С тем все разошлись. Служанка осталась в спальне. Чжэньнян выразительно посмотрела на студента, и тот понял смысл ее взгляда: оба условились о свидании. Ближе к вечеру, когда младшие сестры удалились в свою комнату, Чжэньнян привела студента к себе в спальню. Для этого ей пришлось силком утащить сестер к срединным воротам:
- Пойдемте закроем ворота. Дело к вечеру. Те в один голос заметили:
- Сестрица! Не закрывай ворот. Вдруг матушка захочет ночью поговорить с кем из родных или с братом. Ни я, ни сестра не умеем открывать замок.
- Это приказ матушки. Разве мы не женщины? Если матушка прознает, что не запираем дверей, с каким лицом мы предстанем перед ней? Что же до студента, то вряд ли матушке понадобится звать его ночью.
С этими словами все трое вышли во двор и заперли на засовы ворота. Потом они еще раз пошли в комнату матери и убедились, что та спокойно спит.
- Она приняла лекарство и тотчас смежила веки, - сказала Чжэньнян. - Пусть каждая из нас время от времени приходит сюда. Я пойду прилягу, а потом сменю кого-нибудь из вас. Так никто не утомится и не устанет. Ко второй страже сменю вас.
- Сестрица! Не спи долго! Приходи ко второй страже, - попросила одна из сестер.
- Хорошо. - И она вышла из комнаты.
- Юй, ты видела, каким взглядом обменялись студент и Чжэньнян, когда нынче утром мы были в комнате матушки? - спросила младшая. - До чего странно! - Она потупилась и покраснела. - Не иначе как сестрица имеет на него виды. Бедное благоуханное сердце! Наверное, влюбилась. Он, похоже, любвеобильный. Ну а если здесь не любовь, то тогда что? То-то она была очень уж оживлена!
- Я тоже удивилась, - ответила ей Юйнян. - Едва Силан вышел, я подумала, что они что-то замышляют. Клянусь, она спрятала его в своей спальне. Иначе зачем она поспешила увести нас к воротам? Это доказывает, что они что-то замышляют, тем более что матушка крепко спит. Давай пойдем к ней в спальню и поглядим. Если у нее в комнате возня и шум, мы помешаем им. Не одной же ей наслаждаться любовью!
- Здорово придумала. Пойдем скорее к ней.
Тем временем Чжэньнян, совершенно обнаженная, уже пребывала в объятиях студента. Она прижалась к нему животом и скрестила его ноги со своими. Тут, как говорится, "облака нависли и вот-вот прольются теплым дождем". Но этот миг был еще впереди, и оба тешили свои весенние сердца любовной игрой. Студент, словно змей, входил в нее. Чжэньнян втягивала в себя этого огромного змея и была на пределе чувств. Сестры крадучись подошли к дверям ее спальни, которые оказались не прикрыты, и, осторожно ступая, вошли в комнату. Прислушались. Было довольно темно. В глубине комнаты они разглядели кровать и на парчовом покрывале двоих. Те показались им похожими на феникса и паву, которые сплелись шейками. В этот миг пава опрокинулась навзничь, и феникс стал мерно наклоняться над ней. За окном царила тишина - ни шелеста птичьих крыл, ни топота копыт. И вдруг до слуха девушек донесся шепот:
- Силан! Я будто переродилась. И все это благодаря твоей любви.
- У тебя такая пышная и благодатная утроба. В самый раз. Мне так хорошо, что не выразить словами.
В этот миг мужчина повернул женщину к себе, и та вскрикнула.
- Я буду вставлять в тебя, а ты иди мне навстречу. Когда я буду вращать им в тебе - отвечай мне. - И с этими словами, крепко обхватив друг друга, они подняли такую возню, что их кряхтение и ахание были слышны даже за стеной.
Эта возня и бесконечные вскрики возбудили девочек. Их сердца зажглись страстным желанием, которое давило и горячило их. Какое-то новое чувство родилось в них и бросило их в объятия друг друга. Они замерли, прижавшись телами, едва справляясь с неведомым им ощущением и чувствуя, как из них струйкой течет влага естества.
