– А зачем бежишь? У тебя же алиби, – спросил через какое-то время Виталик. – Потом, он, наверное, тебе что-то оставил – деньги, дом?
– Не знаю, – ответил Игорь. – Он не собирался умирать.
На некрасивом лице Виталика мелькнуло новое выражение – задумчивое и нервное.
– Ладно, поехали, – сказал он вдруг. – Даже круто – спасать кого-то от полиции.
В Мессине, куда они попали как раз к отплытию вечернего парома, Виталик вдруг доказал, что тоже не чужд авантюризма. Он позвонил матери, а потом предложил Игорю сопровождать его и дальше, через Калабрию в Неаполь. Они купили билеты на паром, погрузили машину и поднялись на палубу. Глядя, как медленно удаляется берег, как тонут в голубой дымке очертания города и совсем прозрачным становится силуэт Этны, укрытой легкими облаками, Игорь мысленно прощался с Сицилией – волшебным островом, где он жил как будто во сне. Даже теперь он не до конца еще осознавал, что должен пробудиться.
На пароме они с Виталиком взяли пива и по куску пиццы. За едой Виталик спросил, что он собирается делать дальше, но Игорю нечего было ответить. Для себя он решил, что будет продвигаться на север, в сторону Женевы, где жил компаньон Георгия Вальтер. Так и этак обдумывая ситуацию, он склонялся к мысли, что Вальтер единственный, к кому он может обратиться за помощью.
– Как думаешь, за что его убили? – полюбопытствовал Виталик, глядя с палубы вниз, на мутную воду пролива.
Игорь решил прекратить дальнейшие расспросы.
– Не знаю, он мне ничего не рассказывал. А я ничего не спрашивал. Просто спал с ним, и все.
На губах младшего Чистякова выступила желчная усмешка. В эту минуту выражение некрасивого рябоватого лица удивительно напомнило застывшие черты Максима Измайлова.
– Тебе, похоже, тупо по барабану. Главное, чтобы платили, да? А потом в сторону отскочить.
Игорь хотел сказать, что, если бы его, Виталика, жизнь делала такие повороты, он бы тоже научился отскакивать в сторону быстрее, чем сверху упадет очередной обломок. Но продолжать эту тему не хотелось. Он спросил:
– Что сказала мать?
– Так, ничего, они еще не знают. Я позвонил, что я уже в Палермо.
– А как тебе вообще тут живется? Не скучно?
– Я же не всю жизнь буду сидеть на Сицилии, – возразил тот, почему-то краснея. – Закончу универ и займусь бизнесом вместе с отцом. – Через какое-то время он задумчиво предположил: – А может, это ваши филиппинцы? Отец говорит, прислуге никогда нельзя доверять.
Игорь, который почему-то был уверен, что Гиена и Павиан лежат в кровавой луже на кафельном полу пристройки для слуг, мотнул головой.
– Нет, они бы не смогли.
– Да ладно, из-за денег можно все, – пожал плечами Чистяков.
Когда они забрали машину с парома, было уже поздно продолжать путь, и Виталик предложил заночевать в рыбацком городке с говорящим названием Сцилла. Немного поблуждав по центру, они нашли студенческий хостел и сняли номер с двумя кроватями, с общей ванной в коридоре. Пока Виталик умывался, Игорь вышел в холл, приткнулся спиной к кофейному автомату, включил планшетник. Он поймал вай-фай и, прихлебывая кофе, отдающий водорослями, набрал по скайпу Бяшку.
– Не, я бодрый, как электрический скат, – отозвался приятель на вопрос о самочувствии. – А ты чего там? Все изображаешь жертву?
– Кто-то утопил в бассейне Коваля, – сообщил Игорь. – Вскрыли сейф… В общем, я теперь в бегах.
Бяшка присвистнул.
– А Минздрав предупреждал.
– Наверное, поеду к Вальтеру. Ну, это компаньон Измайлова, он в Женеве… Вообще, не знаю, что делать. Можно, конечно, в полицию пойти – у меня вроде алиби. Но все равно как-то стремно.
