- Это тебе за то, что ты расшалилась в мое отсутствие. Ай-яй-яй, как нехорошо шалить в отсутствие папочки. - Андрей зашелся несвойственным ему саркастическим смехом, и она поняла, что он пьян. - Признайся папочке, с кем ты согрешила в ту злополучную ночь?
- С тобой.
Она улыбнулась, глядя в его расплывающееся пред ее глазами лицо.
Он больно стиснул ей руку, выкрутил большой палец.
- Говори, или я сломаю его. Все равно я все тебе прощаю. И то, что ты наделаешь в будущем тоже.
- Не надо меня прощать. Я гадкая. - Она почувствовала, что по щекам текут слезы. - Я так скучала по тебе. Но я…
- С кем? - Он уже выкручивал ей запястье. - Говори немедленно.
- Я… только собралась. Я не успела.
- Врешь. Мать видела тебя с Китайцем. Говори: ты брала в рот его х…?
- Нет! Нет! Нет! - твердила она с одержимостью.
Потом он влез к ней под одеяло - исхудавший, дрожащий, плачущий истеричными пьяными слезами. Она отключалась, когда оргазм достигал своего пика, и это было невыразимо прекрасно. Она заснула, вся засыпанная лепестками роз: Андрюша обдирал их и швырял в нее горстями.
В подобном угаре прошло несколько дней и ночей. Им так и не удалось по-настоящему объясниться - Андрей постоянно был навеселе.
Однажды утром она проснулась и увидела записку, приколотую к одеялу золотой брошкой с рубином.
"Любимая Карменсита! Я теперь далеко от тебя. Спасибо за те удовольствия, которые я от тебя поимел. Так сказать, обслужила ты меня по самому высшему классу. Целую твои невинно-голубые блудливые глазки.
Не твой А.
P.S. В долгу никогда не остаюсь".
Галина швырнула брошку на пол и попыталась встать. Открылась дверь, и в комнату вошел Илья Петрович.
- Вам нельзя вставать еще две недели. Сотрясение мозга, моя дорогая, вещь не шуточная. Покой, покой и еще раз покой.
- Где Андрей? - спросила она, прикрываясь простыней.
Илья Петрович взял за спинку стоявший возле кровати стул, отнес его чуть ли не к самой двери и осторожно сел на него.
- Мой непутевый сын, полагаю, уже там, где с него в конце концов должны снять стружку. Иначе это было бы несправедливо по отношению к нескольким поколениям Доброхотовых и Олейниченко.
- Плевать я на них хотела. - Эти слова вырвались у Галины раньше, чем она успела подумать. - То есть я хочу сказать, меня интересует только Андрей, и больше никто.
- Так, так. В таком случае, моя дорогая, вам придется в корне изменить свой образ жизни. Иначе вы оба очень скоро очутитесь на дне зловонного болота. - Он смотрел на нее с любопытством и совсем беззлобно. - Мой сын очень изменился за последнее время. В дурную сторону.
- Зачем вы наплели ему эту ерунду? Зачем вы врете собственному сыну?
- Я никогда не вру, моя дорогая. Конечно, как и все люди, я могу ошибиться. Эвелина Владимировна клянется, что несколько раз видела вас в обществе этого… Корейца или как там его. Я привык во всем доверять своей жене.
- Но неужели вам непонятно, что эта ку… что она ревнует меня к Андрею?
Илья Петрович смущенно хмыкнул.
- Вероятно, вы правы. Но я, признаться, никогда не поверю в то, что за какой-то месяц можно из блудницы превратиться в святую. Никогда не поверю.
- Я не хочу быть святой! Я люблю вашего сына! - Галина поперхнулась собственными слезами и упала на подушку. - Неужели вам не дано этого понять?..
Они, можно сказать, подружились с Ильей Петровичем. Вечерами он сидел на стуле, который придвигал к ее кровати все ближе и ближе, читал ей Лермонтова, Пушкина, Тургенева. Как-то она задремала под его монотонное чтение, но внезапно проснулась от какого-то неприятного ощущения и еще долго лежала с закрытыми глазами, пытаясь понять, в чем дело. Ей казалось, будто по ее укрытым одеялом ногам ползает какой-то отвратительный зверь, медленно, но упорно продвигаясь все выше и выше. Она замерла, напряглась. И наконец открыла глаза.
