- Кора! Черт побери! Где твой разум! Ну что ты опять ворошишь эту старую историю про отпуск! Вот ты вся в этом! В тебе нет ни капли здравого смысла.
- Вот именно. Мы не подходим друг другу. Да, во мне нет ни капли здравого смысла. И мне это нравится. Зачем мне здравый смысл? Мне нужна моя индивидуальность!.
- Ну, как скажешь.
На этом все кончилось. Саша ушел. И я по собственной вине снова осталась siпgle.
Я знала, что поступила как надо. Йо мной гордилась. Но чувствовала я себя преотвратно.
В конце концов, не такая уж я бескомпромиссная. По крайней мере, ни на чем не упертая. Просто у меня есть некоторые привычки, с которыми не хотелось бы расставаться. Я ем "Нутеллу" прямо из банки. Я не чищу как следует свою щетку для волос. Я сплю с открытым окном, отключив отопление. Я не подхожу к телефону до девяти утра. Я не прекращаю говорить по телефону до двух ночи. По воскресеньям после полудня я люблю быть в депрессии. Я не смотрю французских фильмов и толком никогда не читаю "Цайт". Я всегда покупаю слишком много еды, а остатки храню в сомнительных пластиковых пакетах. Помню, у меня гостила мама. Среди ночи она проголодалась, тихонько подошла к холодильнику и разбудила меня пронзительным криком, неосторожно открыв упаковку с остатками цыпленка по-китайски, которого я состряпала для Биг Джима недели три назад.
У меня есть прекрасное старое пианино, на котором я по несколько раз в день наигрываю одну и ту же пьесу. Это успокаивает. Для меня очень важно, чтобы грязное белье в ванной хранилось именно на полу, а не в предназначенной для этого корзине. В корзине же для грязного белья нашли себе достойное место швейные принадлежности, инструкции по эксплуатации видеомагнитофона и телевизора, моя старая соковыжималка для цитрусовых и примерно 23 одиночных носка, необъяснимым образом потерявшие своих партнеров. Я принадлежу к тому поколению, которое использует дверцу холодильника как доску почета. На ней висят пожелтевшие фото моих друзей, забрызганные соусом для спагетти, вырезки из газет и карикатуры. Моя любимая карикатура, которая вот уже несколько лет сопровождает мою домашнюю жизнь и за это время успела сменить несколько холодильников, неизменно висит в центре. Женщина держит на руках крошечного мужчинку, а другая говорит ей: "Да отнимите вы его, наконец, от груди, или это ваш муж?" Чрезвычайно забавно. Всякий раз, когда меня посещают мужчины, представляющие известный интерес, я обязательно прикрепляю под картинкой броский заголовок, который несколько лет назад вырезала из "Абендцайтунг": "Бонн озабочен: Коль задумался". На завтрак я люблю холодные баночные сосиски. Ни за что не рассталась бы с огромной лампой-бананом, стоящей на кухонном шкафу, а жизнь без будильника, соединенного со стереоустановкой, которая каждое утро будит меня громкими звуками Throughout the Years Кёртиса Блоу, потеряла бы для меня всякий интерес.
Я человек не тяжелый. Если мне не мешать быть такой, какой мне хочется, то присутствие мое вовсе не обременяет, а обогащает по-настоящему.
19:02
Боже милосердный! Домофон! А на мне розовые тапочки с помпонами!
- Алло? - решительно спрашиваю я в переговорное устройство и одновременно проворным пинком ноги заталкиваю тапочки под гардероб, расстегиваю верхнюю пуговицу блузки, подтягиваю юбку и убираю волосы за уши. Трогательный жест, учитывая тот общеизвестный факт, что они все равно долго там не задержатся. - Алло! Кто там?
Тишина в ответ. Затем шуршание. Затем шаги на лестнице. Проклятье! Он уже вошел. Какой-то болван опять забыл закрыть дверь подъезда. Пожалуюсь фрау Цаппке. Всякий раз, когда я оставляю эту дверь открытой, она словно из-под земли выскакивает и устраивает мне головомойку. Похоже, эта дама только и знает, что целый день пялится через глазок, чтобы уличить меня в нарушении порядка.
