Мой опыт подсказывал мне, что очень часто перед тем, как начать работать по внешнему слою канифолью, надо попробовать применить простое мыло и воду. Я очень долго раздумывала, но в конечном итоге все-таки прибегла к этому способу.
Я была очень удивлена, когда служанка постучала в дверь и напомнила мне, что пора завтракать. Я позавтракала в своей комнате и, поскольку у меня выработалась привычка никогда не работать после ланча, выскользнула из замка и отправилась повидаться с Бастидами. Я собиралась просто рассказать им, что произошло с тех пор, пока они проявили ко мне такой живой интерес и беспокойство по поводу того, оставят ли меня в замке или нет.
Старая женщина сидела в своем кресле и была очень рада моему приходу. Она сказала, что дети ушли на урок к господину кюре, что Жан-Пьер, Арман и Габриэль работают и ей доставляет огромное удовольствие встреча со мной.
Я устроилась рядом с ней и сообщила:
– Я видела графа.
– Да, я слышала, что он возвратился в замок.
– И я буду реставрировать картину, и, если у меня все получится удачно, мне поручат завершить всю работу. Я уже начала работать – это портрет одной дамы. Она изображена в красном платье и в украшениях из камней, которые в настоящее время имеют цвет грязи. Но граф сказал, что это изумруды.
– Изумруды, – кивнула она. – Это, наверное, изумруды Гайяра.
– Фамильные драгоценности?
– Да, когда-то они были фамильными драгоценностями.
– А теперь уже нет?
– Они потерялись. Думаю, что во время Революции.
– Значит, замок не всегда находился в руках де ла Талей?
– Не совсем так. Ведь от нас далеко до Парижа, здесь было спокойнее. Однако замок был захвачен.
– Но, судя по всему, он все же устоял!
– Да. Эту историю рассказывают так: восставшие пытались завладеть замком. Вы, наверное, видели часовню? Это самая старая часть замка. С внешней части стены, прямо над самым входом, можно и сейчас увидеть разрушенную кладку. Там, высоко над входом, когда-то находилась статуя святой Женевьевы. Они задумали осквернить часовню. К счастью для замка Гайяр, они решили сначала сбросить статую. Они были пьяны. Обмотав статую веревками, стали тащить ее вниз. Тяжелая статуя свалилась прямо на них и убила троих. Бунтари приняли это за дурное предзнаменование и бросились бежать. С тех пор говорят, что святая Женевьева спасла Гайяр.
– Так вот почему девочку зовут Женевьевой?
– В семье всегда были Женевьевы. И хотя граф де ла Таль тех времен отправился на гильотину, его сын, который в то время был младенцем, попал в заботливые руки, вырос, а со временем вернулся в замок. Вот как любим рассказывать эту историю мы, Бастиды. Мы всегда выступали за народ, за свободу, братство и равенство против аристократов. Однако именно в этом доме рос маленький граф, мы ухаживали за ним, пока не закончились все эти ужасы. Отец моего мужа всегда рассказывал мне об этом. Он был всего на год-два старше графа.
– Так, значит, история вашей семьи тесно переплетается с историей семьи де ла Талей.
– Да, конечно.
– И нынешний граф... он ваш друг?
– Де ла Тали никогда не были друзьями Бастидов, – гордо заявила старая женщина. – Только нашими хозяевами. И они никогда не изменятся... И мы тоже!
Она сменила тему разговора, а через некоторое время я поднялась, чтобы уйти, – пора было возвращаться в замок. Мне не терпелось снова приняться за работу.
После полудня в галерею заглянула одна из служанок и сказала, что господин граф был бы очень рад, если бы я сегодня вечером присоединилась за обедом к семье. Они обедают в восемь часов, и, поскольку народу будет немного, стол накроют в одной из маленьких столовых.
После этого приглашения я едва могла работать. Служанка говорила со мной с превеликим уважением, и это могло означать лишь одно – меня не только посчитали достойной заняться реставрационными работами, но достойной более высокой чести – отобедать в их обществе.
