Еж лишь в редких случаях бежит перед опасностью; всего чаще он останавливается и сворачивается в клубок, благодаря сильному развитию кожного мускула. У птиц и многих млекопитающих кожные мускулы поднимают перья и шерсть. Движения эти очень часто наблюдаются при страхе. Они служат для согревания кожи, а также, как думает Дарвин, для того, чтобы казаться врагу больше и страшнее.
Страх и холод, оба вызывают сокращение периферических сосудов и – у человека – движение маленьких рудиментарных мускулов, окружающих корни волосков. Сокращение этих мускулов вызывает "гусиную кожу", которая есть не что иное, как физиологический рудимент, не способный ни согреть кожу, ни увеличить объем тела. Изредка встречаются люди, могущие произвольно вызывать у себя "гусиную кожу"; для этого им стоит только представить себе, что им холодно.
В нормальном состоянии рудиментарные кожные мускулы человека неподвижны, и нужно особенное возбуждение, чтобы заставить их функционировать.
Страх, способный сокращать мускулы, не подчиняющиеся воле, может также двигать и другие мускулы, несмотря на все усилия воли остановить их. При волнениях, глубоко потрясающих нервную систему, особенно в случаях страха, сокращения мочевого пузыря и кишок становятся такими сильными, что содержимое их, помимо воли, опоражнивается.
Всем известны такие случаи у молодых людей во время экзаменов. Моссо приводит пример одного из своих товарищей, добровольца во время войны 1866 г. Страх во время битвы вызывал у него неудержимые выделения, и никакие усилия не могли заставить его организм выносить ужасное зрелище.
Эта непроизвольная деятельность мочевого пузыря и кишок также наследие животных. Часто наблюдали подобное явление у собак и обезьян. На Мадейре у меня была очень трусливая мартышка, которая при малейшем испуге опоражнивала кишки.
Очень вероятно, что мы имеем здесь дело с механизмом, полезным для самосохранения.
Как известно, выделение некоторых веществ облегчает борьбу за существование. Так, лисица, охотясь за барсуком, выгоняет его из логовища, а хорек и скунс защищаются от более сильных хищников, обрызгивая их очень вонючей жидкостью.
Итак, инстинктивный страх служит очень могущественным возбудителем, способным вызвать рудиментарные и почти вполне заглохшие функции. Иногда он возбуждает деятельность давно утраченных механизмов.
Павзаний приводит пример немого молодого человека, заговорившего под влиянием страха при виде льва. Геродот рассказывает, что немой сын Креза при виде перса, хотевшего убить его отца, воскликнул: "Не убивай Креза!" И с тех пор мог говорить. Эти рассказы древних времен подтверждаются множеством современных наблюдений.
Так, например, женщина, немая в течение нескольких лет, при виде пожара под влиянием страха вдруг крикнула: "Пожар!" С тех пор она стала говорить.
В этих случаях мы имеем дело с пробуждением функции, прекращенной только в течение нескольких лет. Но страх способен вызвать деятельность даже механизмов, заглохших с незапамятных времен.
Самые разнообразные животные инстинктивно умеют плавать. Таково общее правило для птиц и млекопитающих. Некоторые виды не любят воды, но, несмотря на это, они не тонут при погружении в нее. Кошки, елико возможно, избегают воды, что не мешает им хорошо плавать.
Историки рассказывают, что Ганнибал очень затруднялся переправить своих слонов через Рону.
Сначала он переправил несколько самок: тогда остальные слоны бросились вплавь за ними и благополучно достигли другого берега.
Обезьяны также имеют прирожденную способность плавать. Мне не удалось проверить, сохранена ли она и у человекообразных обезьян.
Во всяком случае, человек лишен такой инстинктивной способности. Предполагают, что низшие расы лучше нас одарены в этом отношении. Рассказывают, что "у негров дети, едва вышедшие из пеленок, бегут к морю или рекам и почти так же рано умеют плавать, как и ходить" [140] . Среди белых некоторые с большим трудом выучиваются плавать.
Во всяком случае, они не плавают инстинктивно, подобно своим животным предкам. Кристманн [141] , автор учебника о плавании, находит, что "разум человеческий является менее верным руководителем, чем безошибочный инстинкт животного". Страх способен заглушить рассудок, причем всплывает рудиментарный инстинкт. И в самом деле, известно, что хорошее средство выучить ребенка или взрослого плавать – это бросить его в воду. Под влиянием страха пробуждается инстинктивный механизм, унаследованный от животных, и человек тотчас становится способным плавать. Некоторые учителя плавания с успехом прибегают к этой методе. Я знал особу, выучившуюся плавать таким образом. Г-н Труба, библиотекарь Парижской Национальной библиотеки, привел мне в пример одного из своих друзей, "несколько лет назад умершего журналиста, который, не умея плавать, однажды вечером купался в Сене, в Нейлльи. Вдруг он стал тонуть, причем испуг спас его. С тех пор, – говорил он, – я умею плавать".
