* * *
Если дела идут плохо, так уж все до единого. Об этом, как о факте непреложном в свое время, сообщила нам незабвенная Эльга Карловна. И, конечно же, популярно объяснила причину - раз светила стоят неблагоприятно, значит, все идет наперекосяк. Упрямый продолжает испытывать судьбу и портит все, что имеет. А мудрый уходит в тень. Если не заладилось, надо переждать. Вот и весь секрет.
Я ушла в подполье. Набрала у Гришки всяких обрезков. Он подправил мой инструмент, и я засела в чургулиевской мастерской, полностью уйдя в работу. Денег на еду перед отъездом на Урал оставила мне мама.
Под моими руками распускала лепестки роскошная рама для зеркала. А к ней я сделала парочку светильников с тем же узором. Для мелкой работы хватило обычной кухонной плиты да ведра с холодной водой, чтобы охлаждать инструмент. Успокоение я находила только тогда, когда зорко следила за цветом побежалости и держала в левой руке щипцы, а в правой ручник.
Гришка разобрался с электрической подоплекой. И теперь матовые лампочки в светильниках прекрасно горели. Как водится, я разбила себе на левой руке все пальцы. Но работа получалась прекрасная. Она меня и спасала.
Я перестала соблюдать музыкальную диету. И слушала теперь все подряд. Про любовь. И французов, и итальянцев. И русских, и англичан. И плакала себе над кованым чугуном. Слезы капали на раскаленное докрасна железо и шипели. А железные узоры и цветы получались от этого только краше.
Меня мучил один и тот же вопрос. Может быть, мне надо было остаться? Все было бы уже позади. И на этом вопросе я каждый раз раскалывалась надвое. Одна моя безумная половина искренне жалела, что не осталась. А другая, свободолюбивая, бесилась от одной этой мысли. Безумная половина упрекала свободолюбивую в трусости. Потому что та испугалась до дрожи в коленках. А свободолюбивая обвиняла безумную в отсутствии гордости и собственного достоинства. И тут безумная саркастически хохотала и просила вспомнить, с чего все началось. И ты говоришь о гордости? Ты, стриптизерша!
Даже мысленно я не произносила имени того, кого вспоминать себе запретила. Но имя его, окруженное шариком запрета, летало перед моим внутренним взором постоянно. Глаза его солнечные, почти как у хищника, смотрели на меня с грустным вниманием. И от этого печального взгляда железки выпадали из моих рук, я закрывала лицо ладонями и подолгу сидела так, закрывшись от всего мира, а главное - от него.
Когда я закончила работу, то впервые посмотрела на себя в зеркало. Я не шучу. Я действительно на себя не смотрела. Мне было неинтересно. Раньше и представить такое было сложно, чтобы я пошла к раковине вымыть руки и не покрутила головой так и эдак. Да быть такого не могло! А тут пожалуйста - полное одичание и уход в работу. Я - не женщина. Я просто человек, который умеет творить. И зачем мне ваше зеркало? И лучше, между прочим, я бы в него не смотрела…
Под глазами лежали глубокие синяки. На лбу обозначилась вертикальная морщина страдальца. Черные волосы отросли и распались на некрашеный пробор, похожий на большую лысину посреди головы. Ведь мой натуральный цвет был гораздо светлее. Лицо побледнело аж до зелени. Смотреть на себя не хотелось. Вот ведь ужас.
Три недели я не выходила из дома, не считая редких вылазок не дальше продуктового магазина.
У меня болело все. Ныли плечи от ненормированного рабочего дня. Ныли ноги от постоянного сидения. Ныла спина оттого, что я все время склонялась над столом. Ныл желудок оттого, что я все время пила кофе и ничего не жрала. Ныло сердце оттого, что я все время страдала. Ныли уши от этого ужасного пыточного аппарата - плеера. С этим надо было завязывать.
Я напялила на глаза маленькую вязаную крючком шапочку в стиле ретро, чтобы скрыть позорный пробор. Пробежалась по лицу кисточкой с персиковыми румянами. Прикоснулась к бледным губам золотистой помадой. В отражении моем жизнь затеплилась, только уж очень кроличьими были заплаканные глаза. Что тут сделаешь… На выручку пришло незаконченное художественное образование. Красный цвет можно погасить лишь зеленым. Нежно-салатная тень сняла с моих глаз флер мученичества. Я укутала свой цветущий чугун в газеты, завязала веревкой, которую нашла в чургулиевских залежах добра. И отправилась пытать счастье по художественным лавкам города.
