- Да, это так.
- Вы очень любили ее?
Молодой человек закусил губу и лишь молча кивнул головой.
- И все-таки вам следует отдохнуть. Поспите, а завтра у вас выходной. Пани графиня уже предупредила управляющего.
- Спасибо вам, но я предпочел бы работать. За работой мысли не так преследуют человека, и он забывает о своем горе.
- Как хотите. Возможно, вы и правы, но во всяком случае сейчас вам нужно поспать.
Обед подали в восемь часов, но к столу вышли немногие: Кейт, Гого, генерал Недецкий, а также администратор пан Зембиньский. Пани Матильда распорядилась подать сухарики с чаем к себе наверх. Две старые панны, тетя Клося и тетя Бетси, ужинали в постелях, а дядюшка Анзельм ублажал свой желудок отварами травок и горячими примочками. Генерал, единственный из представителей старшего поколения, победно выдержал три дня веселья и сейчас, потягивая бургундское, посмеивался над старым хрычем Анзельмом. А поскольку, если уж генерал какую-нибудь тему зацепит, от нее ему уже не оторваться, поэтому весь обед был посвящен бедному дядюшке Анзельму. Пан Зембиньский поддерживал разговор весьма сдержанно. Гого всматривался в Кейт и время от времени тихонько обменивался с ней короткими фразами.
Когда они встали из-за стола, Кейт поинтересовалась, не хочет ли он помолиться у тела своей старой кормилицы и няньки.
- Нет, Кейт, нет. Я любил ее и мне действительно жаль, что она умерла, но я не переношу вида покойников.
- Следовало бы зайти… - заметила Кейт, но не сумела убедить его.
- Я буду присутствовать на похоронах, этого достаточно.
На следующий день ранним утром Кейт предложила жениху сыграть партию в теннис. Они играли почти ежедневно, и Гого не усмотрел в этом ничего необычного. Для Кейт, однако, это имело большое значение. Именно для тенниса Гого надевал белые туфли и носки, которые заворачивал над щиколоткой.
Ожидая его в холле, Кейт придвинула стул к шкафу и забросила наверх свою ракетку, после чего вернула стул на место. Когда Гого сбежал по ступенькам вниз, она обратилась к нему:
- Ты не мог бы снять мою ракетку, будь так добр.
- С удовольствием.
Он, в свою очередь, придвинул стул, встал на него, а когда поднялся на цыпочки, чтобы дотянуться до ракетки, брюки приподнялись, открывая часть ноги над щиколоткой. PI тогда показался верхний угол коричневого родимого пятна.
Сердце Кейт готово было вырваться наружу. Сомнений больше не оставалось.
Несмотря на все усилия, она играла невнимательно и плохо. Добродушный Гого посылал ей все более легкие мячи и, наконец, спросил:
- Кейт, что случилось?
В ответ она напряженно улыбнулась.
- Я не могу сегодня играть.
- Так давай оставим, но что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь, королева моя?
В его голосе было столько любви и искреннего беспокойства, но Кейт молчала, борясь с мыслями.
"Да, - приняла, наконец, она решение. - Прежде всего я должна рассказать обо всем ему. Мне перед самой собой нужно быть честной".
- Касенька, драгоценная моя, - допытывался Гого, - тебя что-то беспокоит?
Она покачала головой.
- Это не беспокойство, Гого, это - трагедия.
Больше слов он испугался выражения ее глаз. Ему казалось, что он знал каждый оттенок и настроение этих любимых глаз, но сейчас разглядел в них что-то совершенно новое: боль, отчаяние, жалость.
- Ты пугаешь меня, Кейт, - произнес он тихо.
Гого понял, что произошло что-то ужасное. Воображение подсказывало самые невероятные ситуации. Вот через минуту самое дорогое в мире для него существо скажет, что любит кого-то другого или что кто-то соблазнил ее и она ждет ребенка… А, может, он уже есть и где-то спрятан…
Он чувствовал всю нелепость, всю гнусность своих домыслов и одновременно подсознательно понимал, что узнает нечто непредсказуемое и даже страшное.
