Стеклянный шкаф был продан за пятьдесят восемь франков одному торговцу мебели; пуф пошел за двадцать четыре франка десять су; кресло за шестьдесят франков; маленький столик, милый дорогой столик, на котором лежало так много прелестных, милых записок, с трудом прошел за тридцать семь франков. Увы! в его ящике оставалось несколько любовных писем. Комод в стиле Людовика XV с бронзовыми каймами был куплен одним господином за восемьдесят франков; вся столовая была оценена в восемьдесят девять франков. Кокотка шестого класса дотянула цену бидэ до трех франков, и ей уступили. Потом продали рамы за несколько франков. Наконец, дошла очередь до меня; у меня было только одно колесико, потрескалась одна нога, обивка некрасиво оттопыривалась, можно было подумать, что у меня был вскрыт живот и вынуты внутренности. Я не думала оказать даже малейшего сопротивления. Я решила терпеливо выдержать все страшнейшие удары судьбы.
- Тридцать франков, - предложил оценщик.
Раздался взрыв смеха; никто за меня не дал бы и су.
- Есть охотник за десять франков, - снова заявил оценщик.
- Двенадцать франков! - послышался голос женщины, которую я не могла разглядеть.
- Тринадцать франков, - перебил человек, бывший, вероятно, мелким почтовым чиновником или служащим в министерстве.
- Четырнадцать.
- Четырнадцать, сударыни; это стоит гораздо больше.
- Семнадцать…
- Девятнадцать!
- Двадцать…
- Двадцать франков! Стучу… Никто не дает больше?
- Двадцать один!
Это было печально. Двадцать один франк! Я вся вскипела от негодования. Я погрузилась в размышления, из которых меня вывел удар молотка. Я была присуждена. Кому? Этого я не знала. Меня отодвинули в сторону. Старая дама подошла ко мне; она меня очень внимательно осмотрела; без сомнения, она была в восторге от своего приобретения. Спустя десять минут меня вынесли на руках к повозке, и я еще слышала на ходу, как за двенадцать франков был продан маленький стул проститутке из Монмартра. Для какого дела его теперь предназначат? Около часа понадобилось для того, чтобы пробраться до своего нового жилища. Мы проехали большую часть Парижа; я в первый раз увидела Сену и вспомнила об этих "восхищенных берегах", о которых говорит, я не знаю точно, какая, поэтесса. Я прочитала на плакате: "Boulevard Sant-Michel". Мы поехали по Boulevard Sant-Michel. Наконец, повозка остановилась на улице Gay-Zussac. Дом был из самых старых на этой улице. Комиссионер взвалил меня на спину и понес во второй этаж по тесной и темной лестнице. Там меня поставили в спальне.
Какая ужасная атмосфера! Пахло чем-то затхлым - лекарствами и еще другими вещами, которые не имеют привилегии восхищать обоняние.
Я всегда как бы предчувствовала, что окончу свои дни у какого-нибудь старика, и мои предчувствия не обманули меня. Боже! Я попала к восьмидесятилетнему господину, глухому, постоянно беспокоящему свою жену, которая день и ночь молила Бога, чтобы он избавил ее от бесполезного супруга.
Она сама вычистила меня щеткой, между тем как горничная зашила разорванную материю; удар молотка заставил отскочить мое последнее колесико, которое меня делало хромой. Немного времени спустя как бы для того, чтобы посмотреть, какую картину мы представим - старик и я - он лег на меня. Почти тотчас же я ощутила, что меня залили кипятком, который проник в мою обивку, полился вдоль рессор и совершенно покрыл меня сверху. Старая свинья - простите за выражение - забыл совершенно про учтивость и вежливость.
На что мне оставалось надеяться? В такой обстановке, когда вещь страдает от всевозможных оскорблений, остается только преклонить колена перед суровой судьбой.
Я и так была надушена комнатным воздухом. Увы! Бедная я! Мне предстояло пропитаться еще лучшим запахом. Не удовлетворяясь тем, что он меня снабжал своей отвратительной мочой, старый хрен постоянно удостаивал меня самой отвратительной… помадой. Так что, после стольких дорогих незабвенных лет, проведенных у моего любимого хозяина, хотя он расстался со мной без всякой жалости, не сказав ни единого доброго слова, где я испытывала почти ежедневно тончайшие сладострастные чувства, я должна теперь ежедневно принимать на себя несчастную развалину с развинченными нервами.
Вот это апофеоз!
Я не хочу продолжать своих "Мемуаров". Я чувствую, что нечего будет больше сказать. Жизнь моя кончена. Она началась в царстве солнца, а кончается так позорно.
Какой запах! Какой запах!
