- Сижу я, значит, за этим картонным шкафом и вижу, как мой Петюнчик спешит мимо меня с большим букетом ранних фиалок, который предусмотрительно завернул в газету "Правда". Остановился возле кулисы, ждет, пока его пассия откланяется. Наконец она выбежала со сцены и с размаху кинулась Петюнчику на шею.
"Ты настоящий цыганский барон, мой слоненок, мой маленький жеребчик, мой любимый Казанова!" - воскликнула она, целуя его прямо в губы.
Петюнчик стоял и улыбался как настоящий болванчик. Потом она обняла его и увела в свою уборную. Тут я вспомнила, что моя Настена сидит одна-одинешенька - мама гриппом заболела и временно жила у сестры. Я схватила такси и помчалась домой. Что с вами, Мариечка Лукьяновна? У вас что-то заболело? - встревоженно осведомилась Вера Афанасьевна.
- Нет-нет. Просто я подумала о том, что поступила бы на вашем месте иначе. Я бы такой скандал закатила. Терпеть не могу, когда меня обманывают, предают, делают из меня посмешище.
Мария Лукьяновна почувствовала, что ей мало воздуха, и схватилась за грудь. Она невольно вспомнила, как долго и нагло обманывал ее Берестов, разыгрывая из себя верного любящего супруга.
- Мариечка Лукьяновна, но ведь Петюнчика прогнали бы с работы, если бы я закатила скандал. Да и из партии, наверное бы, выгнали. Что вы, разве я враг собственному мужу?
- Но ведь он вас так бессовестно обманывал. Это… это возмутительно. Такое невозможно простить.
Вера Афанасьевна смотрела на нее с удивлением и жалостью.
- Простить возможно все, Мариечка Лукьяновна. Мне мама с детства это твердит. Простишь - и на душе легко становится. А когда злишься… - Вера Афанасьевна тряхнула своими блестящими кудряшками и усмехнулась. - Увы, я тогда была молодая и совсем глупенькая. Я рассказала обо всем подружке, и та потащила меня к ворожее. Ой, Мариечка Лукьяновна, только не смотрите на меня такими осуждающими глазами. Я знаю, что я темная, необразованная женщина. Но я стараюсь, я тянусь к свету, в последнее время много читаю. Ну, наверное, не так много, как вы. Мне другой раз хочется с Настеной поболтать и похохотать. Они, когда с Мусей соберутся, всегда меня зовут. Втроем хохочем над всякой ерундой. Мариечка Лукьяновна, а вы, наверное, и не знаете, что в нашем городе знаменитая ворожея живет. Ведь не знаете, верно? К этой бабуле даже из Москвы и Ленинграда приезжают. Разумеется, женщины в основном. Хотя, говорят, и мужчины тоже.
Ну так вот, эта бабуля заставила меня рассказать все как на духу, - продолжала Вера Афанасьевна, усевшись верхом на стул, который придвинула к кровати Марии Лукьяновны. - Потом попросила фотографии.
"Я не могу заставить твоего мужа бросить ту женщину, - сказала она. - У нее очень сильная воля, и она мне не подчинится. Но я могу напустить на нее всякие хвори. Твой муж сам ее бросит - мужчины всегда бросают больных любовниц".
Бабуля сунула мне кусок горячего воска и заставила вылепить куклу, которую мы назвали Изабеллой. Потом она протянула мне длинную раскаленную булавку и сказала: "Вонзай ей в живот. Пускай она заболеет по-женски. Мужчины брезгуют такими женщинами. Это надо делать вот так".
Бабуля взяла другую булавку и резко воткнула ее в лежавший перед нею кусок застывшего воска.
Я зажмурила глаза и сделала, как она велела. И взвыла от боли - я промазала, булавка вонзилась мне в ладонь. У меня началась истерика, и ворожее пришлось накинуть мне на голову черный платок. Когда я затихла, она сказала: "Убирайся и больше никогда ко мне не приходи. Муж твой прав, что спутался с той женщиной - ты настоящая тряпка. Ни гордости у тебя нет, ни достоинства. Таким, как ты, нужно затворяться в монастыре".