Кейт отложила ракетку.
- Пойдем, - обратилась она к Гого. - Пойдем в парк. Я хочу с тобой поговорить.
- Хорошо. Только ответь мне на один вопрос: то, о чем ты хочешь мне сказать, касается тебя… твоих чувств, твоих планов?
- Нет, Гого, это касается тебя, а меня лишь косвенно.
Он с облегчением вздохнул и улыбнулся.
- Слава Богу! Так пошли.
Гого был уверен, что речь пойдет о каких-то сплетнях. Должно быть, вчера ей наговорили глупостей, возможно, о кассирше из Жуан-ле-Пинс. Но у него есть оправдание - тогда он не знал Кейт. По отношению к той девушке он был достаточно порядочен: платил ей алименты, и она могла жить в полном достатке. Да что там, могла и замуж еще выйти, а за ее истерику он не в ответе. Только глупость руководила ею, когда она выстрелила в ту итальянку. И по той же глупости она покончила с собой.
Они шли широкой липовой аллеей, но свернули влево, где под старым дубом стояла скамья. С давних времен дуб прозвали Маршалом Черного Пруда. Казалось, что с высокого берега он господствовал над огромным прудом, который неподвижной гладью лежал под ним. Пруд был очень глубокий и илистый, заросший старыми корнями и водорослями. Его не очищали умышленно, оставляя в полудиком состоянии. Впрочем, это было и нерентабельно из-за дна: рыбу, пойманную в нем, нельзя было употреблять в пищу, она пахла болотом.
Со скамейки под могучим дубом открывался чудесный вид на кущи старых берез и грабов на противоположной стороне и на обрывистый холм с белой часовенкой. Скамейка имела еще и те достоинства, что стояла вдалеке от посещаемых мест парка, и никто незамеченным не мог приблизиться к ней.
Они шли молча и, не нарушая молчания, сели. Лишь спустя какое-то время заговорила Кейт:
- Гого, ты должен мне пообещать, что рассказанное мною ты воспримешь спокойно.
- Можешь быть уверена, Кейт.
- Так вот, я начну с того, о чем я еще ни с кем не говорила. Ты - первый. Я верю тебе, но в данном случае не это важно. Просто это касается только тебя.
- Я слушаю, Кейт.
- Вчера вечером умерла Михалинка Зудрувна, и, как тебе известно, я присутствовала при ее кончине.
- Да, Кейт, я знаю.
- Перед смертью она призналась мне…
Низкий глубокий голос Кейт сорвался и стал почти суровым.
- Она призналась, что считающийся ее сыном Матей Зудра на самом деле не является ее сыном. Он - совсем другой человек.
Гого заинтересовался.
- Так, и кто же он?
Мертвенная бледность покрывала лицо Кейт.
- Он - граф Роджер Тынецкий.
- Не понимаю.
- Он является графом Роджером Тынецким, сыном Маурицио Тынецкого и Матильды Тынецкой. И это их единственный сын.
Гого смотрел на нее с таким выражением лица, точно общался с умалишенной.
- Извини, пожалуйста, Кейт, - произнес он мягко, - не хочешь ли ты сказать, что Матей - сын моих родителей.
- Да, Гого, единственный.
Он рассмеялся.
- Хорошенькая шутка! Так кто же в таком случае я? Она, случайно, не сказала этого тебе?
Веселая улыбка играла на его лице.
- Разумеется, сказала. Ты - ее сын, Матей Зудра.
- Я?!. Я?! - Гого разразился громким безудержным смехом. - Я - Зудра?.. Ха… ха… ха. Прости, Кейт. Ха… ха… ха. Извини, но я не могу удержаться… Моя дивная, моя любимая Касенька… И это тебя так встревожило? Какая глупость! Ха… ха…
- Это не глупость, Гого, это - правда.
В ее тоне звучала такая убежденность, что он даже удивился.
- Как могла ты поверить такой нелепости!
- Люди на смертном одре не говорят нелепостей.