В полуметре от себя она увидела затылок Ильи Петровича, обросший такими же густыми темно-русыми волосами, как и затылок Андрюши. В первое мгновение ее захлестнула волна выдуманной ею же самой радости. В следующее она уже сидела в кровати, поджав ноги к подбородку.
- Как вы смеете! Какая…
Галина задохнулась в бессилии гнева.
- Я хотел получше укрыть твои красивые ножки, - сказал Илья Петрович ничуть не смущенно. - От окна дует.
- Врете! Вы хотели… Как это мерзко!
Он подмигнул ей лукаво.
- Тише. Тебе приснилось. Я сидел и читал тебе вслух "Молитву" Лермонтова.
- Ах ты старый сукин сын! Да я тебе сейчас такую молитву прочитаю!
Она размахнулась и с силой ударила Илью Петровича по щеке. Он схватил ее руку и прижал к губам.
- Деточка моя, мы в доме одни, если не считать лентяя Васьки, дюжины мышей в подполе и нескольких десятков тараканов на кухне. Разумеется, мне бы не хотелось, чтобы у тебя создалось обо мне впечатление как о грубом насильнике - как-никак я человек ученый, интеллигентный, обожаемый своими студентками, среди которых попадаются еще более крутые попки, чем твоя. К тому же, в отличие от собственного сына, я веду здоровый образ жизни и не злоупотребляю бабами и алкоголем. Думаю, нам с тобой полезно было бы перепихнуться разик-другой, а там видно будет. Ты тем самым убьешь сразу двух зайцев: отомстишь Эвелине Владимировне, которая, как ты знаешь, тебя ненавидит и желает тебе всего, чего угодно, кроме здоровья и счастья, а также наставишь симпатичные маленькие рожки моему непутевому сынуле. Куда же ты? На улице минус двадцать.
Галина не помнила, как очутилась на снегу в тапочках и ночной рубашке.
Угольцев не поверил, когда Мария Лукьяновна сказала что ее младшая дочка переехала жить к отцу, но, разумеется, не подал вида. Всю эту неделю он жил предвкушением встречи с Мусей и, узнав, что она куда-то исчезла, страшно расстроился и даже впал в подобие транса. Он ходил по пустым, все еще сохраняющим ауру чужой жизни комнатам отныне принадлежащего ему дома и думал о том, что, если Муся на самом деле уехала из города, он совершил величайшую глупость, угрохав почти все свои сбережения на эту бессмысленную покупку. Дом казался ему неуютным. Он знал, что ему никогда не захочется здесь жить.
Угольцев сидел на застланной стареньким стеганым одеялом тахте в бывшей Мусиной комнате и смотрел в окно, разумеется, ничего не видя, когда вдруг услышал в коридоре легкие шаги. Он встал, распахнул настежь дверь.
- Извините. Я пришла за китайской розой. Вы наверняка не будете ее поливать, а это был любимый цветок моей бабушки.
Нина избегала смотреть на Угольцева. Она поразительно изменилась за то время, что они не виделись.
- Здравствуйте. - Угольцев пожал ее холодную, безжизненную руку. - Я думал, вас уже нет в городе.
- Я оформляю документы, - сказала она и, как ему показалось, виновато опустила глаза.
- Может, выпьем кофе? - неожиданно предложил Угольцев. - Ваша мама оставила кучу кухонной утвари. Кофе и сахар у меня есть.
- Я спешу. Спасибо.
- Вы на машине? Если я не ошибаюсь, это не цветок, а целое дерево.
- Да. Но тут рядом трамвайная остановка. Мне… помогут.
- Я подвезу вас на машине.
- Я… - Она явно колебалась. - Там плохая дорога.
- Ну, для моего вездехода это не проблема. Где цветок?
Они аккуратно положили розу на заднее сиденье "Нивы" - в этот раз Угольцев приехал на собственной машине. Нина сидела рядом с ним с непроницаемо-мрачным лицом и открывала рот лишь для того, чтобы сказать, куда ехать.
- Что случилось? - наконец не выдержал Угольцев.
- Умерла моя бабушка.
- Мои самые искренние соболезнования. Ваша сестра очень переживает?
- Она пока ничего не знает. Она… уехала отдыхать на море, и мы с мамой решили ее не тревожить.