– Чего, реально Ковалю карачун? – потягиваясь перед камерой, удивился Бяшка.
– Ну да. В бассейне, с кляпом во рту.
– И что теперь? – спросил Бяшка, видимо, туго соображавший с похмелья.
– У меня есть аргентинский паспорт, денег немного. Но в Россию мне нельзя. В общем, надо с кем-то обсудить, кто может дать совет.
Бяшка хмыкнул.
– Ну, Вальтер тебе даст и совет, и минет… А сейф чего? Много бабла-то было?
– Откуда я знаю? Коваль вроде гостей каких-то ждал… По ходу, они его заставили сейф вскрыть. У нас сигнализацию должны были подключить на будущей неделе.
– Ясно… Китаец сказал, твой Измайлов с зоны откинулся. Знаешь уже?
– Знаю, только он не мой, – сказал Игорь.
– Ну понятно… И что теперь делать будешь?
Бяшка тормозил, связь тоже. Игорь пообещал завтра перезвонить и отключился.
– Это у тебя Коваля айпад? – спросил Виталик, который тоже вышел в холл.
– Нет, это мой, – сказал Игорь и увидел, что Чистяков ему не поверил.
В тесном номере они разделись в темноте, улеглись в узкие кровати, разделенные тумбочкой. Игорь слышал прерывистое дыхание Виталика и ждал, что тот заговорит, протянет руку или просто переберется к нему в постель. Все эти несколько часов он видел, что в душе младшего Чистякова происходит непростая борьба. Ему совсем не нравился Виталик, но сейчас он был готов ответить на чужое чувство, только чтобы не оставаться одному. Но сосед так и не решился что-то предпринять; немного поворочавшись на скрипучей кровати, он затих. Игорь тоже начал засыпать.
События прошедшего мешались в его сознании. Как наяву он видел спину утопленника, белеющую в воде, и все же не мог по-настоящему поверить в смерть Майкла и не чувствовал скорби. Он испытывал только страх перед будущим, как человек, спасшийся после кораблекрушения на надувном плоту и затерянный в океане. Никто не спешил ему на помощь, некому было послать сигнал SOS. Оставалось только надеяться, что его прибьет течением к дружелюбному берегу, а не к острову людоедов.
Пробудился он оттого, что почувствовал рядом чье-то присутствие. На мгновение мелькнул давнишний повторяющийся кошмар – сухопарый старик без половины лица склоняется над ним и смотрит пустой глазницей; но человек, присевший на тумбочку у его постели, принадлежал к миру живых. Это был Илья Ефимович, отец Виталика, рано полысевший мужчина в дорогом костюме и щегольском галстуке.
Самого Виталика уже не было в номере. В тесной комнатке находился еще один посторонний, водитель Чистякова. Он вытряхивал вещи Игоря из рюкзака.
– Вставай, одевайся, – в приказном тоне потребовал Илья Ефимович. – Где планшетник Коваля?
Игорь достал компьютер из-под подушки.
– Что здесь?
– Музыка, игры, – проговорил Игорь, поднимаясь и натягивая джинсы. – Это мой планшет.
– Проверим, – пообещал Илья Ефимович. – Ну, рассказывай, что знаешь.
– Ничего, – ответил Игорь, в эту минуту испытывая острую неприязнь к Виталику, его папаше и ко всей их несимпатичной семье.
Старший Чистяков наклонил низко висящий пластиковый плафон и направил свет лампы в лицо Игоря, как делают следователи в фильмах про контрразведку.
– Я, конечно, не думаю, что ты причастен, у тебя кишка тонка для таких дел. Но вот моего сына ты зря в это втянул… В общем, отвезем тебя в полицию.
Игорь натянул футболку и начал запихивать свои вещи обратно в рюкзак. Он чувствовал злость.
– Да без проблем, поедем. Только я расскажу там про вашего Виталика.