Так как страх в иных случаях побуждает к бегству, а в других, наоборот, лишает движения, то и плавающему может иной раз оказать дурную услугу. Поэтому учителя, пользующиеся испугом для обучения плаванию, должны всегда быть наготове в случае действительной опасности.
Тем не менее остается верным, что страх способен в известной мере пробудить с давних пор заглохшие отправления и этим осветить нам некоторые стороны в истории развития человечества.
III
Боязнь как повод обнаружения истерии.
– Естественный сомнамбулизм.
– Раздвоение личности.
– Несколько примеров лунатиков.
– Сходство между действиями лунатиков и жизнью человекообразных обезьян.
– Психология толпы.
– Важность изучения истерии для разрешения вопроса о происхождении человека.
Интерес изучения страха не ограничивается одними вышеприведенными фактами. Чувство это, кроме того, часто в значительной степени возбуждает столь темные и сложные явления истерии.
С большим колебанием приступаю к этому вопросу, требующему гораздо более обширных и специальных сведений, чем мои. Поэтому ограничусь рассмотрением только некоторых из тех признаков этой болезни, которые могут пролить свет на психические рудименты человека.
Среди причин истерии страх занимает, безусловно, первое место. Так, из 22 истеричных женщин, исследованных Жорже [142] , решающими поводами были: в 13 случаях – испуг, в семи – сильное горе, в одном – сильное раздражение. В клинике д-ра Питри, в Бордо, одна больная "стала истеричной вследствие сильного испуга". "В деревню пришел укротитель медведей: она пошла посмотреть его представление и пробралась сквозь толпу зрителей в самый первый ряд. Медведь, танцуя, подошел так близко к ней, что дотронулся своей холодной мордой до щеки девушки. Она испугалась, пустилась бежать домой и тотчас упала в обморок на свою постель. У нее сделались конвульсии и сильнейшее возбуждение с бредом. С тех пор припадки часто стали повторяться, и всегда бред, сопровождавший их, касался страха, вызванного прикосновением медведя".
В Салпетриэре одну истеричную преследуют страшные сны. "Ее убивают, насилуют, душат, она падает в воду, зовет на помощь" [143] .
Из разнообразных проявлений истерии мы остановимся на столь парадоксальных и странных случаях так называемого естественного сомнамбулизма, когда больные проделывают разные действия, о которых при пробуждении теряют всякое воспоминание. Известны случаи настоящего раздвоения личности: больные живут в двух различных состояниях, причем в одном не имеют ни малейшего воспоминания о том, что происходит в другом. Вот одно из наиболее интересных наблюдений этого рода. Одна женщина забеременела в сомнамбулическом состоянии; в нормальном же она не сознавала причины своего положения, несмотря на то что хорошо знала и свободно говорила о нем, когда впадала в свое сомнамбулическое состояние.
Во время естественного сомнамбулизма больные большей частью повторяют обычные действия их ремесла и ежедневной жизни, в которых у них развилась бессознательная привычка. Мастеровые выполняют ручную работу: швеи шьют, прислуга чистит обувь и одежду, накрывает на стол и т. д. Люди более высокой культуры предаются той умственной работе, к которой они всего привычнее. Наблюдали, что духовные лица в сомнамбулическом состоянии сочиняли проповеди, перечитывали их и поправляли ошибки слога и правописания.
Но наряду с сомнамбулами, повторяющими во время сна обыденные действия своей жизни, есть и такие, которые проделывают особенные, необычные им поступки. Эти-то случаи и представляют наибольший интерес, с нашей точки зрения.
Вот один из всего лучше исследованных примеров.
В парижской больнице Лаэннек сиделкой приняли истеричную 24-летнюю девушку. В одно из воскресений, вследствие утомления от многочисленных посещений, ей нездоровилось. В час ночи она встает. Испуганный ночной сторож приглашает дежурного врача, и тот наблюдает следующую сцену:
"Больная направляется к лестнице, ведущей в помещение сиделок; затем она быстро направляется в обратную сторону к прачечной; но дверь заперта; тогда она колеблется, меняет направление и идет к дортуару больничной прислуги, где она спала раньше; она поднимается в чердачный этаж, где находится этот дортуар. Дойдя до верхней площадки лестницы, она открывает окно, выходящее на крышу, выходит из окна, гуляет по рынве на глазах у другой сиделки, с ужасом следящей и не смеющей заговорить с нею, входит обратно в другое окно и спускается по лестнице". "В эту минуту мы видим ее, – говорит дежурный врач, – она ходит бесшумно, движения ее автоматичны, руки висят вдоль несколько наклоненного туловища; голову она держит прямо и неподвижно; волосы ее распущены, глаза широко открыты. Она совершенно походит на фантастическое привидение" [144] .