- Понятно. Значит, в этом году она не будет поступать в медучилище?
- Нет, - едва слышно сказала Нина и отвернулась.
Район, куда они приехали, был не из тех, которыми гордится город. Некоторые дома уже были покинуты их обитателями, в других, таких же старых и убогих, еще жили.
Дверь им открыла женщина в коротком замызганном халатике. Приглядевшись внимательнее, Угольцев понял, что она еще молода и, если ее умыть, причесать и так далее, была бы красивой.
- Я привезла тебе розу. Капитолина Дмитриевна дома?
- Чего это вдруг она будет торчать дома среди бела дня? - Женщина произнесла эту фразу с неожиданным вызовом и даже раздражением. - А это кто? - не слишком любезно осведомилась она, подозрительно глядя на Угольцева.
- Этот человек купил наш дом.
- Павел Герасимович Угольцев. - Он проворно вылез из машины и протянул женщине руку.
Она и не подумала взять ее. Буркнула что-то неразборчивое и, повернувшись к ним спиной, вошла в дом.
- Галя не совсем здорова, - пояснила Нина. - Поставим цветок и сразу же уедем.
Его поразил беспорядок в квартире, хотя он всякое видел на своем веку. Казалось, в доме кто-то нарочно все перевернул вверх дном. И, похоже, не один раз. - Значит, мать отчаливает. И когда, хотела бы я знать?
Галя прикурила сигарету и жадно затянулась.
- Сегодня вечером. Мы сейчас уйдем - не волнуйся.
- С чего ты взяла, будто я волнуюсь? - Она стремительно повернулась к ним лицом.
При этом полы ее халата распахнулись, и Угольцев заметил, что на ней нет ничего, кроме старенького халата. У Галины было великолепное тело, он отметил это с чисто эстетических позиций.
- Давайте глотнем по рюмарику. - Галина кивнула в сторону стола, на котором стояла початая бутылка водки и валялись какие-то огрызки. - Присаживайтесь, если не брезгуете.
- Что ты, мне некогда.
Нина сказала это с испугом и метнулась к двери.
- А я бы с удовольствием выпил. - Угольцев подвинул к столу табуретку и сел.
- Но вы же обещали отвезти меня домой. - В голосе Нины звенело отчаяние. - У меня ужасно много дел.
Он посмотрел на нее с удивлением. Ничего он ей не обещал. Интересно, почему она так не хочет, чтобы он остался с этой женщиной?
- Молодец, папашка, не пожалеешь. - Галина уже налила им по полстакана водки. - Закусь, правда, хреновая, ну да ведь ты не жрать сюда пришел, верно? Вообще я удивляюсь тебе - чего это вдруг ты решил бросить якорь в этом вонючем болоте? Ты еще тот пижон. Знала я и таких тоже. - Она залпом выпила водку и грохнула по столу пустым стаканом. - Эх, папашка, а ты знаешь, почему эти люди сваливают из своей насиженной берлоги?
- Галка, прошу тебя, не заводись. Павел Герасимович человек интеллигентный, и ему совсем не интересно слушать все эти домыслы и…
- Да брось ты хреновину молоть! Все мы любим в замочную скважину подглядывать. И он тоже. А ты не такой уж и старый, как мне сначала показалось. И седина тебе очень даже идет. Небось еще тот котище. Ну, бабья здесь навалом, скажу я тебе. И перепихнуться хотят все до одной - и замужние и бобылки. Нинка недотрогу из себя строит, а сама спит и видит, как ее трахают.
- Заткнись! - Нина завизжала на такой высокой ноте, что у Угольцева зазвенело в ушах. - Нажралась с утра.
- Завидуешь. - Судя по тону ее голоса, Галина ни капли не обиделась на подругу. - Ладно, ладно, можешь валить на все четыре, а мы с папашкой за жизнь потолкуем. Может, я от него что-нибудь мудреное-ядреное услышу. Ну да вряд ли. Блин, ну кто же все-таки выдумал этот треклятый мир?
Она всхлипнула и потянулась к бутылке с водкой. Угольцев мягко, но властно перехватил ее руку.
- Погодите, прошу вас. Нужно чем-нибудь закусить. У вам не найдется хлеба и масла?