- Значит, бредят, - заявил он почти со злобой, разозлившись, что такая интеллигентная девушка, как Кейт, приняла всерьез этот вздор. - Бредят, у них появляются галлюцинации. Эта добрейшая женщина понарассказывала тебе сказок, а ты…
- Гого, - перебила его Кейт. - Я не так наивна, как ты думаешь. И я не начинала бы этого разговора, не затрагивала бы этой темы, если бы не знала, если бы не была абсолютно уверена, что Михалинка сказала правду.
Роджер попытался успокоиться. Кейт рассказывала эту абсурдную историю так серьезно, что следовало с такой же серьезностью убедить, что ее ввели в заблуждение. Овладев собой, он спросил:
- Отсюда вытекает, что меня и Матея заменили?
- Да.
- И кто же это сделал?
- Она, Михалинка, твоя настоящая мать.
- Прошу тебя, не называй ее моей матерью… Потом будешь краснеть, когда вспомнишь об этом. А ты не задумывалась, как она могла это сделать?
- Очень просто. Ты, наверное, забыл, что она кормила двух младенцев одного возраста. И ей захотелось своему сыну обеспечить лучшую судьбу. Вот она и поменяла вас местами.
- Как это, - произнес Гого раздраженно. - И ты считаешь, что этого никто бы не заметил?
- Мог никто и не заметить, однако нашелся человек, кто не только видел, но и поймал на месте преступления.
- Кто же это был?
- Александр, камердинер, Александр Жолонь.
- А поймав, он, самый преданный слуга моего отца, не счел нужным уведомить своего хозяина? Задумайся!
- Не иронизируй, Гого, - грустно ответила Кейт. - Да, он знал, что это его долг, и все-таки не исполнил его. Михалине тогда было двадцать два - двадцать три года, а ему за пятьдесят. Вот он и "купил" ее ценой молчания.
В глазах Роджера впервые появилось беспокойство.
- Сказочка вполне ловко сложенная, но, к счастью, Александр еще жив и…
- К несчастью, он все подтвердил, - закончила Кейт.
Лицо Роджера заполыхало. Он с минуту молчал, а потом взорвался:
- Это неправда! Это гнусное вранье! Подлая интрига! Это заговор против меня!
- Успокойся, Гого.
- Откуда ты знаешь, что Александр все подтвердил?!
- Я разговаривала с ним. Рыдая и стоя передо мной на коленях, он признался и умолял не ворошить эту историю. Он боится суда и лишения пенсионного обеспечения.
- Последнее не минует этого старого негодяя, - произнес Гого, сжимая кулаки. - Ах, жалкие скоты, ничтожные твари! И еще осмелились тебя, именно тебя, моя любовь, мой ангел белокрылый, втягивать в эту омерзительную интригу, но я с ними разделаюсь… Ха, полюбуйтесь на него! Он не только стишки сочиняет, а еще и планы продумывает. Какая мелочность! Одним махом ограбить меня, отнять фамилию, имение, титул! Неплохой заговор: умирающая мать, старый слуга и этот тип. Я ручаюсь, что это он все придумал, он был зачинщиком всей этой дьявольской махинации. Ну, я с ним разберусь!
Гого побледнел, его била мелкая дрожь.
- Позор, позор, позор, - повторял он, не успокаиваясь.
- Не говори так, Гого, потому что и я бы, возможно, не поверила всему этому, если бы не было абсолютно убедительного доказательства, которое, поверь, не оставляет никаких сомнений.
- Доказательство?
- Да.
- И что же это за доказательство?
- Пойдем со мной.
Гого взял ее за руку.
- Подожди, тебе не нужно показывать мне это доказательство. Достаточно будет, если ты объяснишь, что это такое.
- Умирая, Михалина сказала мне, что ее сына можно узнать по родимому пятну на правой ноге над щиколоткой, в том же месте и такое же, как у нее. Я проверила. Оно было у покойной. К тому же Александр, который в то время, вероятно, сильно интересовался ножками Михалинки, именно по этому знаку понял, что вас заменили. У тебя на правой ноге над щиколоткой есть коричневое пятно?
Кейт взглянула на него и ужаснулась: он был бледен как полотно, лицо его застыло в какой-то болезненной гримасе, в глазах - безнадежность и панический страх.
