- У него они меньше, чем у любого другого. Каждый нищий имеет больше прав, чем он, протянуть ко мне руку за подаянием… Двадцать восемь лет он пользовался деньгами, сорил ими налево и направо, брал, сколько хотел. Покупал машины и бриллианты, учился в самых дорогих университетах, научился болтать на иностранных языках. У него были возможности, неограниченные возможности получить какую-нибудь специальность, и все за мои деньги. Неужели еще этого мало. И это все за мой счет, потому что он имел, повторюсь, неограниченные возможности, а я никаких. Это дважды за мой счет, и еще все мало?
Лицо Матея покрылось красными пятнами. Он старался говорить спокойно, но голос его дрожал. Наконец замолчав, он окинул присутствующих вызывающим взглядом.
- Так этого мало? - снова спросил он.
В комнате повисла гнетущая тишина. Через некоторое время послышался голос пани Матильды:
- Но я надеюсь, мой сын, что ты не захочешь оставить Гого, твоего брата, нищим?
- Почему нищим? - пожал плечами Матей. - Он молодой, здоровый, не обременен никакими обязательствами! И вполне способен зарабатывать на себя, может трудиться.
- Не так легко сегодня найти подходящую работу, - вставил адвокат.
- А что такое подходящая работа? Любая подходит, если нет другой. Если граф Тынецкий на протяжении многих лет мог быть писарем в собственном имении… Кстати, в любой момент, пожалуйста, пан… пан… Зудра может занять эту должность.
- Ты шутишь, мой сын.
- Почему? Вовсе нет. Пани графиня… мама ведь не считает работу, которой занимался ее сын, унизительной, неужели она унизит пана Зудру.
- Это все демагогия. Ничего оскорбительного нет в любой работе. Ты раздражен, и сам, если посмотришь объективно, согласишься, что для человека с таким образованием, как у Гого, должность писаря никак не подходит.
Матей развел руками.
- Жаль, но другой в Прудах для пана Зудры нет. Он не химик, значит, не может быть директором сахарного завода, не юрист, не экономист, чтобы остаться администратором. Я даже управляющим не смог бы его назначить, потому что у него нет сельскохозяйственного образования.
- Я не прошу у тебя должность для Гого. Дай ему одно из имений или назначь какую-нибудь пенсию, если не пожизненную, то, по крайней мере, на несколько лет, пока он не сможет обеспечивать себя сам.
Матей усмехнулся.
- Если бы даже я согласился на это, чего никогда не сделаю, думаю, амбиции пана Зудры не позволят принять от меня такую жертву.
- Вы правы, - сухо ответил Гого. - Я ничего от этого пана не хочу и ничего не приму. Нам не о чем говорить.
- Да, не о чем, - твердо повторил Матей.
Пани Матильда сидела в своем кресле выпрямившись, но на лице ее угадывалось выражение усталости и отрешенности.
Гого, стоя спиной к собравшимся, смотрел в окно. Матей из-под прищуренных глаз всматривался в блестящие носки ботинок адвоката, напряженный и готовый отразить новую атаку. Однако она больше не возобновилась. Вероятно, и адвокат Гимлер признал дело проигранным, так как минуту спустя вернулся к обсуждению ранее изложенных юридических формальностей.
Все единодушно пришли к соглашению, что в ближайшие дни оба заинтересованных в сопровождении адвоката уладят свои дела в Познани, после чего Гого уедет. Через день после него надолго должен покинуть имение и Матей.