Напрасно я стараюсь вспомнить прежнее веселье; напрасно я повторяю имена прелестных женщин, которые боролись на мне со своими страстными чувствами. О, Жанна, блондинка, с прелестными золотистыми волосами! О, Берта, брюнетка, твое лицо и линии тела напоминали ту прелестную Лиану, которую безумно любил мой хозяин! А ты, Марта, такая любительница лакомств и поцелуев! И ты также, Андре, чудная и изящная dame d'amour! Жанна, Жанна, все Жанны, Мери, Марии, Маноны, Клотильды, Матильды… и ты, Луизетта, и ты, Маргарита, и все вы - из провинции, из всех городов Европы и Америки, веселые, свежие, разбитные женщины, покинувшие своих несносных мужей, распутные, удовлетворяющие до пресыщения свои сладострастные чувства, очаровательные кокотки, женщины полусвета…
О! я вас умоляю, вернитесь все, как видения, принесите какое-либо утешение несчастной кушетке! Я была предназначена служить вашим прихотям; я не спала ночей напролет, записывая ваши похождения, вы у меня в долгу. Дайте же мне возможность вновь зажить прежними мечтами. Я обращаюсь к вам, как к последней надежде на спасение. Если вас больше не будет со мной, я не выживу!
О, бедная! Мой хрыч заставил меня принять третью по счету ванну!
Горничная это заметила.
- Старая свинья! - воскликнула она. - Кроме как пить, он обо всем забывает!
Она в это время натирала паркет.
Здесь натирают паркет; но никогда не сменяют старику белья. Как это грустно, состариться таким образом!
Говорила ли я, что горничная грубая замарашка? Прежде всего, она некрасива; она дурно провела свою молодость.
Сегодня, после полудня, пришел к нам племянник моих новых хозяев, служащий в одном большом магазине. Тетки его не было дома; она по воскресеньям ходит к вечерне.
Ожидая ее, он стал заигрывать с горничной, так как не мог же он разговаривать со своим дядей, который не только не говорил, но и не понимал ничего. Та ничего не имела против, наоборот, она была очень довольна. Я не уверена, произошло ли то, чего они хотели, потому что они ушли в столовую или, может быть, в гостиную, а оттуда я уже ничего не могла слышать.
Мой старик в это время утешался вполне.
…Прошло девять дней; ничего нового. Моя жизнь, как и жизнь всех окружающих, протекает вяло и однообразно. Я не в силах больше так жить. Я задушусь. Я, сказав последнее прости, наложу на себя руки. Я сделаю сверток из всех листов бумаги, которые я исписала чернилами, и пусть, кому заблагорассудится, возьмет их. Так моряк, чувствуя, что корабль идет ко дну, бросает в море бутылку.
Прощайте, маленькие девочки, так страстно льнущие к мальчикам; среди вас я провела такие счастливые годы; прощай, узкий и темный двор - царство тишины и тайн; прощай, бедная мебель; не знаю, куда тебя судьба забросила, а, может быть, ты, как и я, в этот момент стонешь и сожалеешь о прошлом; прощайте, прелестные женщины, девицы, полудевы, услаждавшие песнями мой слух и заполнявшие мою тоску такими чудными звуками; прощайте, сударыни; прощай, прелестная дама с карими глазами, которую я любила от всей души; прощай, милашка Андре; тебе мой хозяин уделял много сокровищ своей души и кое-что еще; прощай, дорогая Ивонна, ставшая законной супругой моего хозяина; не делай его рогоносцем, он тебе доверяет, и к тому же бесполезно обманывать такого супруга, как он; прощай, мой любимый хозяин, которого могучее туловище, покрытое волосами, приближало к доисторическим людям, к первым потомкам медведя или обезьяны, обладателям мускулистых солидных рук; его уста так много дали и в таком обилии приняли поцелуи; его нервная сила была так поразительна; и я убеждена, что он мог удовлетворить всех женщин мира и даже негритянок! Прощай, прощай славная, прелестная жизнь, пышно расцветавшая, и этот тернистый путь, по которому, обнявшись, проходило столько влюбленных пар; прощайте, вздохи, ласки, крики восторга, возгласы, мольбы… Еще!.. Еще!.. Еще!.. Прощай, маленький стул, мой соперник и соучастник; прощай, большая кровать, к которой я ревновала, ты единственная непроданная, ты, может быть, и поныне служишь прихотям моего дорогого хозяина и обожаемой им Ивонны; прощай, старое тяжелое мещанское кресло; прощай, неудобный пуф; прощай, перо; прощай, чернильница; прощай, бумага, я могла бы записать еще много интересных эпизодов, если бы не этот злосчастный случай…
Я плачу, я рыдаю, мои нервы взвинчены, я не вижу, я не слышу больше, я как бы парализована… Я, кажется, становлюсь хрычом, похожим на моего старого хозяина… я перестаю узнавать… Я немею… Вот мои последние слезы… Я плачу… Я смеюсь… Я схожу с ума! Я сумасшедшая! Ах! Ах! Ах! Я сумасшедшая… безумная! Я… безумная… Я плачу…
КОНЕЦ.
Викторьен Дю Соссей
Имя этого писателя вряд ли знакомо широкому кругу наших читателей. Да и знатокам французской литературы оно скажет не так уж много… Естественно, возникает вопрос: насколько правомерно появление Викторьена Дю Соссея в блестящей компании "Секс-пира", в окружении таких значительных художников и выдающихся стилистов, как Д'Аннунцио, Гюисманс.