Мы имеем здесь дело с истеричкой, которая в нормальном состоянии, понятно, не имела никакой привычки лазить по крышам и гулять по рынвам.
В другом случае, сообщенном Шарко, дело касается хорошо воспитанного 17-летнего сына крупного промышленника. Утомленный подготовлением к годичному экзамену, юноша рано улегся спать. "Через некоторое время он встает в своем дортуаре, выходит через окно на крышу и благополучно продолжает свою опасную прогулку вдоль рынвы. Его разбудили без дальнейших приключений" (Feinkind, стр. 70).
Случай, описанный докторами Месне и Мотте, представляет еще больший интерес. Тридцатилетняя, в высшей степени истеричная женщина "встает ночью, одевается совершенно одна и без посторонней помощи, отставляет мебель, загораживающую ей дорогу, ни разу не наталкиваясь на нее. Поскольку она беспечна и ленива в течение дня, постольку становится она живой при выполнении самых разнообразных действий ночью. Она гуляет по своей квартире, открывает двери, спускается в сад, с ловкостью прыгает по скамьям, бегает… и все это гораздо лучше, чем днем, когда нужно было поддерживать ее под руку" (Feinkind, стр. 84).
Гирст рассказывает изумительный факт, случившийся в XVI веке. "Спящий военный подходит к окну, вскарабкивается по веревке на вершину башни, оттуда приносит сорочье гнездо с птенцами и ложится в постель, где продолжает спать до следующего дня" [145] . К сожалению, мы не имеем достаточно данных относительно этого столь интересного случая.
Чтобы иметь более подробные и точные сведения, обратимся к современным наблюдениям.
Вот одно, подробно изложенное д-ром Гиноном. 34-летний человек, курьер по профессии, поступает в больницу вследствие припадков истерии. "Вскоре после его поступления в палату клиники однажды около часу ночи больной вдруг встал с кровати, быстро открыл окно и прыгнул из него во двор больницы. Фельдшера, дежурные, побежавшие за ним, видели, что он со всех ног бежал раздетый с подушкой в руках и направился сквозь ряд садов и аллей, где никогда не бывал и топографии которых совершенно не знал; он перескакивал через заборы, взобрался по лестнице на крышу водолечебного заведения, по которой стал бегать в различных направлениях с поразительной ловкостью. По временам он останавливался и начинал укачивать подушку, которую держал в руках, лаская ее, как дитя. Затем он пустился в обратный путь". На следующий день его расспрашивали, но он не сохранил никакого воспоминания о своей ночной прогулке. Такие припадки повторялись пять или шесть раз (Feinkind, стр. 108).
"Тот же самый больной, перевернувшись два-три раза в постели, схватывает в охапку свою подушку, которую прижимает к груди. Затем он встает и в одной рубахе бегом проходит больничную палату, в конце которой находится дверь, ведущая в буфет и отхожие места. Он без затруднения, но с силой открывает эту дверь, так же как и дверь ватерклозета, куда входит. Он все продолжает прижимать к себе подушку одной рукой и путем довольно трудной и опасной гимнастики, при помощи ног и единственной свободной руки, очень легко становится на подоконник открытого окна. Он пролезает через рамы, старательно оберегая подушку свою от всяких ушибов и толчков, и наконец соскакивает на обе прижатые одна к другой ноги на подоконник, с которого спрыгивает в фельдшерскую. Едва спрыгнув на землю, он быстро пускается бежать в противоположный угол двора. Таким образом, он проходит по другую сторону большого больничного здания, которое обходит быстрым галопом (фельдшера с трудом следуют за ним), все бережно прижимая свою подушку. Затем он вступает на маленькую дорожку, обходящую здание бань и приводящую к большой башне, на вершине которой находится резервуар воды для бань. К этой башне неподвижно прикреплен род металлической почти вертикальной лестницы с круглыми ступенями и с перилами с одной только стороны. Лестница эта приводит к площадке для наблюдения и по пути соприкасается с краем крыши здания бань. Больной без колебаний карабкается по этой лестнице, еле держась за перила своей единственной свободной рукой; с необычайной ловкостью и уверенностью ставит он голые ноги на тонкие железные жерди. Дойдя до того места, где лестница касается почти края крыши здания бань, он быстро вскакивает на нее. Все бегом поднимается он по наклонной цинковой крыше и достигает ее вершины, озираясь от времени до времени, чтобы увидеть, не преследуют ли его мнимые враги. Он продолжает бежать вдоль всей верхушки крыши. Вследствие узости ее гребня ему приходится ставить ноги по правую и левую стороны, по обоим наклонам крыши. Это в высшей степени опасное упражнение, на которое никто из следящих за ним не решился бы и которое он, однако, выполнял с замечательной уверенностью и без единого ложного шага.