- Ишь какой антиллигентный выискался - хлеба ему подавай, да еще с маслом. А вчерашней пшенной каши не хочешь?
Галина встала, нарочито вульгарно виляя бедрами, вышла из комнаты.
- Поехали отсюда, прошу вас, - прошептала Нина и потянула Угольцева за рукав. - Вы же видите, она лыка не вяжет. Да и вы за рулем.
- Ничего. Бог меня простит, а уж гаишники тем более. - Он достал пачку "Мальборо", протянул Нине. К его удивлению, она взяла сигарету и умело прикурила ее. - Я вас мигом довезу, куда скажете. Подождите пять минут.
- Хочешь забрать моего папашку? - Галина появилась на пороге комнаты в клетчатой мужской рубашке, достававшей ей почти до колен. Губы ее были ярко накрашены. - Не выйдет, подружка. Вряд ли ты сможешь использовать его по прямому назначению, ну а я, быть может, захочу сделать ему небольшой тестик. Да ты, папашка, не бойся - насиловать я тебя не стану. Давай-ка шлепнем еще по рюмашнику.
- И мне налейте, - сказала Нина, подвигая грязный стакан.
- Вот это по-нашему, подруженция. - Галина покровительственно похлопала Нину по плечу. - А я думала, ты насовсем во вражеский стан перекочевала. Ну и как, снится тебе ночами твоя младшая сестричка в смирительной рубашке и на каменном полу темного подвала?
Угольцев видел, как Нина, выпив с отвращением водку, закрыла лицо руками и вся сжалась в комок.
- Снится, - сказала она чужим низким голосом. - Помоги мне забрать ее оттуда. Не могу я больше. Не могу.
- Ха, ты думаешь, оттуда выходят через парадную дверь и по ковровой дорожке? Блин, ты так думала?
- Но ведь ты в хороших отношениях с главврачом. Я сама видела, как он…
- Ладно, подруженция, никому не интересно, что ты там видела. - Галина протянула было руку, намереваясь положить ее на плечо Угольцеву, как вдруг отдернула ее. - Нет, папашка, ты не хочешь меня, а навязываться я непривычная. И так от вашего брата отбоя нету.
- Вы хотите сказать, что ваша младшая сестра лежит в психиатрической лечебнице? - прерывающимся голосом спросил Угольцев и попытался отнять от лица руки Нины. - Отвечайте: это правда?
- Да, - прошептала она и еще сильнее сгорбилась. - Но я заберу ее оттуда. В самое ближайшее время.
Угольцев резко встал.
- Поехали.
- Куда ты собрался, папашка? Сперва допей свою водяру, а уж потом вали на подвиги.
- Я сказал - поехали. Надевай штаны, - велел он Галине. - Живо.
- Видела я таких командиров в шлепанцах и с петлей на… - Галина беззлобно выругалась. - И вообще, я какала на тебя колечками, папашка.
Она встала и демонстративно повернулась к нему задом. Он схватил ее за руку, резко вывернул. Галина вскрикнула от неожиданной боли.
- Говори адрес. Быстро.
Она глядела на него совсем не испуганно.
- Она тебе что, родней приходится?
- Не твое дело. Адрес.
- Папашка, ты опоздал. Но адрес я тебе скажу, если ты так напрашиваешься. Садись в свой драндулет и выруливай на Московскую. Второй поворот налево, еще раз налево и прямо до упора. Горького, шестьдесят пять. Если вдруг заблудишься, тебе каждый покажет, где у нас "февралики" живут. Но ее там уже…
Угольцев не мог слышать последних слов Галины - он бросился к двери, опрокинув по пути табуретку и пустое ведро, чертыхнулся, споткнувшись о порог.
- Нет, больную Берестову вы увидеть не сможете, даже если вы сам Господь Бог, во что я почти готов поверить. - Симкин вполне дружелюбно улыбался Угольцеву. - Могу вам сказать одно: состояние ее здоровья не внушает мне ни малейших опасений.
- Тогда тем более вы должны разрешить мне повидать мою племянницу Марусю. Вот увидите: она мне страшно обрадуется.
- Ни минуты в этом не сомневаюсь, Павел Герасимович. Увы, в нашей клинике крайне строгие порядки. Мы даже родную мать и сестру к ней не пускаем.