Мария Лукьяновна случайно обратила внимание на выражение лица Веры Афанасьевны - оно у нее было серьезное и даже печальное. "Странная женщина, - пронеслось в ее голове. - Муж занимает такой высокий пост в городе, а она ворошит грязное белье. Да если кто-то узнает…"
- Бедная Изабелла все-таки загремела в больницу. И очень скоро, - прервал ее размышления голос Веры Афанасьевны. - С внематочной беременностью. Ей вырезали все женские органы, и Петюнчик ее бросил.
- Бог наказал, - вырвалось у Марии Лукьяновны.
- Что вы. Это я во всем виновата. Я по сей день не могу простить себя за это. Я бегала к ней в больницу тайком от Петюнчика. Беллочка оказалась такой душевной и всеми заброшенной. Бедняжка.
- Ну, я совсем не могу вас понять, дорогая Вера Афанасьевна. Ведь эта… негодяйка хотела разрушить вашу семью.
- Нет, Мариечка Лукьяновна. Просто она без памяти влюбилась в моего Петюнчика. Он у меня такой ласковый, такой нежный. Редкий мужчина.
- И вы простили ему эту… историю?
- Ну да. Собственно говоря, особо нечего было прощать. Ведь у Петюнчика и в мыслях не было бросать нас с Настеной и жениться на этой Изабелле Малаховой. Ну, во-первых, в таком случае для него бы навсегда закрылись все двери высших эшелонов власти, а во-вторых, он к нам с Настеной по-настоящему привязан. Изабелла призналась мне, что он с самого начала их знакомства говорил, что дороже жены и дочери у него нет на свете людей. Мариечка Лукьяновна, так вы думаете, я не виновата в том, что случилось с Изабеллой Малаховой?
- Я не верю гадалкам и ворожеям. К тому же считаю, человек должен сам распоряжаться своей судьбой, а не прибегать к помощи посторонних людей. Я всегда все решала и делала сама.
Она вздохнула и посмотрела украдкой на часы. До обхода осталось десять минут.
- Вы сильная. И очень мужественная. Мусенька вся в вас. Очень целеустремленная и самостоятельная девочка. Не то что моя Настена. Пожалуйста, передайте ей, что нам ее очень не хватает.
- Мария-Елена, с этим делом нам придется повременить. Ты слышишь меня, моя девочка?
Вадим поднял ее над собой на вытянутых руках. Он сделал это не без усилия над собой - оргазм достиг той точки, когда владеть собой почти невозможно.
- Почему?
Он положил ее рядом, накрыл ладонью горячее трепещущее лоно.
- Ты сама еще ребенок. Я хочу сперва вынянчить тебя, а уж потом мы будем вместе растить наших детей.
- Разве у тебя не хватит сил нянчить нас обоих?
Она коснулась рукой его груди, скользнула ниже. При этом пальцы Муси делали такие движения, словно она пыталась что-то слепить из его плоти.
- У меня много сил, Мария-Елена. Но я бы хотел их все отдать тебе.
- Какой ты эгоист. - Она весело и задорно рассмеялась. - И все равно я сумею тебя уговорить. У нас родится сын. Он будет похож на тебя как двойник. Он и будет твоим двойником. Он заменит мне тебя, когда ты поднимешься в небо. Хотя тебя, наверное, никто не сможет заменить.
- Мария-Елена, ты совсем ничего не ешь. Я очень тревожусь за тебя. В чем дело?
Ее рука теперь ласкала низ его живота. У него было ощущение, будто ее нежные пальцы проникают внутрь и делают там что-то невообразимо приятное. У него было немало женщин, среди них встречались и довольно искушенные в любовных ласках. Но эта невинная неопытная девчонка превосходила их всех своим умением не просто возбудить, а еще и удовлетворить в нем желание.
- Я сыта. Как ты не можешь понять, что я сыта? Ты каждую секунду кормишь меня любовью. Ты просто пичкаешь меня ею. Я скоро превращусь в одну любовь.
Он протянул руку и взял с тумбочки тарелку с крабами. Она съела два малюсеньких ломтика и закрыла рот ладонями. Потом он заставил ее выпить полстакана ананасового сока.
- Девочка моя, я за тебя отвечаю.