Снова звонок! Боже мой! Я хорошо слышу, как за дверью кто-то топчется. Боже мой! Мужчина!
Осторожно смотрю в глазок. Странно, но факт: ни я, ни прочие женщины (по крайней мере те, кого я знаю) никак не способны усвоить, что через глазок и вправду видно только в одном направлении. При этом мы ведем себя как дикари, впервые глядящие в подзорную трубу. Вот и сейчас я с ужасом отпрянула, увидев прямо перед собой угрюмое знакомое лицо. Неохотно открываю дверь.
- Хэлло, Рюдигер! Что стряслось?
- Это с тобой что? - Рюдигер таращится на меня так, будто я в противогазе.
- А что такое могло произойти?
- Тебе что - по носу съездили или как?
Я с ужасом ощупываю лицо. Идиотка! Забыла снять с носа пластырь Nivea против угрей. Теперь, конечно, он твердый, как камень.
Придется снимать его с помощью теплой воды.
- Обожди меня на кухне. Я ненадолго исчезну в ванной.
Пока я стараюсь освободить нос от накрепко присохшего пластыря, слышу, как Рюдигер громыхает на кухне.
Чего этот хмырь здесь забыл? Он ведь был у меня лишь однажды, когда я из чувства долга пригласила их с Марианной на свой день рождения. Тогда он отрицательно высказался о моей кухне из ИКЕА и о моей компании. И все только потому, что оказался единственным, на ком был костюм, пусть и дурно сидящий, а Биг Джим под конец спровоцировал его мериться, у кого член больше.
- Налей себе бокал вина. Оно в холодильнике!
Рюдигер что-то бурчит. Судя по звуку, доволен.
- Марианна спрашивает, не дашь ли ты нам раскладушку на одну ночь? Тут ее сестра в гости без предупреждения явилась.
Ой-ой! Пластырь впился в мой нос, как репейник.
- Само собой! Она в кладовке! По крайней мере, должна быть! Я сейчас!
- Не спеши!
Черт! Больно же! Хоть у меня и нет угрей, но, как женщина любознательная, я пробую на себе все новинки косметического рынка. В парфюмерных отделах я задерживаюсь подолгу и охотно. К моим любимым видам досуга относится укрощение собственной гордости путем созерцания продавщиц фирмы "Дуглас". Они всегда выглядят так, будто вечером приглашены на вручение "Оскаров". Хотелось бы знать, во сколько должны встать продавщицы этого самого "Дугласа", чтобы успеть нанести на лицо столь совершенную маску. Наверно, вскоре после полуночи. - Налить тебе тоже стаканчик?
- Да, пожалуйста! Уже иду!
Купить у "Дугласа" макияж - это все равно что в секции белья ширпотребного супермаркета тебя вдруг обслужит Синди Кроуфорд. Обескураживающе. Унизительно. Ужасно. И дорого. Недавно одна из таких рядовых косметической армии, тщательно загрунтованных, безвозрастных, неизменно обводящих губы контурным карандашом, предложила мне серию по уходу за "зрелой кожей".
- Взгляните-ка, пожалуйста, в это увеличивающее зеркало, - произнесла она сахарным голосом.
Сразу хочу предостеречь: не делайте этого!!! Подружки мои, если вам за тридцать и выверите, что ваша кожа еще молода, - никогда не глядите в увеличивающее зеркало.
Ни-ког-да!
Иначе разверзаются пропасти.
Я притащилась домой с двумя по-свински дорогими крошечными баночками и битых полчаса угрохала на то, чтобы отодрать цепкие наклейки с надписью Reparatioп . Не должен же каждый, кто ходит у меня дома в сортир, тут же оказаться в курсе катастрофического состояния моей доисторической эпидермы. Я не нуждаюсь в сочувствии.
- Ну, я закончила!
Неся перед собой красный и нестерпимо страдающий нос, вступаю на свою кухню от ИКЕА, честь и достоинство которой попираются присутствием Рюдигера Мора. Осклабясь и широко расставив ноги, он сидит на моем кухонном стуле.