Я стала думать, что бы надеть. У меня было всего три подходящих для вечера платья, но, увы, далеко не новых. Одно было из коричневого шелка, отделанное кружевом кофейного цвета, второе – из строгого черного бархата с белым кружевом вокруг ворота и третье – серое из хлопчатой ткани в пурпуровую шелковую полоску. Выбор пал на платье из черного бархата.
Я никогда не могла работать при искусственном освещении. Поэтому, как только стало смеркаться, отправилась в свою комнату, где вынула платье и осмотрела его. К счастью, бархат не подвержен ни возрасту, ни моде, но вот фасон явно устарел. Я приложила его к себе и посмотрелась в зеркало. Щеки немного разрумянились, глаза, в которых отражался черный бархат, выглядели совсем темными, прядь волос выбилась из высокого пучка на макушке. Презирая себя за столь глупое поведение, я отложила платье, поправила волосы, и в этот момент раздался стук в дверь.
Вошла мадемуазель Дюбуа. Она бросила на меня взгляд, полный отчаяния и недоверия, и едва выдавила и себя:
– Мадемуазель Лоусон, это правда, что вы будете обедать со всей семьей?
– Да. Это вас удивляет?
– Конечно, ведь меня никогда не приглашали к столу!
– Смею вас уверить, – постаралась я утешить мадемуазель Дюбуа, – что со мной просто намерены обсудить ряд деловых вопросов относительно картин, а это гораздо легче сделать за обеденным столом.
– Вы имеете в виду графа и его кузена?
– Да, полагаю...
– Считаю необходимым предупредить вас, что граф имеет дурную репутацию в отношении женщин.
– Но он не видит во мне женщину, – возразила я. – Я приехала сюда, чтобы реставрировать его картины.
– Про него говорят, что он очень черствый, но, несмотря на это, некоторые находят его неотразимым.
– Дорогая мадемуазель Дюбуа, мне еще ни разу не попадался ни один неотразимый мужчина.
– Но вы еще не очень старая!
Еще не очень старая! Уж не думает ли она, что мне уже тридцать? Увидев, что я раздражена, гувернантка поспешила добавить:
– И еще эта несчастная женщина – его жена. Здесь об этом говорят такое... просто ужас. Согласитесь, малоприятно жить под одной крышей с человеком, которого подозревают в преступлении...
– Думаю, что нам обеим ничего не грозит, – сказала я совершенно искренне.
Она подошла совсем близко ко мне.
– Я запираю на ночь дверь, когда граф находится в замке. Вам следует делать то же самое. Вдруг ему придет на ум поразвлечься с кем-нибудь из тех, кто есть в доме. Вы никогда не можете быть уверены...
– Спасибо, приму это к сведению, – заметила я, лишь бы успокоить ее и попытаться выставить из комнаты.
Неужели, сидя в тиши своей спальни, она предается эротическим мечтам о попытках графа совратить ее? – с удивлением подумала я. Я была уверена, что с этой стороны ей грозит такая же "опасность", как и мне.
Я умылась и надела бархатное платье. Затем высоко зачесала волосы, вколов массу шпилек, чтобы не выбилась ни одна прядь. На платье я приколола брошь, принадлежавшую моей матери, – очень простую, – но очаровательную вещицу, украшенную мелкой бирюзой и жемчужинами. Я была готова за десять минут до того, как за мной пришла служанка, чтобы проводить в столовую.
Мы прошли в крыло замка, относившееся к семнадцатому веку, – самую позднюю пристройку, – в большой зал со сводчатым потолком. Было бы странно, если бы небольшая семья обедала за таким огромным столом. Поэтому я совсем не удивилась, когда меня повели в небольшую комнату, выглядевшую очень уютно. Окна, на которых висели темно-синие бархатные шторы, были довольно широкие и отличались от тех узких амбразур в толстых стенах, которые хотя и служили хорошей защитой от врагов, зато пропускали совсем мало света. На мраморной каминной доске стояли канделябры с зажженными свечами. Такой же канделябр возвышался в центре стола, который был уже накрыт.