- Перед кем?
Она наморщила лоб, вспомнив мать. Ей с трудом удалось отогнать от себя это воспоминание.
- Перед всем мирозданием. Разве тебе не известно, что боги поручили мне заботу о тебе?
Она оживилась.
- Какие боги? Расскажи мне о них.
- Слушай же. - Он осторожно просунул руку под ее теплые мягкие волосы, обнял за шею, прижал ее макушку к своей щеке. Она вытянулась как струна, напряглась, впечаталась в его бедро своим прохладным упругим животом и, расслабившись внезапно, словно окутала его со всех сторон своей душистой излучающей любовь плотью.
- Артемида сказала мне: Мария-Елена приходится мне самой любимой кузиной. У Марии-Елены ужасно длинные ноги, и она всегда обгоняла меня, когда мы с ней бегали по утренним лугам. Я очень люблю Марию-Елену и скучаю по ней. Если ты посмеешь обидеть ее, я натравлю на тебя всех диких оленей и косуль.
- Я тоже люблю тебя, Артемида, слышишь? - Муся послала воздушный поцелуй висевшей на стене картине, изображавшей девушку в хитоне в окружении оленей. - Он не обидит меня, не бойся.
- Потом слово взял Аполлон, - продолжал Вадим, задумчиво лаская Мусину грудь.
- Мой самый любимый после тебя бог, - прошептала она. - Вы с ним родственники?
- Весьма отдаленные. Но мы всегда были в прекрасных отношениях. Правда, однажды мы с ним крепко поспорили. Дело в том, что Аполлон утверждает, будто после Моцарта музыка потеряла благозвучие и превратилась в грохот и шум.
- О, я тоже так думаю. А ты?
- Я сказал Аполлону, что люблю Чайковского. Особенно его балетную музыку. Я часто занимаюсь гимнастикой под "Щелкунчика" и "Спящую красавицу".
- И что ответил тебе Аполлон? - серьезно спросила Муся.
- Он считает Чайковского слишком сентиментальным. Он говорит, его музыка размягчает душу и вселяет в нее дисгармонию. А душа человека должна быть гармонична, как музыка Моцарта.
Муся захлопала в ладоши и стала покрывать грудь Вадима поцелуями.
- А что Аполлон сказал про меня? Только говори правду, слышишь?
- Мой троюродный племянник Аполлон сказал, что ему очень нравится, как ты поешь и танцуешь. Он всегда любуется тобой и просит своих верных муз аккомпанировать тебе на эоловых арфах. Еще он сказал…
- Откуда ты знаешь, что я пою и танцую?
Муся вскочила и села в кровати, задумчиво обхватив руками свои загорелые коленки.
- Мне сказал об этом бог Аполлон, мой троюродный племянник.
- Нет, мне нужна вся правда.
- Ты пела во сне, Мария-Елена.
- Что я пела?
- Я не знаю, как называется эта песенка. Но я видел фильм, откуда она. Там играет Мэрилин Монро и Джек Леммон. Помнишь, они переодеваются в женщин и наяривают в джазе?
Муся вскочила, завернулась в простыню, которую завязала узлом на плече. Ее узкие бедра плавно вращались в такт ее пению. Руками она вытворяла что-то невообразимое - они все время были возле ее груди, но в то же время жили отдельной жизнью.
I want be loved by you just you
Nobody else but you,
I want be kissed by you
Ta-ta-ta-ta-ta .
Я это пела?
Он смотрел на нее восхищенными глазами.
- Как здорово, Мария-Елена. Еще лучше, чем в том фильме. Господи, а ведь ты очень похожа на Мэрилин Монро.
- Глупости. Она коротышка и толстенькая. Правда, она мне очень нравится.
- Ты поразительно похожа на нее. Не лицом, а чем-то другим. Наверное, своей естественностью. Ты удивительно естественная девушка, Мария-Елена.
- И что еще сказал тебе Аполлон? - спросила Муся, когда они снова лежали в постели, прижавшись друг к другу.
- Он сказал, что я должен оберегать тебя от тебя самой.
- Чепуха. Не мог Аполлон сказать такую глупость. Это ты сам придумал.