Ах, дьявол! Привязался же, хмырь болотный! Надеюсь, он не собирается долго рассиживаться. У меня есть дела поважнее, чем скучать с пренеприятным соседкиным мужем. Я, в конце концов, жду звонка.
От этой мысли тут же становлюсь несчастной. Ведь, по правде, уже начало восьмого.
Рюдигер, как будто желая набраться храбрости, делает большой глоток вина.
- Как поживает Марианна? - спрашиваю я его, не подозревая, что совершаю оплошность.
- Марианна меня не понимает. - Рюдигер смущенно смотрит в свой бокал, потом смущенно смотрит на мою газетную вырезку, которая - эта мысль внезапно меня обжигает - слишком смела для такого нежданного и нежеланного гостя.
- А? Что? В каком смысле?
Я тоже стараюсь казаться смущенной.
- Собственно, меня и так вообще не понимает никто.
Боже милостивый! Этого еще не хватало! у этих людей, скучнейших из всех, кого я знаю, кризис в отношениях?! Избавьте меня! Еще ни разу до сих пор Рюдигер толком со мной не общался. И это было очень даже хорошо.
- Она опять беременна.
- Сейчас я принесу раскладушку, - это вроде как попытка тему сменить.
- Не нужна нам твоя раскладушка. Это просто предлог. Марианна меня не понимает. Мне надо было с кем-то поговорить.
Почему со мной? Почему я? Не хочу! Я ведь тебя тоже не понимаю, Рюдигер, тупица!
- Как грустно это слышать.
Почему я всегда такая вежливая? Почему не скажу никогда то, что думаю? Из-за вежливости - будь она трижды неладна - я постоянно влипаю в неприятнейшие истории! Но изменить себя, увы, все равно не могу.
Помню, мой коллега Лудгер Кольберг спросил меня, не желаю ли я после работы с ним выпить. Собственно говоря, мне бы сходу ответить, что уже сам вопрос я считаю бесстыдством. Некоторые мужчины просто не умеют себя вести. Они скучны, лишены чувства юмора, непривлекательны и женаты и спрашивают, не хочу ли я с ними сходить выпить после работы. Тут любая женщина задумается, не посылает ли она подозрительно ложных призывных сигналов.
Господину Кольбергу я этого всего не сказала. А сказала я, что в принципе, конечно, охотно, но, к сожалению, ничего не выйдет, потому что - и он это, конечно же, знает - я каждый день приезжаю на велосипеде, у которого - какая жалость - как раз сегодня спустила шина. Так что я, так сказать, не мобильна. Но в другой раз охотно.
И что в результате я получила? От этой благонамеренной лжи, которая должна была пощадить как мою трусость, так и его самолюбие? Лудгер Кольберг предложил мне вместе с моим неработающим велосипедом загрузиться к нему в автомобиль, на котором он повезет меня выпить и отвезет домой. И вот я, как последняя дура, перед концом рабочего дня украдкой выпустила воздух из собственной шины, чтобы не выглядеть лгуньей. Нет, вежливость до добра не доведет. Над этим мне еще предстоит серьезно поработать.
Рюдигер сжимает свои отсутствующие губы. Его рот не выглядит как рот - тут же приходит мне в голову, - скорее это внезапно открывающаяся щель в лице.
Тут снова раздается звонок.
- Ты кого-то ждешь?
- Да, э-э, нет, не знаю…
С колотящимся сердцем подхожу к двери.
Если это Даниэль…
Это не Даниэль.
- Эта задница - мой супруг - у тебя?!
Не дожидаясь ответа, Марианна устремляется на кухню. Я раздумываю, не покинуть ли мне эту квартиру. Затем все же остаюсь. Из упрямства - как-никак я тут дома - и, естественно, из любопытства. Не исключено, что непосредственное созерцание кризиса брачных отношений избавит меня от этого жалкого самоощущения "мне-тридцать-три-и-я-жду-его-звонка".
Заинтересованно, но робко топчусь за спиной Марианны. Она угрожающе возвышается над Рюдигером, целиком заслоняя своим необъятным тазом его дурацкую физиономию.