Тем временем Чжэньнян всполошилась:
- Силан! Остановись. Должна посмотреть, как матушка. Надо отправить сестер спать. Вернусь, и тогда будем предаваться радостям любви до света. Иначе сестры придут сюда за мной.
Студент отпустил Чжэньнян и лег рядом. Услышав, как с кровати поднимается Чжэньнян, сестры потихоньку вышли из комнаты и кинулись в спальню матери. Госпожа Лань спала глубоким сном. Чжэньнян пришла за ними следом.
- Не просыпалась ли матушка? - спросила она потихоньку.
- Не просыпалась, - хором ответили сестры.
- Вы обе устали. Идите спать, а матушка останется на моем попечении.
Вид обнаженной страсти возбудил сестер. Они не могли ни спать, ни успокоиться. То, что они увидали, запало в их сердца. Они улеглись на одну постель. Яонян сказала сестре:
- Сестрица! Разглядела, каково орудие любви у нашего брата Силана? Но ведь что у сестры, что у нас маленькие дырки, и внутри так узко, что не понимаю, как эта штука может в нас влезать! Я потыкала себя пальцем и не представляю, как это может там помещаться?
- Вот дура! Разве не слышала, как старшая сестрица охала и просила, чтобы он был тверже и не изливался? Я это своими ушами слышала. И так я перепугалась, так дрожала!
- Это ты дурья башка! Старшая сестрица точно такая же, как мы. Уж если она получает от этого удовольствие, то чего нам опасаться? Недаром сказано: "Перед смертью нет смысла страшиться диких зверей, а страшась зверей, необязательно умрешь".
Доводы сестры лишь рассмешили Юйнян:
- У тебя мозгов ровно столько, сколько у служанки! Вовсе там не так сказано: "Верный чиновник не боится смерти, а боязнь смерти не делает чиновника верным".
- Зато смысл я передала верно.
Так, хихикая и посмеиваясь, девушки пытались подавить возбуждение. Но сердце, однажды разбуженное ощущением страсти, уже не остановить. Сестры обнялись, и Юйнян забралась на сестру. Она принялась ласкать ее и трогать, как бы повторяя те жесты, которые она видела у старшего брата. Долго они возились и кряхтели, пока Юйнян не довела сестру до крайнего возбуждения. Они раскинули ноги и прижались - цветок к цветку и мерно раскачивали бедрами. Это доставляло им не испытанное прежде чувство блаженства. Вот уже они начали охать и ахать, вот уже покрылись бисеринками пота, их цветы словно раскрылись и увлажнились росистою влагой. И только когда у них пересохло во рту и уже не было сил, чтобы пошевельнуть ногой или рукой, они, как говорится, "развеяли весенний пыл" и уснули, крепко обнявшись. Здесь уместно сказать так:
Когда юного сердца
весенний ветер коснется,
его, точно лодку без весел,
по бурной реке понесет.
Тем временем, убедившись, что матушка спокойно спит, Чжэньнян вернулась в спальню. Она разделась и снова оказалась в объятиях студента. Она всей душой предалась новому порыву страсти. Увидев, как прелестна девушка в своей обнаженной чувственности, студент распростер себя меж девичьих ног. Они принялись "играть в цветы". Студент приник к ее лобку и, вытянув губы, принялся пить влагу лона. Он втягивал ее плоть так сильно, что по временам она едва могла сносить боль. Чжэньнян взяла в руки его янский жезл и прильнула к нему губками, схожими разве что с вишенками, и стала втягивать его своим маленьким ртом. Он погрузил в цветок язык, она нежно ласкала ртом "черепашью головку". Оба получали редкое удовольствие, и их наслаждение было полным. Вскоре студент снова запустил в нее удилище и просил:
- Иди на меня, а потом я еще разок тебя поддену.
Она приподнялась и поднесла ему лоно. И долго так было, и не один раз.
