- Просто для удовольствия.
- А с женой вы, значит, удовольствия не получаете? Она у вас святая? - съязвила Марина.
- Много будешь знать, скоро состаришься! - попытался перевести на другое этот глупый разговор Вячеслав Сергеевич и увлек девушку на супружеское ложе.
Однако все-таки червь недосказанности и сам факт такого глупого прокола мешали им обоим, и в результате удовольствие, которого оба ждали друг от друга, получилось каким-то вымученным.
- Тебе с утра на работу? - уточнил наконец Вячеслав Сергеевич и ощутил большое удовлетворение от положительного ответа подруги.
Сам он тоже на следующий день поехал к себе в отделение, но проведенное там время не принесло ему облегчения.
"Сделала она сегодня, что ли, свой доклад? - целый день думал он. - Утром - доклад, вечером - банкет. Тогда завтра приедет назад. Но, может быть, банкет не сегодня. Конференции обычно продолжаются несколько дней. А что, если… взять и приехать? Как снег на голову?
Да нет! Наташа решит, что я приехал подлизываться. Как в тот раз, когда она раньше срока вернулась из Праги… А я, как дурак, действительно хотел бы ее увидеть… Погулять вместе по Питеру… Посидеть в ресторане… Интересно все-таки, сколько дней будет идти конференция?"
Неизвестно зачем он выпил на ночь кофе и лег спать. Естественно, кофе подействовал на него возбуждающе, и Вячеслав Сергеевич довольно долго ворочался, будучи не в состоянии определиться, ехать ему все-таки в Питер или нет.
"Куда, к черту, ехать? - наконец вспомнил он. - Ведь завтра же операционный день! И зачем, зачем я, дурак, притащил сюда эту Марину?" Вопрос был риторический. Он задавал его себе не первый раз и не первый год и каждый раз не мог найти мало-мальски вразумительного ответа.
Он нравился девушкам. Многие девушки любили его или по крайней мере были не прочь занять Наташино место. Его возраст пока никого не отпугивал, а некоторых и, наоборот, привлекал. Да и что у него был за возраст? Прекрасный возраст для мужчины - сорок пять лет. Было в нем что-то неуловимое от Алена Делона - скорее всего худощавость, и руки в карманах, и вечно поднятый воротник, а может быть, и еле заметная ухмылка все понимающего нахала. Но по-настоящему наглым он, в сущности, не был. Так, несколько циничным в разговорах, в некоторых, ни к чему не обязывающих, ситуациях.
Жена уезжала в командировки. Бывало, и надолго, бывало, всего на несколько дней, как теперь. Пациентки таяли и млели, когда он по долгу службы смотрел им в глаза. Медицинские сестры сами ластились к нему. Он пользовался каждым удобным случаем, но никогда не влюблялся. А ему очень хотелось влюбиться. Ощутить заново необыкновенный подъем жизненных сил, почувствовать жизнь так, как в молодости. Но искреннее чувство не приходило. И он думал, что дело было в постоянном сравнении других женщин с женой. Почему-то все время оказывалось, что его собственная жена и умнее других, и красивее. Но для него она уже была будто музейная редкость, престижный экспонат, которым он владел и отдавать который никому не собирался. Но в то же время экспонат этот был уже изучен до мелочей, до тонких деталей и собственно интереса более не вызывал. И ведь самое смешное было в том, что он сам ее нашел, будто картину никому не известного художника, отреставрировал, вставил в красивую оправу и теперь снисходительно наблюдал, как этой музейной ценностью не устают любоваться другие.
Он оперировал первоклассно. Работал в лучшей глазной клинике, и, чтобы попасть к нему на операцию, больные записывались в очередь. Наташа не оперировала. Она заведовала большой научной лабораторией в институте. Ее ум, широта научных взглядов, огромное трудолюбие и правильная организация дела позволяли ей и ее сотрудникам успешно выживать в трудное время перемен и принесли ей известность за рубежом. Дома она умела становиться другой - совершенно беспомощной Наташкой, храбрым зайцем с мягкими лапами. Это в ней подкупало. И выглядела она превосходно. А если вдруг Вячеславу Сергеевичу нужна была какая-то справка из областей жизни, не связанных с медициной, он обращался к жене и всегда получал достойный и удовлетворяющий его ответ. Только почему-то в последнее время он обращался к ней за справками все реже и реже.