– Что ты расскажешь?
– Ну, например, про незабываемый секс на диком пляже. И в вашей конюшне. И в нашем бассейне. Может, это он Коваля утопил? От ревности. Он не первый, кто сходит по мне с ума.
Илья Ефимович брезгливо скривился.
– Ну ты, наглая зверюшка… Только посмей впутать моего сына, я тебе доставлю!
– Он уже впутался, – возразил Игорь. – Поехал же со мной… И еще я скажу, что вы забрали планшет, чтобы украсть пин-коды и номера счетов.
Хрустя пальцами, Чистяков какое-то время молча разглядывал его, потом схватил за ворот футболки.
– Ты хоть понимаешь, на кого наехал? Да я тебя как муху раздавлю. Мокрого места не останется!
– И что вы сделаете? Мне-то нечего терять, а вот ваш Виталик…
– У вас правда что-то было?
Игорь оттолкнул лезущий в лицо белый, словно парафиновый кулак.
– Спросите у него.
Илья Ефимович подумал с полминуты.
– Ладно, можешь катиться на все четыре стороны. Но учти – если попадешься, мою семью не впутывай. Мы тебя не знаем. Коваль, может, различал, а для меня вы все на одно лицо… И про Витальку лучше забудь, что ты с ним вообще знаком.
Илья Ефимович сунул планшетник под пиджак, еще раз оглядел комнату и вышел вместе с водителем.
Игорь хотел крикнуть им вслед что-нибудь обидное – про Виталика, про его мамашу, которой нужно разводить не лошадей, а коров, таких же, как она сама, – но сдержал этот порыв. Он понимал, что злить Чистякова опасно и глупо и что нужно убираться из города как можно скорее. Побросав вещи в рюкзак, он вернул сонному портье ключ от номера и отправился на автовокзал.
Vita Nova
– Вот-с, – указал он кругом, – живу Зосимой. Трезвость, уединение и нищета – обет древних рыцарей.
– Вы полагаете, что древние рыцари давали такие обеты?
Федор Достоевский
Когда явилась уверенность, что приговор не грозит реальным сроком, Фридман начал бодро фантазировать на тему встречи Георгия Максимовича с волей. Адвокат советовал отметить это событие непременно в бане, с девочками и рекой спиртного, в кругу преданных друзей. Георгий нехотя отшучивался, но баня и прочие соблазны вольной жизни все чаще беспокоили его ночами. Он чувствовал, что вновь слишком близко подошел к пределу, за чертой которого человек перестает быть самим собой, превращаясь в амебу со сломанным внутренним хребтом.
Поначалу тюрьма словно взялась опровергнуть весь опыт его предыдущей жизни. Но, пережив первое потрясение ареста, пройдя через отчаяние, панику, сквозь липкий, изнурительный, комком сжимающий мошонку страх, он вдруг обнаружил в себе огромный запас сопротивления. Привычка довольно скоро укрыла налетом обыденности вещи, которые поначалу представлялись невозможной дикостью, внушали брезгливость и бессильный протест. Поддержали близкие – Казимир, Эрнест, Максим и Саша Марков, который тоже был заключен под стражу, но смог выйти под подписку около полугода назад. Связи с привычным человеческим миром, с волей, внушали спасительные надежды и затуманивали оптику реальности.
Примиряло с действительностью и то, что в заключении, как и на свободе, большинство экзистенциальных вопросов решалось при помощи денег. Здесь даже весомее статус человека определялся финансовым благополучием, и тот, кто мог похвастать излишками продуктов в передачах, запасами чая, сигарет, средств на личном счете и скомканных бумажек в потайных местах, мог рассчитывать хотя бы на видимость уважения.