Близилась четвертая стража, а он все гулял по этому цветастому лугу. Он приумножил усилия, и наконец настал миг спустить тетиву. Он вытащил жезл, давая возможность Чжэньнян перевести дух, и потом в бешеном порыве снова погрузился в нее. На миг студент замер и затаил дыхание, а потом разом спустил тетиву. Эссенция плоти истекала из него столь обильно, как если бы это был не опустошающийся ян, а бьющий из-под земли горячий источник. Жизненная влага походила на крутой кипяток, и от неожиданности Чжэньнян несколько раз вскрикнула. Она закрыла глаза и стала недвижна, словно бы мертвая. Но все ее существо выражало радость и умиротворение. Скоро они заснули в объятиях друг друга. Но едва посветлело, встали. Первой из спальни вышла Чжэньнян. Она отперла все двери в доме. Потом из комнаты потихоньку выскользнул студент. Через какое-то время он пришел в комнату к госпоже Лань справиться о здоровье. Та сказала ему:
- Дорогой племянник, душа и тело мои спокойны, когда я вижу тебя. Но надо отдавать себе отчет - трудно избежать тех сумерек, что ожидают меня.
- Тетушка, велите своему племяннику позвать лекаря. Пусть осмотрит вас.
- Боюсь, проку не будет, - все равно, что "пить горькую воду". Истекли годы моей жизни. Не смерти страшусь, а беспокоюсь за дочерей. Но когда ты живешь в моем доме, мне спокойнее. И сколько тут ни думай, одно остается - просить тебя принять на свои плечи заботу о моем доме.
- Тетушка, успокойтесь, не думайте об этом. Вам непременно станет лучше.
Успокоив тетку, студент вышел. Дочери остались у постели больной.
- Матушка, как провели ночь? - спросили они.
- Живу с одной мыслью - протяну ли с рассвета до заката. Похоже, не жилец я и недолго осталось мне пребывать на этом свете.
Дочери стояли подле ее постели, и слезы многими струями лились по их щекам. Если не помощи всеблагого неба, то откуда еще могли они ждать поддержку! Не прошло и нескольких дней, как болезнь обострилась.
Неожиданно в их доме появилась Пань Жолань. С плачем сообщила:
- Матушка скончалась. В доме не осталось человека, который взял бы на себя ведение похорон. Может ли матушка-наставница оказать мизерное благодеяние? Не дожидаясь ответа, готова принять порицание и гнев.
Услышав новость, госпожа Лань преисполнилась горя, с трудом ответила:
- Никак не думала, что госпожа Пань упредит меня в этом печальном деле. Как жаль мне ее! Теперь дочь осталась одна-одинешенька на всем белом свете. - Слезы полились из ее старых глаз. - Жолань! Ты как дочь мне. А готов ли гроб для погребения?
- Ничего не готово, - ответила та со слезами. - Да и погода теплая, не знаю, как уберечь тело от тлена.
И, сказав так, она снова горько зарыдала. Тогда госпожа Лань отдала Чжэньнян распоряжения:
- Чжэньнян! Попроси племянника зайти ко мне. Чжэньнян позвала секретаря матери и повторила ее
просьбу. Прошло немного времени, и студент уже входил в покои тетки. Увидев Пань Жолань, поклонился ей и обратился к тетке:
- Тетушка! Пришел по вашему зову.
Госпожа Лань велела Чжэньнян выдать студенту пятнадцать ланов серебра и приказала ему на эти деньги купить гроб и погребальное платье для усопшей.
- А если серебра не хватит, то пусть Чжэньнян даст и шелка, - так сказала она ему.
Студент решил сам отнести деньги. А тетка, ее дочери и Жолань принялись горько оплакивать усопшую, выказывая тем свое глубокое соболезнование.
- Жолань, - обратилась к ней госпожа Лань. - Ты можешь вернуться домой вместе с господином студентом. Проследи за приготовлениями к похоронам.
Жолань откланялась и ушла. Чжэньнян и ее сестры, преисполненные сострадания к Жолань, просили мать:
- Матушка! Печальная девичья доля! Ведь у Жолань после смерти матери никого нет на всем белом свете.