Она взяла его руку и осторожно распрямила судорожно сжатые пальцы. Безграничная жалость комком сдавила ей горло.
"Бедный парень, бедный парень", - думала Кейт, но не могла выдавить из себя ни единого слова, только все нежнее и сердечнее гладила его руку.
Минуты убегали одна за другой. Тишину нарушал лишь шелест листьев, изредка опадающих с дерева, или короткий всплеск воды в пруду.
Наконец Роджер произнес хриплым и глухим голосом:
- Это страшно… это страшно. Я - сын той женщины. Нельзя испытать более позорного унижения.
Спустя минуту он взял руку Кейт и поцеловал.
- Какое счастье, что именно ты узнала обо всем.
- Я не считаю это счастьем и предпочла бы никогда не узнать об этом.
- Понимаю, - согласился он, - но представь, только представь, что возле той… женщины мог оказаться кто-нибудь другой, тогда я бы погиб.
Глаза Кейт широко раскрылись.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Ну, не было бы у меня спасения. Этот приказчик отнял бы у меня все и пустил бы по миру. Любой другой, услышав такое признание Михалины, тотчас же раструбил бы об этом повсюду. Я, правда, искренне удивлен твоей осторожностью и предусмотрительностью, Кейт. Ведь ты только мне рассказала обо всем?
- Да, потому что ты должен был узнать первым.
На последнем слове она сделала ударение, но он этого не заметил.
- Конечно, первым. Первым и последним. Александр, разумеется, исходя из вполне понятных собственных интересов, не пискнет ни слова. Я тоже, уверяю тебя, не собираюсь этим хвастаться.
Он рассмеялся нервно и отрывисто.
Кейт взглянула на него с недоверием.
- Ты же не хочешь сказать, что смог бы уже сейчас осознанно присвоить то, что по праву принадлежит Матею?
Ее вопрос прозвучал довольно мягко, но он все-таки услышал в нем какие-то суровые нотки.
- О нет! Я не собираюсь его обижать. Он получит то, на что никогда в жизни не надеялся, о чем даже не мечтал. Я уступлю ему одну из усадеб, скажем, Скорохи. Как? Двадцать с лишним влук прекрасной земли. Для него это улыбка судьбы.
- Это может быть улыбкой для Матея, но не для графа Роджера Тынецкого, - ответила Кейт, твердо чеканя слова.
- Если ты считаешь, что этого мало, так я не скупой и добавлю ему еще что-нибудь.
- Да, ты весьма щедрый, только забываешь об одном, что щедрость твоя распространяется на чужое, ведь все это - его собственность.
- Уверяю тебя, что он просто не знал бы, что со всем этим делать, - сказал Гого с некоторым раздражением. - И так, пожалуй, обезумеет от счастья, когда получит Скорохи.
- Зная, что ему принадлежит все?
- Ба, но он же этого никогда не узнает.
Кейт встала. Голос ее слегка дрожал, когда она начала говорить.
- Роджер, я знаю, что ты сказал, не подумав, и только поэтому я по-прежнему тебя уважаю, ведь я всегда считала тебя порядочным и честным. И поверь мне, если бы я когда-нибудь узнала, что это не так, я бы почувствовала боль в сто раз сильнее, чем открытие того, что ты не граф Тынецкий. Это ничуть не умаляет твое достоинство, а вот непорядочность уничтожила бы тебя в глазах всех достойных людей. Мне хочется верить, что ты поступишь правильно. Я нисколько не сомневаюсь, что ты поступишь, как человек чести! Задумайся, смог ли бы ты, с твоей совестью и чувством собственного достоинства, прожить хотя бы час спокойно и с удовлетворением, зная, что, воспользовавшись чужой бедой, отнял чью-то фамилию, дом, и вообще все из-за его неосведомленности.
Взглянув ей в глаза, Гого опустил голову. Нервное возбуждение в нем угасло. Мускулы лица ослабели, и кожа как бы одрябла, точно тяжкий груз навалился на него. Он выглядел потерянным и измученным.