Благодаря помощи друзей и расставанию со значительными суммами Георгий избежал тех душевных и физических травм, которые объективно угрожали ему в противном случае, и даже смог сносно организовать свой быт. Его довольно быстро перевели в "белую" камеру на "белом" этаже, где пришлось уживаться всего с пятеркой соседей, ожидавших суда по тем же экономическим статьям – уход от налогов, мошенничество, легализация. Он взял за правило особенно не сближаться ни с кем из товарищей по несчастью, но оказывал помощь скудно обеспеченному и неустроенному уголовному сообществу, тем самым обеспечивая себе хотя бы призрачные гарантии безопасности.
Постигая шавасану – позу трупа, дающую покой сознанию и отдых телу, – он учился принимать уязвимость и несовершенство плоти, чьим вечным заложником является дух. Он часто думал о том, каким закономерно значимым в тюрьме становится Слово – именно потому, что здесь обрывался предел его власти, заканчивалась территория "разумного эгоизма", "общественного договора" и прочих достижений цивилизации. Но самым важным, пожалуй, мировоззренческим итогом явилась убежденность в том, что вся государственная система наказаний существует лишь с одной целью – показать человеку, как просто и быстро он может быть превращен в животное, вместо слов издающее вопли, мычание, вой или молча блюющее и харкающее кровью.
Он подспудно готовил себя к тому, чтобы выжить и в колонии, но с приближением назначенной даты суда внезапно почувствовал острое, уже физическое отвращение к вкусу и запаху тюрьмы, к застоявшейся в коридорах и камерах спертой вони отчаяния. Жажда свободы была так сильна, что минутами он понимал людей, которые сводили счеты с жизнью, лишь бы не возвращаться в камеру или в зону.
Во время разбирательства он еще мог сохранять видимость спокойствия, но в день оглашения приговора почти потерял самоконтроль. Он чувствовал скачки давления, жалел, что постыдился попросить у дежурной таблетку валидола, из последних сил боролся с приступами тошноты. Стоило огромного труда остаться на месте, когда он услышал среди прочих ничего уже не значащих слов "с освобождением в зале суда".
Радостные возгласы, суматошные объятия оглушили, опьянили, как неразбавленный спирт, и стихли в коридорах у поста охраны, где нужно было дожидаться решения, ставить свою подпись на бумагах и выполнять какие-то еще механические движения, слишком напоминающие ритуалы запутанных сновидений, обрывки чужого кошмара. Марков и Казимир, как и обещал Фридман, приговоренные к штрафам, уехали сразу после оглашения. Карпцов остался – договаривался о чем-то с прокурорскими, читал решение, объяснял Георгию порядок действий, сопровождал на пост и к выходу из здания. Потом, у дверей, протянул руку и улыбнулся.
– Иди, я тут закончу. Сын тебя ждет.
Солнце заливало весенним светом двор, заставленный машинами, закатанный асфальтом вплоть до узких газонов, где не росло ни деревца, ни куста. Максим, спокойный и неулыбчивый, стоял возле джипа. Они обнялись. Бывший сменный водитель Георгия Марат, когда-то тоже отсидевший год или полтора за драку с поножовщиной, двумя руками пожал протянутую ладонь.
– Хорошо выглядите, Георгий Максимович, как с курорта.
– Только что без сувениров.
– Ага! – кивнул водитель, улыбаясь во весь рот. – Известно, какие оттуда сувениры.
Георгий все еще чувствовал слабость, но голова удивительным образом вдруг стала ясной, как после обморочного сна.
Они поехали мимо Таврического сада, по Литейному, по Невскому, и он с чувством радостного узнавания смотрел из окна машины на освещенный ясным предзакатным светом город. Проспект словно приветствовал его, обнимая по-дружески. Это было хорошо и странно, как вернуться в прежнюю жизнь, словно и не было двух лет в тюрьме, а только привиделось неприятное. Он испытывал давно забытое ощущение телесного счастья. И даже ноющее чувство голода – он ничего не ел весь день – лишь добавляло к эйфории яркие ноты. Теперь он мог забыть о распорядке еды и сна, предопределенном чужой, равнодушной силой.