А вечером на радостях я впервые позвала к себе гостей - Наташку Дмитриеву и Машку Ольшанскую. Мне оставалось только ждать. Потому что работу мою взяли сразу, в салон на улице Восстания, и поставили на продажу по такой баснословной цене, что я еле удержалась, чтобы не завизжать.
* * *
Вечером в мастерской мы зажгли давно запылившиеся свечи. Тени заиграли на далеком потолке. Девчонки принесли с собой красное вино. Мы пили его и несли всякую женскую ахинею, от которой я, кажется, успела уже отвыкнуть.
- А она мне говорит: эти дуры готовы платить баснословные деньги, чтобы им вкалывали что-то эксклюзивное, - рассказывала рыжеволосая Наташка. - А знаешь, говорит, что нам на курсах усовершенствования целый доклад читали о целительной силе самовнушения. Паллиативная медицина. Ты думаешь, что тебя вылечили и начинаешь выздоравливать. А косметология - это просто рай для паллиатива. Тебе вкололи какой-нибудь физиологический раствор - а ты за него тысячу долларов заплатила. Хочешь не хочешь, а улучшение начинаешь замечать. Хотя бы для того, что бы не думать о том, какая ты дура!
- Так что она тебе говорила, косметичка твоя феерическая? Что по настоящему-то помогает? А, Наталья? - возвращала ее к основной мысли Машка.
- Сейчас. Не торопи. Я свою информацию продам задорого. Или собственный салон открою. Главное, самой быть в форме. Допустим, я трачу деньги на себя в дорогущем салоне. Выгляжу прекрасно. А своим клиенткам рассказываю, как мне помогает то, что я предлагаю им.
- Вот так вот и не знаешь, к какой сволочи в руки попадешь, - сказала я. - Еще такая, как ты, будет. А ты говоришь, надо за собой ухаживать.
- Ну ладно. Так и быть, скажу. Она говорит, что самое эффективное - массаж холодом. Берут шарик золотой и замораживают его до минус пятнадцати. Потом возят по лицу. Как покраснеет - любым кремом мажь. Хоть детским. Кожа после заморозки все, что ей дают, просто "жрет". Эффект омоложения получается. А для груди, для тела, так вообще супер. Но! Что говорит она. Она говорит, да хоть бриллиант заморозь - это только для тех, кто хочет платить дорого. А так - берешь две круглые пластиковые коробочки от майонеза "Провансаль". Заливаешь туда отвар ромашки-мяты, в общем всякой травки. И в морозилку. Утром растираешься сухой щеткой до красна. А потом встаешь в ванну, вытряхиваешь эти замороженные колобашки из банок. На руки перчатки, чтоб не замерзнуть. И вперед - растираешь все тело льдом. Грудь, шею, лицо. Кожа гореть начнет - все. Какой-нибудь кремик жиденький на все тело и сто долларов в кармане.
- Почему сто долларов в кармане? Откуда? - возмутилась Машка.
- Считай, сэкономила! - Наташка торжествовала.
- И весь секрет? - с сомнением протянула я.
- Секрет, он всегда маленький. Вот ты без меня ко мне в квартиру попасть не можешь. А ведь есть один секрет. Ма-а-а-ленький. Ключик называется. Всего и делов. А тут с этим кремом такая штука. Понимаешь, кожа изнутри стареет. А не снаружи. Ты сверху можешь ее холить. А она, зараза, с изнанки изнашивается. А тут после льда - краснеешь, значит, кровь до поверхности кожи доходит. И ты ей бац - экспресс питание. А она через пять минут уходит в глубину, и уносит все с собой. Вот и получается, что ты таким образом изнанку кожи достаешь. Понятно?
- Да вроде бы. Надо попробовать будет.
- Попробуй, попробуй. Здорово. Эффект классный!
- Я себя просто не узнаю, - призналась я девчонкам. - Надо чего-то делать. Спасаться как-то надо. Говорят, старение начинается после двадцати пяти. А что тогда со мной? Что это такое?