Дойдя до средины здания, он садится на гребень крыши, опираясь об отдушную трубу. Затем берет он свою подушку, которой не покидал ни на минуту, и кладет ее на колени, облокачивая ее одним углом о плечо, и укачивает, как дитя, напевая, лаская рукой или щекой, которую он нежно прижимает к углу подушки. По временам его брови сдвигаются, взгляд становится строгим; он оглядывается, словно для того, чтобы увидеть, не преследуют ли его, не следят ли за ним; при этом он сердито ворчит и снова пускается в опасное бегство, унося с собою подушку. Все время он говорит что-то, но слова его не доносятся до наших ушей. По-видимому, он сознает только свое сновидение, но не понимает, когда громко произносят его имя. Однако он слышит, потому что, когда шумят недалеко от него, он поворачивает голову и убегает, точно преследователи нагоняют его. Сцена эта продолжалась в течение двух часов, во время которых он обежал все соседние крыши, не давая нам возможности следовать за ним" (Feinkind, стр. 106–112).
Мы могли бы привести еще другие аналогичные примеры, но мне кажется, что вышеизложенные достаточно показывают, что во время естественного сомнамбулизма человек приобретает свойства, которых не имел в нормальном состоянии, и что он становится сильным, ловким, хорошим гимнастом, совершенно подобно своим человекообразным предкам.
Поразительно большое сходство проделок гиббона, рассказанных Мартином, с опасными похождениями сомнамбул.
Стремления лазить по крышам и мачтам, бегать по рынвам, карабкаться на башню, чтобы доставать птичьи гнезда, – не есть ли это наиболее характерные признаки инстинктивных проявлений лазящих животных, каковы человекообразные обезьяны?
Д-р Барт [146] определяет сомнамбулизм как "сон с возбуждением памяти и автоматической деятельности нервных центров при отсутствии свободной и сознательной воли". "Поразительное возбуждение памяти – факт, преобладающий над всеми остальными. Это крайнее совершенство памяти фактов и местности у сомнамбул… объясняет нам, – заключает д-р Барт, – как они находят дорогу, выполняя почти без помощи органов чувств тысячу подвигов, на которые они едва ли были бы способны наяву".
Но так как человек производит новые для него действия, никогда не проделанные ранее во время его индивидуальной жизни, то следует предполагать, что эта возбужденная память относится к очень древним фактам, касающимся даже, быть может, дочеловеческого периода.
Человек унаследовал от своих предков множество мозговых механизмов, деятельность которых была подавлена позднее развившимися тормозами.
Подобно тому как человек обладает не сокращающимися более мускулами ушной раковины или не выделяющими молока молочными железами, точно так же должны его нервные центры заключать группы клеток, бездеятельных в нормальном состоянии, но так же как в некоторых исключительных случаях мужчина и самцы некоторых пород млекопитающих могут давать молоко, так же в некоторых условиях атрофированные механизмы нервных центров начинают функционировать.
Подвижность ушей и выделение молока самцами представляют возврат к очень давним состояниям, когда слух был совершеннее нашего и когда оба пола могли выкармливать детей своих грудью.
Поэтому можно допустить, что гимнастические подвиги и поразительная сила сомнамбул являются возвратом к животному состоянию, гораздо менее отдаленному от нас, чем выкармливание самцами.
Интересно указать на то, что в некоторых случаях естественный сомнамбулизм совпадает с подвижностью ушной раковины. Я знаю двух братьев, которые в молодости были подвержены чрезвычайно типичным ночным приступам сомнамбулизма. Один из них, химик, лазил на высокие шкапы или прогуливался по комнатам. Его брат, моряк, в припадке сомнамбулизма взбирался на площадку мачты парусного судна. Оба брата – сомнамбулы и в то же время имеют чрезвычайно развитые кожные мускулы: они могут произвольно двигать ушами.
В этом случае мы имеем дело с семейной и наследственной аномалией; так, обе дочери одного из братьев – сомнамбулы и имеют очень подвижный кожный мускул. Случай этот представляет возврат двух признаков наших предков: подвижности ушной раковины и гимнастической ловкости.