Уходя, Матей еще не знал, куда он поедет, да и не задумывался над этим. Все его мысли были заняты состоявшимся спором. Угрызения совести не мучили, поступил он жестоко, но правильно, потому что Гого считал человеком, не заслуживающим ни уважения, ни какой-либо помощи. Горько и больно ему было лишь от того, что своим решением, возможно, он раз и навсегда охладил свои отношения с графиней Матильдой, к которой питал искреннюю привязанность и которая, как стало известно, его настоящая мать. Но сейчас в этой ситуации он был не способен пойти даже на самые незначительные уступки, пусть и ценой потери ее привязанности, хотя это выяснится со временем. Он уедет на несколько месяцев, а когда вернется, пани Матильда уже свыкнется с мыслью, что Гого - не ее сын. Матей приедет и тогда уже поселится во дворце. Постепенно он сблизится с матерью и домашними. И с панной Касей, с Касей… У него будет право обращаться к ней по имени, он сможет разговаривать с ней часами… Пройдет год или два, и о Гого все забудут…
Из холла он повернул к столовой, чтобы через буфетную пройти к боковому выходу, но в буфетной он увидел панну Касю. Она стояла возле столика и просматривала счета.
- О, вы здесь сами работаете, - обратился к ней Матей, - позвольте, я это…
- Нет-нет, спасибо, - поспешно отказалась она. - Я должна это сделать сама, чтобы привести все в порядок. Не хочу, чтобы после меня оставалась незавершенная работа.
Он удивленно посмотрел на нее.
- Как это? Вы уже не будете заниматься домом?
- Я покидаю Пруды.
- Вы? Зачем? - испуганно спросил Матей. У него мелькнула мысль, что он тому виной, что, может быть, она не хочет тут остаться, потому что он становится хозяином имения или опасается, что он недоволен ее пребыванием.
Кейт взглянула на него с улыбкой.
- Разве вы не знаете?
- Извините, но я ничего не понимаю!
- Гого ведь уезжает в ближайшие дни.
- Ну да, но вы?
- Я его невеста, и вам это известно.
- Как это?.. Пани была его невестой, но вы же не выйдете замуж за… Вы обручились с ним, не зная, что он…
- Вы ошибаетесь, - возразила Кейт. - Я знала обо всем. Я знала.
- Значит… значит, вы его… любите?..
Кейт не ответила, и Матей растерялся.
- Я прошу меня извинить, что осмелился поинтересоваться. Извините, пожалуйста, но я думал…
Он не закончил фразу и вовремя остановился, чтобы не высказать свое мнение о Гого, чтобы не выразить удивления, как она не сумела распознать этого человека. Вдруг ему в голову пришла, как ему показалось, спасительная мысль.
- Значит, вы станете его женой, да?
- Разумеется.
- А вы знаете, что он не сможет обеспечить не только достаток, по даже самые обычные условия? У него нет ничего, абсолютно ничего. Из Прудов он не получит гроша ломаного.
Кейт кивнула головой.
- Я предвидела и совершенно готова к этому.
- И вы считаете, что он сумеет заработать на жизнь для вас и для себя?.. Может быть, он получит какое-нибудь содержание, но этого не хватит…
Кейт смотрела ему в глаза.
- Я тоже могу работать… Давать уроки, печатать на машинке.
- Пани?!. - воскликнул он удивленно.
- А вы считаете меня пустышкой? Я люблю работать, хотя зачем преждевременно забивать себе голову проблемами.
- Вы поступили, как… - Он хотел сказать сумасшедшая, но опомнился и лишь пробурчал слова прощения, а поклонившись, быстро вышел.
Весь день Матей провел в своей комнатке, неподвижно лежа па кровати.
Вечером он встал и направился в самый конец парка, в павильон, где жил администратор пан Зембиньский. Не застав его дома, он провел в ожидании на крыльце почти целый час. Было уже темно, когда тот появился.
- Кто это тут? - в голосе звучала настороженность. - А, пан Матей? Что случилось?
- Добрый вечер, пан администратор.
- Добрый-добрый, ну, что у тебя там, что ты хотел?
- Я по личному вопросу.
- По личному, по личному, а что дальше, в чем там собственно дело?
- Я хотел пана спросить, потому что совершенно в этом не разбираюсь: сколько нужно зарабатывать в месяц, чтобы жить в большом городе зажиточно и ни в чем не нуждаться, например как пан администратор.
- Что-что? В лотерею пан выиграл?