- Возмужание. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Я всегда себе это повторяю, когда мне страшно, - твердо ответила Машка. - Ты просто мужаешь. Или матереешь. - И она негромко с чудовищным акцентом пропела: - Ти как хо-о-чэшь это назовы-ы. Для кого-то про-о-сто лётная пого-о-да. Для кого-то проводы любвы-ы.
- Всегда знала, что ты беспардонная. Но что б такая бестактная…
- Ну прости. Я ничего такого не имела в виду. Прости. Но дальше-то как-то жить надо! Или что ты собираешься делать? Знаешь, я придумала!
- Чего ты придумала? Что ты вообще можешь придумать, Маруся! Я знаю все наперед. Сейчас ты скажешь - а давай шампанского! Угадала? Ты же дама полусвета. Тебе лишь бы что-нибудь праздновать! Я умру, и ты тоже будешь праздновать! Найдешь в этом как минимум две положительные стороны - первая, что я наконец перестала мучиться и страдать и обрела вечный покой. А вторая, дай подумаю…
- А вторая - что ты перестала портить мне настроение своим убитым видом. За это я бы и вправду выпила! Все верно - на твоих похоронах я буду пить только шампанское. Но я вообще-то хотела предложить тебе совсем другое. Охрененное обновление!
- Ну-ну, интересно.
- Я хочу перекрасить тебя в блондинку.
- Ни за что!
- А я тебе ничего за это и не предлагаю. Ты пойми - да, ты плохо выглядишь. У тебя круги под глазами. Красные опухшие веки. Глаз вообще не видать. Ну какая из тебя брюнетка? Брюнетка должна быть яркой. Счастливой. Самодостаточной. Горящей. Нет, ты была брюнеткой… Не спорю. Была. Но сейчас в душе ты несчастная блондинка. Ты же хочешь, чтоб тебя пожалели? Вот и начнут сразу жалеть. Это я тебе гарантирую. Все. Стрижем тебя и красим.
- Еще и стрижем? - возмутилась я. - Да ни за что!
- Да. Стрижем. Причем под мальчишку. Челку только оставим. Твой трогательный стриженый затылок должен говорить о том, что на него можно положить твердую мужскую ладонь.
- Ты чего? Маруся? Рехнулась совсем? Вот только твердой мужской ладони мне на затылке и не хватает. Что за фантазии?! Кому она там нужна? Того и гляди - пригнет. И вообще, Маруся, мужчины мне неинтересны. Я знаю все эти сказки про клин клином. Про любовь назло. Про лучшее лекарство. Но мне сейчас никто не нужен. Я глубоко больна. Я ранена, Машка. Я подстрелена. А ты этого не понимаешь. Ты все в театр играешь. В душе блондинка… Тоже мне… Психолог. Я сейчас в душе лысая, если тебе интересно знать!
- Да ладно… Не кричи ты так! Кто кричит, тот не прав. Значит, на самом деле ты как раз покраситься и хочешь! Поздравляю!
- Слушай! Психоаналитик доморощенный! Ты даже представить себе не можешь, как я ненавижу дилетантов! Что ты понимаешь в моей личной жизни! Если бы мне была нужна эта твоя рука на затылке, я бы здесь сейчас не сидела, Маруся! Как ты этого не можешь понять?!
- Да нет… Я все могу понять. Вообще-то… Ну, почти все. - Машка потрясающе умела притворяться дурочкой. - Так как на счет блондинки? Гарантирую - полегчает.
Я молчала и смотрела на нее, как на умалишенную. Наташка, посмеиваясь, наблюдала за нашим поединком, переводя взгляд то на меня, то на Машку. Уступать без боя мне не хотелось.
- И потом, светлые волосы молодят! - невозмутимо продолжала она, непринужденно потягивая красное винцо из хрустального бокала, завалявшегося на чургулиевской кухне. - Надо же как-то остановить твое раннее возмужание.
- Знаешь, Маруся, я стала брюнеткой, потому что мои друзья доказали мне, что блондинка - символ недотраханности.
- Извини меня, Ева! А что ты хочешь сказать? - Машка вперилась в меня своими изумительно большими глазами. - Что сейчас это не про тебя?