- Нет, Мария-Елена, у меня бы не хватило мудрости на такую мысль.
- Серьезно? - Она задумчиво прикусила губу. - Но как ты сможешь охранять меня от меня самой? Это какая-то абракадабра. Ты никак не сможешь сделать это, правда?
- Смогу, Мария-Елена. Тем более что я поклялся Аполлону защищать тебя. Я не позволю тебе сделать то, что причинит тебе вред, нанесет рану, поняла? Ведь со стороны иногда бывает видней. Хотя я, очевидно, никогда не сумею посмотреть на тебя со стороны.
После купания Муся снова завела разговор о ребенке, и тогда Вадим подхватил ее на руки, подкинул несколько раз в воздух и сказал, прижав к себе:
- Он у нас родится тогда, когда солнце нашей любви будет в зените. Сейчас оно только взошло и его лучи греют слабо, так что наш малыш будет постоянно мерзнуть.
- Но он сгорит, когда солнце окажется в зените. Я боюсь, он сгорит в одну секунду.
- Не бойся ничего, Мария-Елена. Пока жив я - а я буду жив всегда, - ничего дурного с тобой случиться не может, поняла? А сейчас давай наденем на себя все самое красивое и отправимся в тот ресторан на берегу. Я хочу танцевать с тобой до утра под шорох луны и сияние волн. Я еще ни с кем не танцевал этот волшебный танец.
Муся была абсолютно трезвой, хоть и выпила два или даже три бокала шампанского. А вот Вадим напился. Встретил в ресторане друга, и они помянули недавно погибшего товарища. Это случилось уже после того, как они станцевали лунный танец, за который Мусе вручили большого плюшевого медвежонка. Она солировала в этом танце. Ее попросили станцевать еще - Вадим, его друг и все остальные. Она увлеклась. За эти несколько минут Вадим успел напиться.
Она с трудом довела его до номера. Он клялся ей в любви, клал голову на плечо, а то вдруг отстранялся и смотрел на нее, как ей казалось, абсолютно трезвыми и чужими глазами.
- Что ты здесь делаешь, девочка? - спросил он, когда они поднимались в лифте. - Не пора ли тебе снова сесть за парту и открыть сказку с картинками, которую ты не дочитала? Помнишь, принц в ней оказался не настоящим, а оловянным или деревянным, я уже подзабыл. Глупенькая девочка положила свою любимую игрушку под подушку, и ей приснился сон… Мария-Елена, тебе нравится этот сон? Или ты не Мария-Елена, а та самая девочка Маша, которая проснулась поутру и все забыла?
- Я - Мэрилин Монро, - сказала Муся и весело рассмеялась. - Разве ты забыл, что с тобой сама Мэрилин Монро?
- Опасная штучка эта белобрысая бабенка. Опасней любой наркоты. - Он разделся до трусов и залез под простыню. - Тогда тебе, Вадька Соколов, полный пиз… Нет, при Мэрилин Монро я не буду ругаться. - Он протянул руку и взял за подбородок наклонившуюся над ним Мусю. - Девочка моя, неужели ты, как и Мэрилин Монро, когда-нибудь потеряешься в этом мире? И не окажется возле тебя Вадьки Соколова, кутилы, картежника, бабника, но парня честного и совсем не корыстного? Тьфу, тьфу, что это я? Прости меня, моя маленькая девочка Мария-Елена.
Он заснул, широко расставив ноги. Муся приняла душ и, откинув край простыни, пристроилась сбоку, свернулась калачиком, положила голову Вадиму на грудь. Она ни о чем не думала. Ей и в голову не пришло расстроиться либо рассердиться на Вадима из-за того, что он напился и украл у них обоих несколько часов наслаждений. Она наслаждалась, глядя на него спящего. Она чувствовала, что может пролежать так целую ночь, неделю, месяц…
Раздался стук в дверь, и Муся, накрыв Вадима простыней, завернулась в халат и повернула ручку.
На пороге стояла горничная с большой корзиной алых роз.