Несмотря на то что Вячеслав Сергеевич совершенно не выспался, новое утро наступило, как всегда, вовремя, с определенным не нами постоянством, но облегчения в мыслях опять-таки не принесло. Вячеслав Сергеевич встал и, посмотрев на часы, набрал номер телефона лаборатории жены.
"Наверное, никого еще нет в такую рань", - подумал он, вслушиваясь в безрадостное пиканье гудков. И он хотел уже положить трубку, как что-то щелкнуло, и молодой мужской голос ответил:
- Слушаю!
- Это муж Натальи Васильевны, - сказал он неизвестному молодому человеку. В лаборатории было полно аспирантов, и этот голос не вызвал у Серова раздражения. Только вот почему он отвечал из кабинета Наташи? - Я хотел бы узнать, сколько дней продлится конференция в Петербурге? И на какой день намечен доклад Натальи Васильевны? Она забыла его дома, и я мог бы ей его привезти.
- Привезти доклад? - удивился молодой голос на проводе. - Я думаю, что Наталье Васильевне никакие бумажки уже давно не нужны. Она все прекрасно помнит на память…
"Он думает о ней так же, как и я", - подумал Серов, и что-то пребольно кольнуло ему в левую половину груди.
- А с кем я разговариваю? - поинтересовался он.
- Доктор Савенко.
- Вы аспирант? - Что-то он не слышал такую фамилию в разговорах об аспирантах.
- Соискатель.
- Значит, вы пришли из практики? - Вячеслава Сергеевича интересовал возраст его заочного собеседника.
- Я после армии, - раздраженно сказал ему в ответ Савенко. Он терпел эти ненужные и глупые, как ему казалось, вопросы только потому, что спрашивающий был ее мужем. Но уж ни за что бы он сам, своими руками не толкнул его в Петербург, туда, куда уехала его любовь, его надежда, предмет его тайных мечтаний. Он сам страшно хотел поехать на конференцию вместе с ней. Но она почему-то выбрала себе в спутники старика с внешностью добродушной жабы, проректора по науке, которого кто-то из институтских остряков еще миллион лет до нашей эры прозвал Ни рыба ни мясо.
Кто такой этот остряк, жив ли он до сих пор, работает ли еще или, может быть, делся куда-нибудь, никто и понятия не имел, а Ни рыба ни мясо как приходил на работу, слегка помахивая потертым портфельчиком, много лет назад, так и сейчас ходит. И даже, как казалось абсолютно всем, портфельчик у него был все тот же - старый, потрепанный.
- Значит, и сколько дней будет идти конференция, вы не знаете? - задал Серов последний вопрос.
"Не знаю", - хотел ответить Женя Савенко, хотя отыскавшийся накануне факс с сообщением о конференции лежал сейчас на столе Натальи Васильевны перед ним. Он ужасно ревновал Наталью к мужу, он ненавидел Серова. Но если Серов все-таки поедет в Санкт-Петербург и скажет ей, что он, Женя, отказался дать ему необходимую справку, Наталья Васильевна может рассердиться. Этого он не мог допустить. И исходя печалью и ревностью, он взял в руки факс и продиктовал Серову программу, включая время и место проведения банкета.