- Мн-да, Маруся, какая же ты все-таки стерва… - улыбнулась я и покачала головой.
- На том стоим… - прокряхтела Машка, поудобнее устраиваясь с ногами на ветхом диванчике. - Завтра с Наташкой тебя перекрасим.
БЕЛАЯ ПОЛОСА
Обрезанные волосы падали на пол. Было в этом что-то ужасно печальное. Как внутреннее монашество. Но мне это доставляло неизъяснимое удовлетворение. Так вам всем и надо. Кого, собственно, кроме себя самой я имела в виду?
Художественное руководство процессом взяла на себя Машка. Исполнением занималась, естественно, рукодельница Наталья. Челку решили оставить такой, как есть. Все же остальное обрезали в пух и прах. Шея стала голой и, конечно, как уверяли девчонки, ужасно трогательной. От слова "трогать".
Потом они смело взялись за волшебное превращение меня в блондинку. Я им не перечила. Все-таки женщины устроены странно. Очень хотелось кардинальных перемен. Пусть даже таких, от которых самой будет страшно. Мне просто повезло, что в таком состоянии души я попала в руки своим доброжелателям, а не авангардисту-парикмахеру. Если бы в этот день мне предложили покраситься в ярко-синий - я бы согласилась. А что такого? Теперь мне по большей часть все равно.
Через двадцать минут оказалось, что блонда не получилось. Получился умеренно рыжий.
- Мн-да, - критично сказала Машка. - В блондинку с разбегу не перекрасишься. Это мы дурака сваляли. Надо поэтапно.
- Ну поэтапно, так поэтапно, - ответила я покладисто. - Когда по этапу-то пойдем?
- Надо подождать недельку. А то волос лишишься, - тоном специалиста сказала Наталья.
- Да мне все равно… Можно и рыжей. Даже интересно. Я теперь, Натуся, такая же, как ты…
Жить рыжей мне понравилось. В тот же день мне позвонили из магазина и сообщили, что я могу прийти за деньгами. Изделия мои купили с лету. И тут же деликатно спросили, не принесу ли я что-нибудь еще. Но ничего нового я сделать не успела. Только вот имидж изменила до неузнаваемости.
Сначала я хотела надеть свою маскировочную шапочку, чтобы меня узнали. Но на улице резко потеплело. Пришлось взбить новую прическу "до образования пены". Так учила меня укладывать короткие волосы Наташка.
В общем-то рыжее с зеленым - ведьминская классика. А потому, готовясь к походу за деньгами, я даже немного увлеклась своим макияжем. Давненько я не красилась. Чувство меры меня, как ни странно, подвело. Глаза оказались какими-то сверхъяркими. Видимо, макияж брюнетки придется теперь забыть. Рыжие волосы требовали полутонов. Но переделывать я ничего не стала. Что обо мне подумают окружающие, с некоторых пор меня не волновало.
Рыжие все-таки везучие. Такие большие деньги я еще ни разу в руках не держала. А кроме того, магазинная дама в невероятной шали ручной работы передала мне визитку покупателя. Он очень просил, чтобы мне ее передали. Я просто не поверила своим глазам. Эту визитку я уже однажды получала. Андрей Мишутин, генеральный директор ЗАО "Семь гномов". Странное название. Что же он так по всему миру будет ходить по моим следам? Все мои вещи на сегодняшний день покупал только он. И в Сан-Франциско, и здесь, в Санкт-Петербурге.
Он - мой единственный покупатель. Интересно…
Позвонить? Я решила не откладывать в долгий ящик. Может, у него есть какой-нибудь заказ. Мне очень хотелось поработать. В работе было мое спасение. Поэтому я попросила разрешения позвонить ему прямо из магазина. А дама в шали любезно разрешила.
Обрадовался он совершенно неадекватно. И встречу назначил через двадцать минут.
Даже кофе попить я за это время не успела, потому что в кафе по соседству была ужасная очередь. А далеко уходить не хотелось.
Через десять минут к салону подъехал "Крайслер". Те, кто понимает, останавливались, чтоб на него посмотреть. Честно говоря, я не понимала. Машина как машина. Ну, новая. Ну, чистая. Ну, приятного зеленого цвета. На "Мерседес", между прочим, очень похожа. А "Мерседесами" меня не удивить.