- Ты права, Кейт, - отозвался он тихим и каким-то бесцветным голосом, - ты права… Все кончено.
- Не думай, Гого, что я хочу взывать к твоей совести, знаю, что это не нужно. Ты сам все прекрасно понимаешь. Я старалась лишь ускорить в тебе осознание сложившейся ситуации.
- Да-да…
- Вот видишь, - продолжала она, снова садясь подле него, - поэтому я и не обмолвилась никому ни единым словом, даже тете Матильде. Мне хотелось отдать единственно верное решение в твои руки. Для меня было важно, чтобы ты не под чьим-то давлением, а по собственному желанию, обладая чувством собственного достоинства, мог быть в этой ситуации великодушным.
Он достал портсигар, но руки его дрожали, и содержимое рассыпалось.
- Черт побери, - процедил он сквозь зубы.
- Возьми себя в руки, Гого, - сказала Кейт спокойно, - ты же можешь.
- Да-да, но позволь мне подумать, позволь представить…
Сгорбившись, он сидел обхватив голову руками. Над чем же он хотел подумать?! Все уже было ясным и понятным. Со дня на день у него отнимут все, к чему он привык за двадцать восемь лет, что стало, что было с самого начала и до сегодняшнего разговора смыслом его существования, что было им самим. Это значило во сто крат больше его материальных потерь. Не один раз он задумывался над тем, что бы делал в случае какого-нибудь общественного переворота или какой-нибудь коммунистической революции в Польше. Возможно, был бы нищим, но все равно где-то в эмиграции не перестал бы быть графом Тынецким, перед которым открывались бы все двери лучших домов, не перестал бы быть собой, имел бы право ожидать помощи и поддержки от многих своих коллег и друзей, от людей своего круга. Впрочем, он никогда не морочил себе голову финансовыми проблемами в силу того, что никогда их не испытывал. Сейчас и с этой стороны перед ним разверзлась пропасть, в которой его воображение не могло найти ни одной точки опоры. Просто он должен был стать ничем, каким-то, смешно сказать, Матеем Зудрой, ба, чем-то менее приспособленным к жизни, чем прежний Матей Зудра…
Разумеется, ему придется отсюда уехать и все оставить: имение, замок, знакомых и женщину, которую считал своей матерью, которую любил, и другую, Кейт… Да, и ее, потому что не мог он надеяться, что она, Помянувна, захочет выйти замуж за какого-то Зудру. Придется отказаться и от нее.
Эта мысль болью отозвалась в сердце.
"Она меня не любит, она никогда меня не любила, - думал он. - Если бы любила, то не поверила бы этой… этой… Михалинке, не искала бы доказательства. Однако, - промелькнуло сомнение, - почему в таком случае она рассказала обо всем ему первому? Неужели она не понимала, что уничтожит его, что лишит смысла его будущую жизнь? Собственно, все ясно: ему не остается ничего иного, как пустить себе пулю в лоб. Эх, был еще один выход: умолять Кейт, чтобы молчала, убедить ее, но он знал точно, что это выше его сил. Просто у него не хватило бы смелости после услышанного выдавить из себя какую-нибудь просьбу, убеждение или предложение. Подумать только, что это она становится его палачом, только она, потому что единственная знает. Именно в ее руках его судьба… От нее одной зависит все".
И вдруг где-то в глубинах его мозга, как горящий уголек, вспыхнула шальная мысль: "А если бы Кейт умерла… Пока успеет кому-нибудь рассказать… Если бы умерла сейчас, в эту минуту…"
Лицо налилось кровью, сердце ответило лихорадочным тактом и, казалось, остановилось. "Да, бывает же внезапная смерть… Неосторожное обхождение с оружием… Может утонуть… Вот-вот, утонуть… Она говорила, что не умеет плавать, а здесь берег очень высокий. Один неосторожный шаг… достаточно неловко наклониться… Один… толчок… Люди далеко, крика не услышат… Несчастный случай, и никакого подозрения…" Кровь заливала его мозг, челюсти судорожно сжимались. "Вот выход, вот спасение. Иного нет".