Максим повез его в ресторан. Ужинать вдвоем с сыном было тоже странно и хорошо. Георгию хотелось шутить, усмехаться чужим шуткам; он говорил:
– Тюрьма учит только одному. Понимаешь, что без хорошего стейка и рюмки коньяка существование человека теряет смысл… Твоя тетка и моя жена изобрела универсальный способ, как сделать из мужчины монаха, заставить гулять и питаться по часам, заниматься спортом и самосозерцанием. Надо засадить его в тюрьму.
Сын вглядывался в его лицо, как смотрел когда-то в детстве, словно пытаясь ответить на какие-то важные для себя вопросы.
– Я уже давно совсем не пью алкоголь. Извини. Наверное, нужно придумать какие-то ободряющие слова, но я не уверен, что ты хочешь это слышать.
– Расскажи, как ты живешь, – попросил Георгий с искренним интересом.
Максим откинулся на стуле.
– В последнее время у нас много нового. Преодолеваем репутационные потери, как говорят маркетологи. Хорошо пошли смежные направления – демонтаж, переработка строительных отходов…
– Наверное, это не самое важное. Мне хочется знать, как вообще твоя жизнь? Что за история с Таней? Что у тебя происходит?
Максим опустил глаза.
– Собирался сообщить тебе, не было случая. Я, по-видимому, скоро женюсь. Она студентка, москвичка. На следующей неделе должна приехать в Петербург, я вас познакомлю.
– Что ж, отлично, – улыбнулся Георгий, про себя отмечая внезапную напряженность всей его позы. – Хорошая девушка? Ты давно с ней знаком?
– Да, мы встречаемся больше полугода. Это Кристина, старшая дочь Владимира Львовича.
Георгий испытал неприятное удивление. Он знал от Маркова и Карпцова, что Максим ведет проекты для компании Володи, но ему не приходило в голову, что сотрудничество зашло так далеко. Мысленно он перескочил препятствие: "Пусть сам решает, взрослый человек".
Совсем не хотелось думать о сложном. Важнее было простое и главное – свободен, здоров, снова пьян давно забытой ресторанной сытостью, готов к свершениям, какой бы призрачной ни казалась ему эта перспектива еще несколько часов назад.
– Что ж, любопытные новости. Мы еще поговорим… Конечно, это твой выбор.
Улыбчивая молоденькая миловидная официантка, по виду студентка на вечерней подработке, предложила выбрать десерт. Георгий с удовольствием задержал взгляд на свежем, ясноглазом лице.
– Пожалуй, можно попробовать вот это, с клубникой.
– Изменяешь своим пристрастиям? – не удержался от иронии Максим.
– Скорее, очистился от страстей постом и молитвами, – усмехнулся Георгий и тут же почувствовал желудком всю огромную усталость этого дня.
В машине, откинув голову и прикрыв глаза, он даже задремал на несколько секунд. Но когда издалека, с моста, открылся подновленный, окрашенный в цвет топленых сливок фасад дома на Мытнинской набережной, вновь ощутил нарастающее волнение. Он возвращался в "свою крепость", словно разоренный барон, потерявший власть, богатство и войско – все, кроме чести и родового замка. Соседнее здание, которое перед самым его арестом разобрали под реконструкцию, теперь было полностью отстроено. На секунду Георгию показалось, что в окнах квартиры блеснул свет, но затем он понял, что ошибся, принял желаемое за действительное. Его никто не мог ждать.
– За квартирой мы следили, – сообщил Максим. – Я вызвал Нину Ивановну, она прибралась к твоему приезду, в холодильнике есть продукты. Она сейчас работает в другой семье, но готова в любой момент вернуться. Я зайду с тобой, потом поеду. У меня еще дела сегодня.
Вместе они поднялись по лестнице, Максим передал ему ключи. Георгий вошел и чутко замер на пороге – ему снова показалось, что из-под двери гостиной мелькнул свет. Затем явственно раздался какой-то шорох, и следующую секунду он услышал голос Маркова:
– Лицом к стене, руки за голову!