- Нет, - рассмеялся Матей, - не обо мне речь.
- Сколько, спрашиваешь?.. Хм… Это зависит, как там… Хм… Ну… Скажем, полторы тысячи в месяц.
- А если семья?
- Какая еще семья? Чем ты себе там голову забиваешь! Что это значит? Ты что, женишься? На ком?
- Нет, я же говорил вам, просто из интереса спрашиваю.
- Из интереса, из интереса, все слишком любопытные. Вначале вопросы разные задают, а потом забастовки там, революции. Семья?! Отцепись там от меня, откуда я могу знать? Ну, две тысячи.
- Спасибо вам. Я бы еще хотел узнать, сколько может стоить современная обстановка квартиры?
- Ты, ей Богу, сошел с ума! Зачем тебе это? Квартиру он будет обставлять, да еще там элегантной мебелью! А, может, дворец?
- Нет, пан администратор, какую-нибудь небольшую, но уютную квартирку, - не сдавался Матей.
- Как с таким там можно разговаривать, если он ничего не понимает. Квартиры могут быть разные: одни - с античной лепниной, другие развалюхи.
- А такая, как у вас в Познани?
- Такая?! Не забивай себе головенку, пан. До такого там ты никогда не дослужишься! Нужно было бы, как минимум… хм… не меньше двадцати тысяч.
- Спасибо, пан управляющий, большое спасибо и спокойной ночи.
- Ошалели там… Ей-богу, ошалели, - ворчал управляющий, с ужасом глядя на удаляющегося Матея.
Матей усмехался самому себе.
"Может, я, и правда, ошалел?" - подумал он.
Но от мысли своей уже не отказался и назавтра с утра пошел к пани Матильде. Она холодно встретила его и не поцеловала в лоб.
- С чем ко мне пришел, сын? - сухо спросила она.
- Я хочу сообщить, что изменил свое мнение.
- Какое?
- Это касается денег для Гого. Я согласен выплачивать ему две тысячи в месяц, пока он не сможет зарабатывать. Кроме того на обустройство он получит двадцать тысяч, но месячную пенсию, предупреждаю, постоянно платить не обязуюсь. В любой момент имею право отменить.
Пани Матильда встала, положила ему обе руки на плечи и сказала:
- У тебя врожденное благородство, мой сын.
В глазах у пани Матильды стояли слезы.
- Нет, мама, - покачал он головой. - Это не имеет ничего общего с благородством.
Часом позже в дверь его комнатушки постучал Гого. Войдя, он протянул Матею руку.
- Извините, что плохо думал о вас. Я ошибался. Вы настоящий джентльмен.
Матей пожал его руку и ничего не ответил.
ЧАСТЬ II
Осенью Закопане пустеет. Большинство пансионатов закрыты, а в тех, которые, несмотря на мертвый сезон, открыты, изредка поселится кто-нибудь в поисках тишины и настоящего отдыха. Именно поэтому Адам Полясский каждый год в это время приезжал в Закопане и останавливался в "Роксолане". Работалось ему там хорошо. Ежедневно писал по шесть или семь часов и через два месяца возвращался в Варшаву с готовой повестью.
Но на этот раз, сразу же по приезде узнав, что в "Роксолане" живет какая-то семья, был этим так неприятно удивлен, что подумывал, не поискать ли для себя другое пристанище.
- Не опасайтесь, - успокоила его хозяйка пани Збендская. - Это очень милые и культурные люди.
- Я убегаю из Варшавы от, как вы выразились, милых и культурных людей. Они мешают мне работать. Да, не повезло, но ничего не поделаешь, придется столоваться у себя в номере. Можете им сказать, что я странный или на ваше усмотрение, но никаких знакомств.
- Будьте спокойны. Это молодая семья. Они влюблены, и это их медовый месяц. Живут уже несколько педель, а я не знаю, обменялись ли со мной десятком слов.
- Большое счастье, - буркнул он и уже начал подниматься наверх, но, обернувшись, вдруг спросил: - А она красивая?
- Очень, очень красивая, редкая красавица, - убежденно ответила пани Збендская.
- Тем хуже, - скривился Полясский, правда, не имея ни малейшего доверия к вкусу старушки, однако мысль о том, что совсем рядом живет незнакомая молодая и красивая женщина, не давала ему покоя.
Когда вечером горничная пришла спросить, подавать ли ужин в номер, он прикрикнул на нее:
- Зачем? Что за выдумка? Чтобы всю ночь у меня в номере пахло кухней?
Полчаса спустя он был уже внизу. В столовой накрыли три столика. Один - для пани Збендской и ее сына у окна, второй - для молодоженов с одной стороны двери и третий - для него с другой. Едва он успел сесть, как они вошли. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что в восхищении пани Збендской не было и тени преувеличения.
Он встал и довольно неуклюже поклонился, приветствуя их. Они ответили ему и, казалось, не обратив на него никакого внимания, были заняты разговором.
"Она восхитительна, просто совершенство, - думал он, время от времени бросая взгляды в сторону их стола, - интересно, знают ли они, кто я, и читали ли мои книги…"
Несмотря на свои тридцать семь лет, он уже пользовался большой популярностью, поэтому мог надеяться на это. Если они люди интеллигентные, а впечатление такое производят, то должны были не раз видеть его портрет в книгах. Полгода назад он получил государственную премию за свою "Целину", и даже последние газетенки напечатали его фотографии.
И все-таки ему показалось, что его не узнают, более того, он пришел к горькому убеждению, что они не читали ни одной его повести и вообще фамилия Полясский ни о чем им не скажет. Эта пара напоминала ему представителей высшего света, а те игнорируют польскую литературу, как, например, Али-Баба… Когда они познакомились шесть лет назад, он понятия не имел о Реймонте!.. А в его имении Горань в библиотеке насчитывалось не менее пятнадцати тысяч томов французских, немецких и английских авторов. Из польской литературы два-три тома стихов и Сенкевич, которого, кстати, он тоже не читал.
Полясский снисходительно усмехнулся, подумав о приятеле. Зачем вообще подружился добродушный Али-Баба с ним, и с Кучиминьским, и с Хохлей, и всей их бандой? Некоторым из них импонировал его княжеский титул, другим - его деньги и эскапады выпивохи, а впрочем, его любили как милого компаньона и готового всегда прийти на помощь приятелям. Но что приятного Али-Баба находил в том обезьяннике интеллектуалов, которых, по правде говоря, не мог понять? Возможно, его притягивала экзотика их дискуссий?
Полясский поднял глаза и задержал взгляд на лице пани за соседним столом.
"Вероятно, аристократка, - подумал он, - может, какая-нибудь племянница Али-Бабы. Что за дивный пример чистой крови. Филигрань. Или, скорее, Бенвенуто Челлини, но не его "Нимфа", нечто значительно более утонченное и нежное".
Он вспомнил слова пани Збендской: "…влюблены и заняты только собой".
Они разговаривали вполголоса, но оживленно. Время от времени до слуха Полясского долетали отдельные слова. Говорили, казалось, о морских путешествиях. Она называла его Гого, а он ее Кейт. Он был прекрасно одет и хорошо выглядел. Полясский подумал, что следовало бы переодеться к ужину в темный костюм. Манеры этого Гого отличались изысканностью: культурный француз, но не парижанин, а, скорее, южанин. Зато она - тип истинно нордический. Могла быть шведкой или норвежкой, во всяком случае, представительницей скандинавской страны. Фред Ирвинг помешался бы, увидев ее, и имел бы все основания.
Полясский, встретившись с ней взглядом, почему-то смутился и опустил глаза.
"Я должен познакомиться, - постановил он, - и сегодня же, сейчас же".
Он умышленно встал одновременно с ними и, проходя мимо, сказал:
- Я хотел бы представиться, если вы не возражаете. Моя фамилия Полясский.
- Весьма польщен. Я брум-брум, - невнятно проворчал молодой человек.
Его жена протянула руку и улыбнулась.
- Очень приятно познакомиться, Кейт.
- Своим приездом я нарушил ваше уединение, - начал Полясский, - но не беспокойтесь, я постараюсь не быть чрезмерно назойливым. Опасаюсь только, что шум моего рабочего станка будет вам мешать, ведь наши комнаты в одном коридоре.
- Не думала, что вы свои произведения печатаете на машинке, - сказала Кейт с явным желанием поддержать разговор.
- Да, вы знаете, чаще всего на машинке, поэтому-то у них такой сухой стиль. Я понял, что мне не удалось бы сохранить здесь инкогнито.
- О да, мы узнали вас сразу, - заметила Кейт, - хотя на фотографиях вы выглядите несколько иначе.
- Моложе! - уточнил он. - На них не видно моей седины.
- Не думаю, что седина на висках старит мужчину. Мой муж, например, мечтает о ней. А что касается стиля ваших творений, то, мне кажется, он отличается, скорее, избытком сочности.
- Боюсь только, - рассмеялся он, - что в этой сочности вы видите избыток… воды.
- О, нет. Это кровеносные сосуды. Их русла наполнены массой каких-то острых солей и концентрированных ядов.
- Благодарю вас за похвалу, если она имела место.
Немного смутившись, Кейт вежливо ответила:
- Я очень высоко ценю достоинства и уровень ваших книг.
- Я протянул бы руку за тем букетом цветов, но предчувствую, что встретился бы с терниями.
Она засмеялась.
- Вы угадали, хотя сомневаюсь, что они могли бы вас поранить.
- Любую критику я принимаю с благодарностью.
- Здесь не идет речь о критике, - возразила она, - потому что никогда бы не осмелилась на нее. Имеется в виду столь незначительная вещь, как мои личные пристрастия. Но мне бы не хотелось восстанавливать вас против меня с самого начала. Я надеюсь, что у нас еще будет возможность поговорить о вашем творчестве более глубоко.
- Предупреждаю, что период перемирия я использую для укрепления оборонных фортификаций.
- У меня нет надежды завоевать их, как и вообще нет агрессивных намерений, - сказала она с улыбкой.
Наконец заговорил ее муж:
- Я обречен на нейтралитет. Много лет меня не было в стране, а, как вам известно, в чем я нисколько не сомневаюсь, за границей сложно найти польскую литературу. Только сейчас Кейт начнет образовывать меня в этом направлении.
Они обменялись еще несколькими общепринятыми фразами и расстались.
Полясский, войдя в свой номер, несколько минут стоял в задумчивости, пока не увидел в зеркале отражение собственного лица и не отметил, что глупо улыбается, и что галстук у него завязан плохо, и что мог бы тщательнее побриться.
Усевшись на диван, он закурил. Да, следовало признаться, что он еще не встречал в своей жизни столь привлекательной и интересной женщины. Еля Хорощанская, вероятно, может считаться своего рода феноменом, но эта просто изумляет. А что за голос! Он сконцентрировался, чтобы найти подходящее определение. Голос, наполненный звучанием, нет-нет, это слишком поверхностно. Голос гармоничный или, скорее, симфонический, звучание инструментального оркестра… Вообще эта женщина сочетает в себе с удивительной гармонией крайности: девушка, почти ребенок, но одновременно излучает зрелость, кажется, что жизнь не коснулась ее, а в ее взгляде читаются опыт и ум. Да исам тип ее красоты - когда несоединимое слилось в удивительное, восхитительное, божественное.
Он позвонил и попросил принести чай. Воспользовавшись случаем, выпытал у горничной привычки соседей: в котором часу встают, выходят ли на прогулки и когда, принимают ли воздушные ванны и так далее. А еще он узнал, что они занимают двухкомнатный номер и что их фамилия звучит довольно странно: Зудра.