Чжэньнян и ее сестры разрыдались. Видя бесприютность Жолань, госпожа Лань согласилась взять ее в свою семью.
Было около полудня, когда студент и Жолань пришли домой. Скоро все было готово для похорон. Студент залюбовался красотой Жолань: какая мягкая, нежная кожа, и как изящна, хотя и в простом траурном платье. Девушка походила на нефритового отрока. Ее красота влекла его, и он не мог сдержать порыва. Видя, что студент жаждет любви, Жолань обрадовалась, хотя смерть матери и омрачила ее жизнь.
- Матушку похоронят, и я останусь одна на всем белом свете. Разве не отрадно было бы отдать себя под крыло молодого господина? Но пусть он вначале подумает и решит, действительно ли его склонности ко мне хватит надолго. А если он возжелает меня, я тотчас предстану пред его ликом и поклонюсь ему как супругу. Сейчас же не могу последовать его желанию, ибо чту обряд.
Вместо ответа студент привлек девушку к себе. Наклонился к ней и нашел ее губы, сочные и красные, точно вишни. Жолань не сопротивлялась. Потом он нашел ее язык и коснулся его. Студент был охвачен желанием, он долго не оставлял ее губ, потом сильным рывком стянул юбку с бедер и прижал к себе.
- Ваша раба - девственница, как говорится, "желтый цветок". Отложим до другого раза. Минуют сто дней траура, и тогда соединим сердца. Зачем торопиться? Теперь я осталась одна, и господин решит, брать ли меня под свое крыло.
Вот уж поистине:
Когда хочешь,
чтобы сто лет
о тебе жила добрая слава,
откликнись хоть раз
на призыв о мольбе -
протяни сто монет
из золотого сплава.
Но увы! Студент знал одно!
- Хотя и есть резон в твоих словах, зачем же чувствам ставить препоны, - ответил он и, еще теснее прижав ее к себе, наклонился над ней. Она позволила ему забраться под нижнюю юбку и нащупать цветок. Он погладил створки раковины. Потом быстро вытащил янское орудие и показал Жолань. Попросил взять в руку. Но Жолань была девственницей. Она застыдилась и покраснела до ушей. Но, понуждаемая студентом, она взяла удилище в руку и погладила. Потрясенная происшедшим, в сердцах сказала ему:
- Господин Фын! Ваше орудие слишком жесткое и острое! Да разве смогу я принять его в себя? - И с этими словами она отвела его в сторону и оттолкнула студента. Студент не стал принуждать ее.
- Вашему глупому провожатому и вправду пора возвращаться.
- Простите, оттолкнула вас. Но если намерены жить со мной, как говорится, до ста лет, ваша раба согласна. Об одном прошу: минует срок траура, и тогда я разделю с вами изголовье.
Студент был ублаготворен ответом. Он улыбнулся ей и ушел. С того раза он тайком ходил к Жолань. Жолань нравились его объятия. Но всякий раз он целиком владел собой.
Вернувшись к госпоже Лань, студент представил ей полный отчет о делах, и та признала, что племянник прекрасно справился с поручением. Она была рада, что у него обнаружилась истинно деловая хватка.
Болезнь госпожи Лань не проходила, но, похоже, до конца было далеко. Дни шли за днями. И вот настала пора Середины лета. В эту пору в обычае воскурять благовония, плести из цветного шелка узлы - символ единения - и печь треугольные пирожки из клейкого риса, завертывая их в листья бамбука. Дабы почтить благородную душу поэта древности Цюй Юаня, нашедшего смерть в водах реки, устраивают соревнования лодок-драконов. Мужчины и женщины отправляются на прогулку, и грохот барабанов на запруженных народом улицах является лучшим гимном во славу процветания, великого мира и спокойствия в Поднебесной. Именно так в тот год проходил праздник Дуаньу. Красавицы румянятся и сурьмят брови, а молодые повесы устраивают вечеринки, где соревнуются в сочинении стихов, приглашая на них первых встречных. Но в доме госпожи Лань курили ладан ради отвращения недуга от больной. Сестры развлекались тем, что плели шнуры из цветастого шелка, но болезнь матушки внушала им опасения, и потому их прекрасные брови, напоминающие листья ивы, были насуплены, чудесные глаза, кои можно бы сравнить разве что с осенними волнами, были полны слез, и сердца преисполнены тревогой и печалью.