Филипп и Женевьева уже находились в комнате. Оба выглядели немного подавленными. На девочке было серое шелковое платье с кружевным воротником; волосы собраны сзади и скреплены шелковым бантом. Она вела себя очень сдержанно и совсем не походила на ту девочку, которую я видела раньше. Филипп в вечернем костюме выглядел еще более элегантным, чем при нашей первой встрече. Казалось, он искренне обрадовался, увидев меня за столом.
– Добрый вечер, мадемуазель Лоусон, – с улыбкой обратился он ко мне.
Я ответила на его приветствие, и это вышло так, будто мы связаны какой-то тайной.
Женевьева пробормотала какую-то любезность.
– Позволю себе высказать предположение, что вы провели довольно интенсивный рабочий день в галерее, – продолжил Филипп.
Я утвердительно кивнула и сказала, что он прав: я действительно хорошо потрудилась и сделала большую часть подготовительной работы.
– Это, должно быть, захватывающее дело, – предположил он. – И я уверен, что вы добьетесь успеха.
Судя по всему, Филипп говорил вполне искренне, но, пока мы беседовали, он постоянно прислушивался, не идет ли граф.
Тот появился точно в восемь часов, и мы заняли свои места. Граф – во главе стола, я – справа от него, Женевьева – слева. Филипп – напротив. Подали суп, граф стал расспрашивать меня, как идут дела в галерее.
Я повторила все то, что уже сказала Филиппу. Он проявил к этому вопросу гораздо больший интерес то ли потому, что его заботила судьба картин, то ли потому, что хотел показаться вежливым и внимательным, – во всяком случае, я не могла утверждать это с уверенностью.
Я сообщила ему, что решила сначала отмыть картину водой с мылом, чтобы удалить с поверхности слой грязи.
Он дружелюбно посмотрел на меня и сказал:
– Я слышал об этом. Вода должна постоять в особом кувшине, а мыло следует приготовить в новолуние.
– Нет, мы уже не придерживаемся таких предрассудков, – ответила я.
– Значит, вы лишены предрассудков, мадемуазель?
– Как и большинство из нас.
– Да, вы слишком практичны для таких причуд. У нас тут были такие люди... – Его взгляд перешел на Женевьеву, и девочка буквально вжалась в кресло. – Гувернантки, которые не захотели оставаться в этом доме, заявляя, что в замке водятся призраки; другие просто уезжали, ничего не объяснив. Но что-то их здесь не устраивало – либо мой замок, либо моя дочь.
Когда он смотрел на Женевьеву, в его глазах читалась откровенная неприязнь, и я почувствовала, как во мне нарастает чувство протеста. Он был человеком, которому всегда требуется жертва. Он и меня пытался ужалить в галерее. Но я-то вполне могла постоять за себя.
– Что касается привидений, то немудрено повстречать их в таком загадочном замке, как ваш. Хотя мне с отцом не раз приходилось бывать в старинных домах, но, увы, никаких призраков я не видела.
– Английские привидения, должно быть, ведут себя более сдержанно, чем французские. Они не приходят без приглашения, а это значит, что являются только к тем, кто их боится. Возможно, однако, я ошибаюсь.
Я вспыхнула:
– Но они должны были бы заимствовать кодекс поведения из тех времен, в которых жили. А как известно, этикет во Франции был всегда более жестким, чем в Англии.
– Вы, конечно, правы, мадемуазель Лоусон. Англичане всегда отличались тем, что появлялись без приглашения.
Филипп внимательно следил за нашим разговором, Женевьева – с некоторым страхом. Она боялась за меня, так как я дерзнула ввязаться в разговор с ее отцом на довольно рискованную тему.
После супа подали рыбу, и граф обратился ко мне с бокалом в руке:
– Хотелось бы, чтобы вам понравилось это вино, мадемуазель Лоусон. Оно из наших собственных виноградников. Вы разбираетесь в винах так же хорошо, как в картинах?
– В этом я мало что понимаю.