Серов поблагодарил, извинился за беспокойство и положил трубку. Женя кинул в ответ свою на рычаг и сел на Наташино место за стол. Так он посидел в совершенной неподвижности, молча, потом потрогал ее оставленную на столе самую простую, обыкновенную шариковую ручку, прочитал, что было написано на листе календаря, лежавшем перед ним (кстати, ничего особенного там написано не было, какие-то отрывочные слова, напоминающие о чем-то несделанном), понюхал, не открывая пробки, стоящий сбоку флакончик духов. Открыл передний незапертый ящик стола и увидел в нем пудреницу, старую сломанную линейку, пачку цветных карандашей, коробку скрепок. И небрежность, и обыденность, с которой лежали здесь вещи, к которым притрагивалась она, привели все его чувства в расстройство. Ему хотелось закричать, завыть от невозможности достигнуть того, о чем он мечтал последние несколько лет. А именно - чтобы его назвали любимым и чтобы не к этим дурацким скрепкам, а к нему самому, как было однажды, в страстном порыве притронулись ее руки.
На краю кресла валялся брошенный шарф, в который она куталась, когда на улице шел сильный дождь, который она набрасывала на себя, когда ветер менял направление и дул из окон. Женя взял его и зарылся лицом в него. Шарф хранил ее запах.
Женя знал: Наталья Васильевна не любит сырости, дождя, холодного ветра. Если бы она была не женщиной, а тепличным цветком, на манер Розы для Маленького Принца, он построил бы для нее алмазный колпак и так и носил бы впереди себя на вытянутых руках, опасаясь больше всего, как бы не споткнуться.
Но Наталья Васильевна, которая о мечтах насчет колпака ничего не подозревала, с Женей разговаривала достаточно редко и с чуть заметной улыбкой. Но в те минуты, когда он не смотрел на нее, а такое бывало нечасто, потому что, когда он бывал рядом, он просто пожирал ее глазами, не обращая никакого внимания на насмешки научных сотрудников и лаборанток, она, бывало, останавливала на нем свой внимательный, изучающий взгляд.
Старинные настенные часы в кабинете отбили четверть девятого утра, и Женя, инстинктивно обернувшись, еще успел заметить, как дрогнули стрелки. Регистратура поликлиники института работала с восьми. Значит, сейчас в коридоре начнут собираться больные, к половине девятого придут лаборантки. К десяти - коллеги. Начнется обычный рабочий день. Женя положил шарф на место, подошел к двери, перед тем как выйти, осмотрел кабинет. Все было так, как было в нем, когда он вошел. В вазе за ночь поникли головками три великолепные темные розы, форточки были закрыты, и в кабинете сохранился чуть душноватый запах духов, пыли, книг и увядшей сирени, дотягивающейся кистями до окон третьего этажа. Потянувшись к выключателю, Женя в сотый раз скользнул взглядом по черному пластиковому столу в виде подковы, установленному в центре кабинета для заседаний; по крутящимся стульям вдоль него; по черному шкафчику для посуды, в котором горками высились чашки и тарелки для чаепитий в дни чьих-нибудь рождений; бокалы для отмечания защит. Он посмотрел на авторские свидетельства об изобретениях, дипломы, лицензии и фотографии - в одинаковых рамках, в определенном порядке со вкусом развешанные на стене.
На одной из фотографий в числе других был он сам. Дело происходило несколько лет назад, тоже после какой-то очередной конференции, весной. Все тогда смеялись, радовались удачному продвижению новой темы. На столе виднелись бутылки шампанского, коробки конфет, наполненные бокалы. Он тогда только еще заканчивал институт. У Натальи Васильевны был огромный букет сирени в руках. Кто-то срезал его под самыми окнами. С одного боку Наташу обнимал какой-то старомодного вида высокий мужчина - заведующий лабораторией из смежного по тематике института, рядом с ним стояла спортивного вида блондинка и показывала в объектив что-то вроде почетной грамоты. С другой стороны к его любви довольно тесно примкнул пресловутый Ни рыба ни мясо, а он сам, Женя Савенко, скромно держался на заднем плане, сияя улыбкой в кучке аспирантов. Но и тогда, среди всеобщего веселья, гомона, шуток, эйфории по поводу возможности проводить научные исследования в такое трудное время, среди кулуарных разговоров о том, кто уехал в какую заграницу и зачем, его поддерживало и укрепляло в мыслях твердое знание того, что он связан с этой женщиной, держащей сирень, невидимой нитью надолго, если не навсегда, ибо уже и тогда срок его любви насчитывал не один год.
Женя вздохнул, провел с любовью рукой по стеклу этой фотографии, достал из кармана свой потайной ключ от этого кабинета, через щелочку осмотрел пустой пока еще коридор лаборатории и выскользнул наружу.
А в квартире Натальи Васильевны и Серова в это время сквозь оконное стекло набежало облако, и солнечный луч, потершись о занавеску, скрылся из глаз. Вячеслав Сергеевич, как обычно, принялся за свой завтрак. Хлеб теперь казался ему безвкусным, а кофе несладким. И вообще ему не хотелось ни пить, ни есть. Он выплеснул кофе в раковину и тщательно вымыл чашку. Снял с плечиков серую куртку, взял с подзеркальника ключи от своего "ниссана" и магнитофонную кассету, наугад вытащенную из коробки.
"Что же она все-таки взяла с собой слушать?" - снова вспомнил он. Рукой его жены на кассете, которую он случайно вытащил, было нацарапано карандашиком для бровей: "Оркестр Поля Мориа. "Адажио" Джиозотто". Он помнил, как она переписывала эту кассету несколько дней назад. Он понятия не имел, что это было за адажио. Он вообще не был большим знатоком в музыке. Интересно, была ли с чем-то связана эта мелодия в ее жизни? Он не мог предполагать.
Небрежно он вывел машину со двора. Оркестр Поля Мориа гремел в салоне в колонках. Откуда он взялся, этот Джиозотто? Никогда Вячеслав Сергеевич не слышал такой фамилии. Что еще сочинил?
"Соберись, - сказал он себе, - на утро назначено две операции. Обе достаточно сложные, под микроскопом".
Какой микроскоп! Он с трудом мог фокусировать взгляд на дороге. Неужели он так сильно сдал за последнее время?
Не может быть! Повинуясь внезапному импульсу, он остановился, вышел из машины и позвонил на работу. Потом проверил, есть ли в карманах деньги. Он решил: будь что будет, но больше оставаться в Москве невозможно.
Вячеслав выключил музыку и, свернув с хорошо наезженной им трассы на Ленинградское шоссе, прибавил скорость. Через семь минут он пересек Кольцевую автостраду. Он решил съездить в Питер сам. Просто так, без особой цели, чтобы чем-то занять себя и, может быть, прояснить для себя что-то. Чтобы встретиться там с женой. Объяснить ей, что то непонятное, ужасное, что происходит между ними в последнее время, есть какое-то затянувшееся недоразумение. И с того момента, как он принял решение, пальцы его перестали дрожать. Автострада М 10 сама направляла его в Петербург, и он с готовностью принял ее направление.
2
Семейная идиллия в квартире Алексея Фомина, директора одного из известных автомобильных салонов в Петербурге, ассоциировалась с благоуханием огромного букета роз, принесенного в подарок жене не по какому-то специальному случаю, а просто так, от хорошего настроения, и с обольстительными ароматами, доносящимися из кухни. Сам хозяин дома, к этому вечернему часу уже успев откушать грудку жареной индейки с цветной капустой и молодым картофелем, в благодушном настроении восседал на роскошном кожаном диване в гостиной, просматривая последнюю страницу вечерней газеты. Алена, его жена, в это время на кухне заправляла посудомоечную машину, а сын, десятиклассник Антон, собирал рюкзак, чтобы отправиться с приятелями на какую-то очередную тусовку. Боржоми пузырился перед Алексеем на столике в бокале, на полке лежала новая видеокассета, на завтрашний день было уже замариновано мясо для шашлыка и приготовлен десерт - вино, фрукты, сладости. Веселая компания должна была собраться завтра, в субботний день, у них на даче, на балтийском берегу, неподалеку от Петергофа, а конец уик-энда предстояло опять провести с Аленой в домашнем уюте. Жизнь на данном отрезке времени не сулила особенных тревог и радовала стабильностью и спокойствием.
Антон небрежно простился и ушел вместе с приятелем.
- Будешь задерживаться - обязательно звони! Фомин закрыл за ним дверь, взял газету и переместился на кухню. Его взгляд с колонки анекдотов упал на обзор театральных новостей. На гастроли в Питер опять приезжал Московский театр имени Ленинского комсомола.
- Сходим на "Чайку"? - сказал он жене.
- На любой спектакль, кроме Чехова! - Алена скривила хорошенький ротик. - Классика в школе осточертела!
- Играют Янковский и Чурикова. Не хочешь сходить посмотреть?
- На это старье?
- Старье так старье. - Настаивать он не стал. Хотя сам бы сходил в театр.
Он снял и сложил очки. Потер переносицу. Задумался. Однажды, таким же вот летним вечером, сидя в кресле в маленькой комнатке у одной молодой девушки, он взял со стола томик Чехова. И нежный девичий голос, обращаясь к нему, с интересом спросил:
- Ты какую пьесу у Чехова больше любишь? В ответ он пожал плечами:
- Не знаю, не задумывался.
Девушка помолчала. Потом сказала как о чем-то давно решенном:
- А я, пожалуй, "Чайку". Знаешь почему? Я люблю Нину Заречную. За ее смелость. Ее почему-то, сколько я видела, неправильно представляют. Играют либо истеричку, либо чересчур романтическую особу. А она на самом деле была решительной и смелой. Другая девушка, более трусливая, на ее месте могла бы спокойно выйти за Треплева замуж. Молодой писатель как-никак, пусть и в дядюшкином поместье. И сидела бы она тихонько всю жизнь возле голубого озера, не рыпалась никуда. А Нина выбрала Тригорина и театр. Любовь и карьеру. Свободное плавание вместо тихой пристани.
- И свернула на этом шею. Ты тоже собираешься двигаться по ее стопам?
Девичий голос исчез на мгновение, а потом в нем послышалась улыбка:
- Но она ведь все-таки стала актрисой! Кроме того, наука не театр, шансов быть освистанным гораздо меньше!
- Наука - цирк! Чем смешнее идея - тем лучше номер! Но над упавшими везде смеются безжалостно, имей это в виду!
- Постараюсь не падать!
Разговор был окончен. Теперь он сказал бы, что наука для него - ничто, а любовь - фарс. А девушку ту, чей голос он так явственно сейчас слышал, звали Наташей Нечаевой.
Сколько лет они уже не виделись со времени ее отъезда из приволжского города? Пожалуй, восемь… Исчезла она тогда неизвестно куда. Но как-то однажды все-таки ему позвонила. Сюда, в Петербург. Алена тогда со своей безумной ревностью помешала разговору. А чего ей было ревновать? Обычный разговор - как дела, то да се… Да почему-то он это запомнил. И с того звонка прошло уже года три. Вот время бежит, не догонишь! Забавная она тогда была девушка, эта Наташа… Где она? Странно, почему он все-таки ее вспомнил сейчас? Да и вообще вспоминал иногда. Видно, было в их отношениях что-то эдакое, необычное, что бывает не со всеми…
- Эй, ты спишь? - донесся до него голое Алены.
- Да, что-то задремал…
- Тогда иди в спальню, я сейчас тоже приду! - В голосе Алены послышались игривые нотки. Алексей вздохнул, почесал кончик носа.
- Давай сначала я отведу машину в гараж!
- Это целых полчаса! - капризно вытянула губки Алена.
Действительно, комфортный многоуровневый гараж, в котором он занимал два бокса, находился не совсем рядом с их домом.
- Прими пока ванну, - сказал Алексей.
- Пора переезжать жить на дачу, - вздохнула Алена. - Там гараж в цокольном этаже.
- На работу добираться оттуда сложно, - заметил Алексей и вышел из квартиры. Сегодня он ездил на "опеле-универсале", по верху кузова которого были установлены полозья. По дороге ему пришлось заезжать за покупками, поэтому он и выбрал "универсал". Очень удобная машина как для поездок на рынок, так и на дачу.