Студент пришел на жилую часть дома повидать сестер и госпожу Лань. Пригубил виноградного вина, отведал пирожков из клейкого риса и основательно пропотел, сидя на циновке и проклиная летнюю жару. Потом он простился с сестрами и, выйдя из усадьбы, отправился побродить по мостам Лояна. За ним следовал слуга, держа над ним зонт для защиты от солнца. Набережная была полна народу, и над толпой плыл терпкий смрад потных тел. Куда ни кинь взгляд - везде громко галдевшая толпа. Река была забита лодками - расписными ладьями и крохотными челноками. На голубой глади бирюзовой воды белели паруса и флагштоки. Поистине вид походил на картину, созданную кистью незаурядного художника. Юэшэн и слуга взошли на мост. Постояли на мосту и полюбовались водными просторами. Гуляющих было много. Звуки свирелей и поющих голосов доносились с лодок. Но вот уже небеса потемнели. Студент был в городе один, без друзей, веселье других рождало в его душе лишь горькую досаду. И, как бы вторя его настроению, его слуха коснулась печальная мелодия флейты, неизвестно откуда принесенная ветром.
В ту пору в Лояне обреталась компания молодых повес, и среди них Цю Чунь, второе имя Вэйшу, заводила и главарь ее, готовый за богатства продать даже родину, человек храброй руки и немалого ума. Он имел обыкновение сорить деньгами, точно то был песок. От собственной гордости он пыжился, словно гора. И под видом оказания экстренной поддержки он обычно вовлекал своих приятелей в беду. В Лояне он прослыл за человека дерзкой храбрости. Лоянцы кормили и поили его, как и тысячу других, ему подобных, а красавицы были готовы обещать каждому из них вечную любовь. Этот Цю Чунь некогда имел в Лояне торговое дело и знал Сюэ Мяонян, даже более того, безмерно обожал ее. Некогда он свел знакомство с Юэшэном. Ныне он собрался съездить на поклонение в храм Золотой орхидеи, для чего нанял лодку, на которую пригласил первейшую певичку, местную знаменитость Фэн Хаохао. Та притащила подружек - так вчетвером и пришли они в лодку. Когда собралась вся компания, лодочник отчалил.
Цю Чунь стоял на палубе и наблюдал за толпой, гуляющей по обеим сторонам реки, за снующими туда-сюда лодками, и уже собрался было спуститься вниз, как вдруг его внимание привлек молодой человек, стоящий на мосту. Был он в шелковой головной повязке, одет в темный халат, на ногах туфли из шелка цвета пурпура. Цю Чунь подумал, что этот человек наверняка не лоянец. Ему понравилась красота его лица и он собирался уже было окликнуть его. Но тут рядом с Цю Чунем оказался его приятель Ван Шичунь. И тот, обращаясь к Ван Шичуню, сказал:
- Брат Ван Шичунь! Поглядите на того молодого человека на мосту. Как хорош собой! Лицо, словно нефрит. В нашем городе нет такого красавца.
- Ая! Уж не Юэшэн ли из Вэйяна, с которым в свое время мы побратались.
Разговаривающие пригляделись и заключили, что это, несомненно, Юэшэн из Вэйяна. Они тут же приказали лодочнику направить лодку к берегу, и скоро та пристала к Ивовой дамбе. Молодые люди сошли на берег и пошли в направлении моста. А тем временем студент приказал Фынлу, держащему над ним зонт, повернуть, намереваясь вернуться домой. Оба медленно спустились с моста. Те двое заспешили. Размахивая руками, кричали:
- Приятель Фын! Не уходите! Стойте!