– О, пока вы здесь, вы еще много услышите о винограде и вине. Надеюсь, наши разговоры не покажутся вам скучными и утомительными.
– Уверена, что они мне будут интересны. Я всегда с большим удовольствием постигаю новое.
Он улыбнулся одним уголком рта.
Гувернантка! – подумала я. Если бы мне когда-нибудь и пришлось избрать эту профессию, я бы выработала правильную манеру поведения.
Филипп неуверенно вклинился в наш разговор:
– С какой картины вы начнете работу, мадемуазель Лоусон?
– Это портрет, написанный в прошлом веке, точнее, в середине прошлого века. Предположительно в тысяча семьсот сороковых годах.
– Вот видите, кузен, – сказал граф, – мадемуазель Лоусон очень знающий специалист. Она любит картины и упрекает меня в небрежном отношении к ним, как родителя, который не выполняет своего долга по отношению к детям.
Женевьева в полной растерянности опустила глаза.
Граф обратился к ней:
– Вы должны воспользоваться пребыванием мадемуазель Лоусон у нас в замке. Можете поучиться у нее энтузиазму.
– Да, папа, – пролепетала Женевьева.
– И, кроме того, – продолжал он, – можете попросить ее общаться с вами по-английски, тогда вы будете говорить на этом языке вполне прилично. Пусть мадемуазель Лоусон, когда она не будет занята работой с картинами, расскажет вам об Англии и англичанах, чтобы поближе познакомиться с их менее жестким этикетом. Это может придать вам уверенности и... апломба.
– Мы уже говорили по-английски, – вмешалась я. – У Женевьевы хороший словарный запас. Произношение – это, конечно, проблема, но лишь до тех пор, пока не представится возможность свободно разговаривать с носителем языка.
И опять я веду себя как гувернантка, подумала я и была уверена, что граф подумал то же самое. Но я, во всяком случае, сделала все возможное, чтобы защитить Женевьеву и бросить ему вызов. Я чувствовала, как во мне с каждой минутой растет чувство неприязни к графу.
– Это для вас блестящая возможность, Женевьева... А вы ездите верхом, мадемуазель Лоусон?
– Да, с удовольствием.
– В конюшне много лошадей. Один из конюхов посоветует вам, какую лошадь лучше всего выбрать для верховой езды. Женевьева тоже занимается этим... немного, правда. Так что вы можете совершать прогулки вместе. Нынешняя гувернантка слишком робкая девица. Женевьева, вы могли бы показать мадемуазель Лоусон окрестности замка?
– Да, папа.
– Боюсь, наши места не особенно красивы. Земли, на которых возделывают виноградники, редко отличаются привлекательностью. Но, заехав чуть подальше, можно найти интересные места и увидеть такое, что доставит вам удовольствие.
– Вы очень добры. Я с радостью поезжу верхом.
Он махнул рукой, и Филипп, чувствовавший, что ему пора принять участие в разговоре, снова переключил наше внимание на картины. Я стала говорить о портрете, над которым начала работать. Объясняя некоторые детали, я специально сделала акцент на некоторых технических аспектах в надежде поставить графа в затруднительное положение. Он внимательно слушал, и слабая улыбка порой мелькала в уголках его рта. Меня очень угнетало ощущение, что он, очевидно, догадывался о том, что за мысли бродили в моей голове. А если так, то, значит, знал, что он мне не нравится, и, совершенно очевидно, именно это подогревало его интерес к моей особе.
– Вне всякого сомнения, – продолжала я, – что, хотя портрет далеко не шедевр, художник обладал редким чувством колорита. Платье окажется потрясающим, а изумруды, если удастся восстановить их первозданный цвет, будут смотреться просто великолепно!
– Изумруды?.. – удивился Филипп.
Граф посмотрел на него.
– Да, это как раз та картина, где их можно видеть во всем великолепии. Было бы так любопытно посмотреть на них хотя бы на холсте.
– Да, это единственная возможность, – пробормотал Филипп, – увидеть их.
– Кто знает? – сказал граф и, повернувшись ко мне, пояснил: – Филипп очень интересуется изумрудами.