Угольцева потряс до глубины души танец Муси. Вернее сказать, потрясла сама девушка - гибкая, пластичная, отдающаяся ритму без остатка. Он смотрел на нее, слегка прищурив свои красивые темно-серые глаза и потягивая небольшими глотками джин с тоником. Он размышлял о том, откуда вдруг на выцветшей клумбе нынешнего июльского бомонда мог появиться этот свежий экзотический цветок.
Сперва он решил, что девушка работает в этом ресторане, но уже через минуту понял, что такого быть не может: слишком чисты и незапятнаны похотливыми взглядами пьяных развратных самцов ее движения. К тому же она не профессионалка - у Угольцева был искушенный глаз человека, четверть века смотревшего на мир сквозь объектив кинокамеры. Это последнее обстоятельство возбуждало его сверх меры. Его давно воротило от киношно-театральных девочек, знающих о том впечатлении, какое производит на мужчин каждое их движение.
Он подозвал жестом официанта.
- Откуда она? - спросил он подобострастно склонившегося над его столиком парня.
- Не знаю. Она здесь в первый раз.
- Она одна?
Угольцев был уверен на девяносто девять и девять десятых процента, что ответ будет отрицательным, и тем не менее отдавал себе отчет в том, что наша жизнь состоит из сплошных случайностей. Дело в том, что он пришел минут пять назад и не мог видеть танца Вадима и Муси.
- С ней был парень. Но он, похоже, встретил приятеля. Они пьют за стойкой. Водку.
Официант кивнул в сторону бара. Там сидели одни мужчины.
Угольцев медленно достал четвертной и положил на тарелку, где лежал счет.
- Узнай, где остановилась. Я пробуду здесь не больше получаса. И принеси еще джина. Со льдом и без тоника.
Официант едва заметным плавным движением взял деньги, которые словно растворились в его ладони, приложил руку к груди и попятился в полумрак ночи.
Между тем Угольцев видел, как к Мусе подбежали парень с девушкой, судя по одежде американцы, стали трясти ее за руки и что-то возбужденно кричать. Потом девушка сняла со своей шеи длинное ожерелье и надела его на Мусю. Угольцев невольно отметил, что это был довольно дорогой подарок - горный хрусталь.
Снова заиграла музыка - это был последний хит Аль Бано и Ромины Пауэр, но девушка спрыгнула с эстрады и направилась в сторону бара. У нее была восхитительная походка. Дело в том, что ее торс поворачивался на шестьдесят градусов вправо при шаге левой ноги и наоборот. Это было врожденное. Придумать такую походку, а уж тем более ее скопировать, смогла бы разве Айседора Дункан, и то при условии, если все восторги по поводу ее неповторимой грации не посмертная легенда.
Угольцев не спускал с девушки глаз. Вот она приблизилась к высокому темноволосому парню, сидевшему с краю под пальмой, положила руку ему на плечо. Он мгновенно обернулся, обнял ее за талию, привлек к себе. Он был военный - Угольцев определил это безошибочно по его скупым, четко отмеренным движениям, хотя парень, судя по всему, был здорово на взводе. Угольцев сделал два вывода - как оператор он умел подмечать то, чего не видел глаз простого смертного: пара образовалась недавно, и девушка лишилась невинности буквально на днях.
Официант поставил перед Угольцевым бокал с джином и сказал:
- Их видели на пляже в "Жемчужине". Приехали два дня назад. На машине. Номер ленинградский. Область. Могу узнать номер комнаты.
- Не стоит. У нее слишком худой верх. Мне нужна женщина-вамп, а не подросток с ключицами, как у Одри Хепберн. Лед воняет укропом. Вы что, держите на нем вареных раков?
Официант сделал обиженное лицо и удалился. Он знал Угольцева уже несколько лет - это был настоящий русский барин, затесавшийся в плебейскую киношную среду. Правда, как правило, он со своей группой общался мало. Менялись режиссеры, актеры и прочие действующие лица съемочной площадки, но Угольцев непременно каждое лето приезжал в Сочи снимать очередной фильм. Он был известным оператором.
Между тем парень и девушка уже стояли в обнимку на дорожке, ведущей на набережную. Налетел порыв ветра, и густые волосы упали ей на лицо. Угольцева поразила грация, с какой она их откинула. Он даже пожалел, что с ним не оказалось кинокамеры.