- Угадай, что он мне сказал!? - рычит она, повернувшись ко мне вполоборота.
- Не представляю.
Как бы я хотела, чтобы эта парочка исчезла из моей квартиры.
- Угадай-ка, что сказал мой дерьмовый супруг, когда узнал, что я беременна?! - теперь Марианна угрожающе подступает ко мне.
О небо, ситуация становится угнетающей.
Не дожидаясь моего ответа, она кричит:
- Он сказал - я цитирую дословно, Кора, я говорю это только тебе одной: "Что? Опять? Как это могло получиться?"
Такой вопрос я нахожу понятным и оправданным, ведь Марианна уже просветила меня насчет их скудной сексуальной жизни. Считаю, однако, за благо помалкивать.
- Он даже не радуется! - восклицает Маpиaннa и разражается слезами.
Я спешу оторвать для нее бумажное полотенце от кухонного рулона, счастливая, что могу сделать хоть что-то полезное, и затем обращаюсь к Рюдигеру:
- Неужели? Ты разве не рад? - стараюсь говорить это тоном моей последней психотерапевтички.
- Как же, конечно. Я рад, - бурчит Рюдигер, поднимая глаза к потолку.
- Просто у Рюдигера проблемы с выражением и артикулированием эмоций, - говорю я Марианне.
- Тьфу! Легко тебе говорить. Знаешь, что он еще сказал?! Угадай!
Под судом я тут, что ли?
- Он сказал, что два события в жизни представлял себе существенно более волнующими, чем они оказались на деле: рождение сына и покупку обручальных колец. Для него это стало чем-то вроде покупки в булочной заурядного пряника.
К счастью, я все же смогла удержаться от смеха.
- Чья бы корова мычала! - берет слово Рюдигер. Он вскакивает и как в лихорадке носится взад-вперед. - Помнишь, что ты сказала, когда Деннис только родился! Я специально отложил важную встречу, чтобы перерезать пуповину! Помнишь, что ты сказала, когда я взял на руки своего новорожденного, своего первенца, всего еще в слизи?!
Теперь Рюдигер красен, как рак, что ему со всем уж не к лицу.
- Да ведь я о тебе только и беспокоилась! - стонет Марианна.
- Ты сказала: "Побереги рубашку! Побереги рубашку!" Это же надо такое придумать! И это твои хваленые эмоции?
Тут уже Марианна угрожающе багровеет.
- Ах, эмоций тебе?! Получай свои эмоции!
У меня не много дорогого фарфора, но Марианна со знанием дела хватает цветочную вазу, которую мама когда-то привезла мне из Китая. Мощно размахнувшись, она швыряет драгоценный сосуд на кухонный пол.
Я вижу тысячу ценных осколков, я вижу мертвенно-бледное лицо Марианны, вижу лицо Рюдигера, еще более бледное, и я слышу, как звенит дверной звонок.
19:18
Баланс последнего получаса получается катастрофическим. У меня больше нет ни одной ценной вазы, и к тому же я должна внести плату за радио.
Человек в дверях сунул мне под нос какое-то удостоверение и что-то сказал об общественно-правовом радио и что я, конечно, просто забыла зарегистрировать свою аппаратуру, которая облагается налогом. Несмотря на напряженную ситуацию, на озверевшую супружескую чету, которая в этот момент разносит мою кухню, я реагирую с полным присутствием духа.
- Я ничего не забыла. Никакой аппаратуры, подлежащей налогообложению, у меня нет. Даже радиобудильника.
Я твердо гляжу человеку в глаза. Ха! Не на ту нарвался. Со мной такие вещи не проходят.
- А это что,там?
- Что это там - где?
Мститель из общественного радио надменным жестом указал через мое плечо в направлении гостиной. Ее дверь, к сожалению, была отворена и открывала взору мой новый Soпy с крупноформатным экраном, на котором диктор новостей ZDF предсказывал погоду: "Зона высокого атмосферного давления вместе с западными воздушными потоками перемещается на север Германии".