- Послушайте, Борис Львович, давайте не будем ломать друг перед другом дешевую комедию. Я всегда привык добиваться того, чего хочу. В настоящий момент я очень хочу увидеть Марусю Берестову.
- Я сам хотел бы поглядеть на нее хотя бы одним глазком. - Симкин лукаво подмигнул Угольцеву. - Говорят, ужасно сексапильная девчонка.
- Вы хотите сказать…
- Ничего я не хочу сказать. Тем более что все случилось в мое отсутствие. Ну и слава Богу, скажу я вам, хоть они у нас с вами и разные. Выпьете рюмку коньяка?
- Пожалуй, да. - Угольцев несколько раз прошелся из угла в угол тесного кабинета главврача. - Но ее близкие, судя по всему, уверены, что она лежит у вас в клинике.
- Совершенно верно. Надеюсь, вы не станете убеждать их в обратном. По моему впечатлению, вышла жестокая и некрасивая история. - Симкин брезгливо поморщился. - Мне кажется, мать, сама того не сознавая, решила отомстить собственной дочери за то, что ее в этой жизни очень мало любили. Все та же библейская притча о праведных и грешных, только на современный манер. Ну что же, выпьем за то, чтобы в нашем мире, который не может существовать как без тех, так и без других, всегда сохранялся здоровый баланс.
- Где же мне теперь искать ее? - вырвалось у Угольцева.
Симкин пожал плечами.
- Если вам придет в голову идея, советую держать ее в секрете. От меня в том числе… Я, как вы понимаете, официальное лицо.
- Спасибо, Борис Львович. - Угольцев крепко пожал Симкину руку.
- И вам тоже. Если найдете… свою племянницу… Хотя, должен вам сказать, все эти разговоры о том, что юные существа чрезвычайно ранимы и восприимчивы к несправедливостям и несовершенствам нашего мира, как говорится: не в пользу богатых и не во вред бедным. А потому прощайте. У меня начинается обход.
"Все-таки этот парень забрал ее, - думал Угольцев, испытывая самые противоречивые чувства. С одной стороны он был рад за Марусю, с другой… Покупая этот дом, он надеялся на то, что она, сломленная предательством любимого человека, в конце концов очутится в его… Нет, нет, он не хочет, чтобы Маруся вот так сразу стала его любовницей, хотя она и возбуждает его. К этой девушке Угольцев испытывал еще и родительскую нежность, о чем, разумеется, не сразу догадался. - Дай Бог ей счастья. Но это, кажется, невозможно - у того парня наверняка есть семья, возможно, и дети тоже. Он бросит ее, когда притупится острота ощущений. Правда, у него открытое, честное лицо. Ну и что из того? Иногда мы оказываемся в таком переплете, что приходится рвать по живому. Вот и выбираешь, где меньше боли причинишь…"
Подобные мысли одолевали Угольцева всю обратную дорогу. Ровно через сутки начинались съемки картины. Предстоял окончательный выбор натуры для первого эпизода, рабочая встреча с режиссером и автором сценария. Это было даже здорово, что у него не окажется ни одной свободной минуты.
- Вами интересовалась одна молодая особа, - сказала администраторша гостиницы, щедро улыбаясь Угольцеву густо-сиреневым ртом.
- Я занят, - машинально буркнул он, привыкший к осаде со стороны девиц, жаждущих сняться хотя бы в крошечном эпизоде. - Не пускайте ко мне никого.
- Поняла. - Администраторша смотрела на него как-то уж больно внимательно. - У этой девушки ваша визитная карточка. Мне кажется, она слегка не…
- Где она? - почти выкрикнул Угольцев.
- Швейцар не разрешил ей остаться в вестибюле. Думаю, она где-нибудь поблизости.
Угольцев выскочил в ночной мрак, моросящий мелкими брызгами дождя. Лавки возле лестницы, подсвеченные снизу тускло-зелеными фонарями, были пусты. На пляже тоже ни души. Он бросился к морю, туда, где стоял одинокий топчан.
- Девочка моя, неужели это ты? - прошептал он, опускаясь на колени.
Она всхлипнула в ответ, еще сильнее прижимая к подбородку колени.
- Все будет в порядке. Все будет хорошо, - твердил Угольцев, гладя ладонью влажные спутанные волосы Маруси.