– А разве не все мы интересуемся ими? – возразил Филипп с необычной для него резкостью.
– Нуну говорила, что они должны быть где-то в замке, – произнесла Женевьева срывающимся от волнения голосом. – Если бы мы могли их... О, это было бы прекрасно!
– Ваша старая няня без сомнения говорит правду, – с сарказмом произнес граф. – И я согласен, что было бы замечательно, если бы мы нашли их... не говоря уж о том, что они значительно увеличили бы состояние нашей семьи.
– Еще бы! – воскликнул Филипп с загоревшимися глазами.
– Вы думаете, они находятся в замке? – спросила я.
– Но они никогда нигде больше не появлялись, – убежденно ответил Филипп. – А камни, подобные этим, легко узнать. И от них практически невозможно избавиться.
– Мой дорогой Филипп, – заметил граф, – вы забываете, в какое время они пропали. Сто лет назад, мадемуазель Лоусон, такие камни можно было распилить, продать по частям, и про них бы все забыли. Рынок был наводнен драгоценностями, украденными из особняков и дворцов Франции теми, кто мало разбирался в их ценности. Думаю, что такая же судьба постигла изумруды Гайяра. Те канальи, которые проникли в замок, украли наши сокровища, совершенно не понимая их истинной стоимости. – Гнев, на мгновение вспыхнувший в его глазах, погас, и он снова обратился ко мне: – Ах, мадемуазель Лоусон, как хорошо, что вам не пришлось жить в те дни. Вы бы так страдали при виде выброшенных из окон картин, которые валялись на улице в грязи и воде, после чего они... как это вы назвали?…, начинали "зацветать".
– Это просто трагедия, что тогда погибло столько ценностей. – Я обернулась к Филиппу: – Расскажите, пожалуйста, еще об изумрудах.
– Семья владела ими в течение многих-многих лет, – начал он. – Сколько они стоили, сказать трудно, ибо стоимость их менялась столько раз, постоянно возрастая. Точнее было бы сказать, что они бесценны. Камни хранились в комнате-сейфе нашего замка. И тем не менее в дни Революции были потеряны. Никто не знает, что с ними произошло. Но почему-то всегда считалось, что они где-то в замке.
– Регулярно устраиваются их поиски, – добавил граф. – У кого-нибудь возникает очередная идея, и все приходят в волнение. Мы ищем, копаем, стараемся обнаружить потайные места в замке, которые годами оставались скрытыми от наших глаз. Словом, развиваем бурную деятельность, а изумруды так и не найдены.
– Папа, – вскричала Женевьева, – а не могли бы мы снова заняться поисками сокровищ?
В этот момент подали фазана. Он был просто великолепен, но я едва к нему притронулась. Меня полностью захватила рассказанная история. Плюс ко всему я весь день находилась в величайшем возбуждении, так как мне было позволено остаться.
– Вы произвели такое сильное впечатление на мою дочь, мадемуазель Лоусон, – сказал граф, – что она теперь думает, будто вам удастся сделать то, что оказалось не под силу другим. Вы хотите организовать новые поиски, Женевьева, так как убеждены, что вместе с мадемуазель Лоусон добьетесь успеха?
– Нет, – ответила Женевьева, – я так не думаю. Я просто хочу еще раз поискать изумруды.
– Однако вы очень нелюбезны! Извините ее, мадемуазель Лоусон. А вас, Женевьева, я прошу показать мадемуазель Лоусон наш замок. – Затем он обратился ко мне: – Вы еще не обследовали его, насколько я знаю, но очень хотели бы сделать это, ибо этого требует ваша тяга к знаниям. Не сомневаюсь, что ваш отец так же хорошо понимал и разбирался в замках, как вы в картинах. Поэтому, кто знает, а вдруг вы сможете обнаружить какие-нибудь тайники, которые столетиями скрывались от наших глаз.
– Да, мне бы очень хотелось подробнее познакомиться с замком, – согласилась я. – И если Женевьева согласится мне его показать, я буду ей весьма признательна.