- Ну-у…
- Пожалуйста, распишитесь здесь. Мы взыщем с вас плату за два года. Полагаю, этот прибор у вас не со вчерашнего дня?
Я молча и униженно кивнула. Чувствую себя беззащитной. Я заброшена против воли в какой-то совершенно мужской мир, где правила диктуют опять же мужчины.
Злой человек ушел (у него еще хватило нахальства насвистывать на лестнице). Марианна и Рюдигер последовали за ним.
- Я возмещу тебе ущерб, - сказала она тихо и сунула мне скорбную, завернутую в полиэтилен горсть черепков. Рюдигер не сказал ничего. Только стоял рядом и разглядывал узоры на паркете.
- Если будет девочка, можете в благодарность назвать ее Корой, - попробовала я шуткой развеять напряжение.
- Незачем, у нас есть страховка от ответственности, - сказал Рюдигер моему паркетному полу.
Я думаю, Рюдигер затаил на меня личную обиду зато, что я стала свидетельницей его чувст-воизлияний. Да и во взгляде Марианны была заметна какая-то отчужденность. Обычное дело! Сперва позволяешь использовать свою кухню как поле боя, а потом неожиданно становишься воплощением зла, одинаково ненавистным для обеих враждующих армий.
Изнуренная всем этим, брошусь-ка я на свою зебровую софу и поразмыслю над моей пропащей жизнью. Или начну с того, что расставлю свои видеокассеты в алфавитном порядке.
Или сочиню прозвища для мошонки и ее содержимого. Может, удастся настроиться на возвышенный лад.
Потерянные яйца.
Эльмекс и Арональ
Дик и Дуф
Кариус и Бактериус
Смешонка.
Две горошины при стручке.
Я не в настроении. Я несчастлива. Дошла до того, что включила Вана Моррисона и с ним на пару предаюсь горю. Снаружи все еще светит солнце. Это упрек. От итальянцев на углу, вторгаясь в мое скромное бытие, доносится гул голосов и хохот. Вот они сидят там сейчас под пестрыми фонарями, пьют плохое белое вино, едят лазанью, перебрасываются по-летнему вольными взглядами и радуются в предвкушении секса.
Все, все этим вечером будут предаваться сексу. Только не я. Я буду смотреть "Спорим, что…" и не подходить к телефону, чтобы моя лучшая подруга не заметила, что я занята не любовью, а смотрю "Спорим, что…".
Ах, лежу я тут как невозделанное поле. Вокруг меня одно бесстыдство.
Даниэль забрал меня в полвосьмого. Я, конечно, крайне напряглась, очутившись в его автомобиле. Еще бы, ведь я принадлежу к поколению, для которого автомобиль был первым убежищем любви. Я, например, - говорю это не без гордости, - была лишена девственности в микроавтобусе "фольксваген". Поэтому я причисляю себя, так сказать, к сливкам общества. Ведь с большинством моих сверстниц это приключилось в "фиате-панде", в жуке или в R4.
Даниэль подъехал на "БМВ", черном, размером с мою ванную, поражающем воображение обилием всяческих рычагов.
С сексуальной точки зрения я в "БМВ" не разбираюсь, так что сразу стала жать на все доступные кнопки. Из любопытства, конечно, но еще и потому, что знаю: мужчинам нравится, когда к их автомобилю подступают с должным почтением и восхищением.
Автомобили, стереоаппаратура и половые органы - вот вещи, о которых женщине, когда она имеет дело с мужчиной, следовало бы высказываться всегда только похвально.
Итак, в своем фиалково-синем мини я взобралась на чашеобразное сиденье, кокетливо пропустив мимо ушей его комплимент "Ты сногсшибательно выглядишь", и тут же демонстративно предалась исследованию великолепных наворотов "БМВ".
- Ой, можно я здесь нажму?! - воскликнула я с девчоночьим восторгом.
После чего мое сиденье стало стремительно опускаться, приведя меня в оскорбительно низкое положение, из которого мне лишь с трудом удавалось увидеть улицу. Даниэль вернул меня на прежнюю высоту и сказал: