится с тобой, Гиацинта?
Мужчины оторвались от шахматной доски и встали.
– Склоняюсь перед маэстро. – Джеральд учтиво поклонился.
– Вздор! Нам еще играть и играть, и я сражаюсь с большим напряжением. Я поднялся лишь потому, что в дверях появилась Францина. Это означает, что обед готов и нам придется прерваться.
В основном обед готовила Гиацинта. Францина закупала продукты, накрывала на стол и чистила овощи. Сегодня обязанности были распределены справедливо, потому что одна из женщин любила готовить, а другая – нет. В голубой хрустальной вазе стояли первые тюльпаны. От говяжьего рагу, подрумяненной картошки и моркови исходили пьянящие ароматы. Перед каждым был поставлен зеленый салат. Два одинаковых графина были наполнены превосходным красным вином.
– Настоящий пир! – воскликнул Джеральд.
– Гиацинта не только художница, но и первоклассный повар.
Гиа зарделась. Можно подумать, что отец рекламирует ее! Однако Джим слишком прямолинеен, его нельзя заподозрить в ухищрениях. Просто он любящий отец.
Затем Джим уточнил:
– Разумеется, я не собираюсь лишать лавров свою жену.
Францина слегка улыбнулась, и на щеках ее обозначились ямочки. Они исчезли, едва она подняла голову. Сегодня Францина вела себя сдержанно, давая возможность высказаться Джеральду. Понимая это, Гиа наблюдала за ним и ожидала, что он чем-то себя проявит.
Придраться к поведению матери было нельзя. Только человек, хорошо знающий Францину, мог догадаться, какие мысли роились в ее голове, когда она так по-светски села за стол. Так безупречно. У нее безупречно было все, вплоть до светло-розовых ногтей.
Гиа посмотрела на свои руки. Она забыла соскоблить охру после вчерашней работы. Наверное, никакой душ не смоет краску с ее пальцев. Гиа внезапно ощутила подавленность. Ситуация казалась ей искусственной. Ничего подобного она не испытывала, пока мужчины играли в шахматы.
– Да, – сказал Джеральд, отвечая на какой-то вопрос отца. – Я в этом уверен. У нас был сосед, получивший ранение на корейской войне. Ему пришлось восстановить лицо. То, что сделали врачи, было чудом науки и искусства. Увидев его, я сразу понял, в чем цель моей жизни.
Джеральд говорил точно и четко; он вообще все делал аккуратно и четко – разрезал яблоко, складывал свитер или, как сейчас, положил нож на тарелку параллельно краю стола.
Отец спросил:
– Сколько времени нужно, чтобы получить диплом по специальности "пластическая хирургия"?
– По меньшей мере три года.
– Значит, – вставила Францина, – вы уже сейчас должны искать должность ординатора.
– Да, я уже разослал множество заявлений.
– Вам понадобится первоклассная клиника при медицинском учебном заведении. – Джеральд кивнул, и Францина добавила: – В нашем округе таких нет. Местная больница вряд ли вам подойдет.
– Верно.
Они вели бой над головой Гиацинты. "Конечно, Францина рада, что ему придется уехать отсюда, – подумала Гиа. – Почему он никогда не говорил этого мне? Что за этим кроется?"
– Но по крайней мере вам в настоящее время платят, – заметил отец. – Еще не столь давно интерны и аспиранты должны были благодарить за то, что имели возможность учиться.
– Да, платят, но это не слишком много, особенно если человек имеет долги.