Да чем меня в этой жизни вообще теперь удивишь?
Из "Крайслера" вышел Мишутин. Ну да. Мы, конечно же, встречались с ним в Сан-Франциско. Он - среднего роста, очень похож на Визбора. С круглым приветливым лицом. И с кожей у него, кажется, что-то не в порядке. Впрочем, какая мне разница. В черном костюме, при галстуке. В моем окружении мужчин при галстуках просто не было. Художники одеваются высоко художественно. Спортсмены… Стоп. А это уже запрещенная тема.
Мишутин оглянулся по сторонам.
Блин. Я же теперь рыжая и стриженая. Он просто не может меня узнать.
Я подошла к нему сама.
- Здравствуйте, Андрей! Я - Ева. Я вам звонила, - сказала я без лишних эмоций.
Он вгляделся в меня и, видимо, узнал. Потому что улыбка на его лице появилась радостная и несколько смущенная. Улыбка эта сейчас же напомнила мне о том, что сейчас он, вероятно, вспомнил Бёркли. Я постаралась придать своему лицу выражение тотальной деловой озабоченности.
- Ева! Как хорошо, что вы позвонили. Садитесь. Есть разговор, - бодренько начал он, и открыл передо мной дверь.
Я села в машину, и мы поехали. Я чувствовала запах его одеколона. На мой взгляд, слишком резкий. И уж безусловно дорогой.
- Ева! Какое у вас все-таки редкое имя… - романтично протянул он. Но видя, что меня его интонация на нужный лад не настраивает, продолжил нормальным голосом: - Дело вот в чем. У меня есть друг. Он увидел ваши работы в моем доме. И просто сам теперь не свой. У него там какие-то замыслы, проекты. Он строит дом. И ему надо что-то там помочь… Точно не знаю. Поможете?
- Ну, отчего ж не помочь? - благосклонно ответила я. - Это моя работа.
- Но я вас, вообще-то, везу не к нему, - немного неуверенно сказал Мишутин.
- А куда? - озадаченно спросила я.
- К себе. Мне вам надо кое-что показать. Тоже по вашей работе.
- А, - ответила я, пожав про себя плечами.
- А вы здорово изменились, Ева, - после небольшого молчания продолжил он. - Там вы были совсем другой. - Он добродушно на меня покосился. - Но вам так идет даже больше. К вам теперь подойти не страшно.
- А что - страшно было? - недоверчиво спросила я.
- Да, - усмехнулся, каким-то своим воспоминаниям Мишутин. - Страшновато. Особенно там. В Бёркли. Помните?
- Да. Пока еще не забыла, - холодно ответила я. Ход его мыслей совсем мне не нравился. Мне-то казалось, что он ценитель моих художественных талантов.
- Да вы не думайте… Я же вижу, подумали, вот кретин, сейчас начнет. Нет. Серьезно. Я без всяких.
- Надеюсь, что без всяких… - сказала я равнодушно.
А как еще с ними говорить. С теми, кто меня видел там, в Бёркли. Или здесь… Но как говорить с теми, кто видел меня здесь - это уже, кажется, запрещенная тема.
Довольно быстро мы выехали на Финляндскую дорогу. И сразу же за Ольгино свернули с шоссе на лесную дорогу. Дальше оказался поселок, сплошь состоящий из кирпичных замков с дурацкими башенками. Соседство одного с другим было весьма отдаленным. Участки с щедро оттяпанными лесными массивами были просторными. К одному из таких замков мы и подъехали.
Собственно, кроме торчащей башенки с резным флюгером видно ничего не было. Все закрывал герметичный серый забор с камерами над глухим входом.
- Это что - ваш? - спросила я разочарованно.
- Мой, - Мишутин немного обиделся. - А что, не нравится?
- Да так себе… Не люблю ограждений и заборов. Создается впечатление, что вы очень кого-то боитесь.
Я открыто на него посмотрела. В нашем общении мне нравилось одно - его мнение было для меня абсолютно не важно. А поэтому я могла говорить все, что думаю. Ворота бесшумно отворились, и мы въехали во двор. Круглоголовый крупный мужчина в черном костюме приветственно помахал рукой и удалился в сторону небольшого флигеля охраны.