Да, автор "Дневника кушетки" не сумел войти в анналы большой литературы. Самые подробные, самые обстоятельные "Истории французской литературы" не уделяют ему ни строчки. Его современники - литературные критики - со снобизмом зачисляли романы Дю Соссея в разряд бульварной литературы. А в фундаментальной "Библиографии французской литературы с 1801 по 1930 год", составленной американским профессором Тиме, не числится ни одной рецензии, ни одной критической статьи на 32(!) романа писателя. Еще более удивительный и характерный факт: многотомный библиографический словарь Тальвара, который служит незаменимым руководством для всех, кто занимается французской беллетристикой, вообще не упоминает Дю Соссея, как будто его не существовало. Но романами Дю Соссея с упоением зачитывались целые поколения французских (и не только французских) читателей…
Вот и редакция "Секс-пира" придерживается того мнения, что читатель, если не всегда, то зачастую бывает прав, и увлекательность книги имеет порою не меньшую ценность, чем отточенность стилистики и языковые изыски. К тому же на нашем "Секс-пире" есть место для самых разных блюд: и для тех, которые рассчитаны на ценителя и отличаются утонченным вкусом, и для тех, от остроты коих обжигает рот…
Мы почти ничего не знаем о жизни Дю Соссея: известно лишь, что он родился в центре Франции в 1868 году - в городе Друэ, департамент Луара-и-Шер. Но… жизнь писателя - это его книги! Дю Соссей дебютировал в литературе в 1894 году романом "Наслаждаться… Умереть." Роман пользовался успехом и очень скоро весь тираж был полностью распродан. Окрыленный удачей, автор продолжает писать в том же фривольно-жизнелюбивом духе. Почти ежегодно публикует он новые романы: 1895 - "Худшие радости", 1896 - "Извращенная", 1897 - "Школа разврата", 1898 - "Галантные воспоминания времен Второй Империи", 1899 - "Девушка с запятнанной репутацией", 1900 - "Последние объятия". Вскоре Дю Соссей становится одним из самых плодовитых беллетристов своего времени, выводя к читателю по два, три, даже четыре своих детища в год: 1901 - "Ночи Касбы, или Героические штаны" и "Смех, кровь и сладострастие", 1902 - "Пасущие тела, жгучие красавицы", 1903 - "Я прекрасна" и "Дневник кушетки", 1904 - "Бессмертный идол", 1905 - "Продается, сдается внаём", "Женщина, любовь, ложь" и "Жертвы поцелуев", 1906 - "Морфий. Роман о жизни морфинистки" и переработанное издание "Извращенной", 1907 - "Лекарство для одиноких женщин", "Улица Мира" и "Наука поцелуев. Кама-Сутра современной любви", 1908 - "Золотая ограда", "Корсиканка", "Обломки любви", "Свободный союз", 1909 - "Горести из-за адюльтера", 1910 - "Ночь любви" и "Торговля женщинами", 1911 - "Атласная кожа", 1912 - "Еврейская армия", 1913 - "Мы - циники"… Огромный список! Заметим, однако, что большинство из немногочисленных вещей числились среди бестселлеров тогдашнего книжного рынка. Например, "Девушка с запятнанной репутацией" за 6 лет выдержала 16 изданий, а коммерчески самый успешный роман "Продается, сдается внаём", о котором писали, что он произвел "революцию в библиотеках", всего за год - 20 изданий. Успешной продаже способствовало хорошее художественное оформление книг - красивые цветные обложки, большое число (до 150) рисунков в тексте. Так, на обложке романа "Продается, сдается внаём" художник изобразил не подлежащее аренде скучное строение, а прекрасную обнаженную женщину, распятую на кресте. Не менее завлекательными иллюстрациями был снабжен текст романа "Извращенная": героиня примеряет полупрозрачную ночную рубашку, крутится обнаженной около зеркала, выходит из ванной, раздевается на приеме у доктора, проходит курс лечения массажем и т. д.
Нельзя сказать, что автор завоевывал читателей только тем, что преподносил им "клубничку". Хотя, как можно судить даже по названиям, постоянно обыгрывались самые острые, самые пикантные темы. Тем не менее Викторьен Дю Соссей отнюдь не чурался социальных вопросов и время от времени крепко пощипывал богачей и власть имущих. Вот один из переведенных на русский язык романов - "Мои записки", повествование в котором ведется от лица акушерки. В начале романа героиня - решительная, молодая женщина оставляет выгодное место в клинике преуспевающего профессора, преследующего ее своими сексуальными домогательствами. Первый же опыт самостоятельной работы приносит ей удачу и дает возможность показать хорошие профессиональные возможности. Но на своем жизненном пути молодой акушерке приходится сталкиваться с самыми низкими проявлениями действительности, порою грубыми и жестокими. Вот к ней обращается забеременевшая в результате тайной связи молодая женщина. К сожалению срок беременности слишком велик, операция смертельно опасна, и врачебный долг повелевает героине отказать несчастной. На следующий день из Сены вылавливают труп утопленницы, которая предпочла смерть позору. В другой раз с аналогичной просьбой обращается супружеская пара - шофер и горничная, которым хозяева запретили иметь детей. Героиня романа не соглашается пойти на убийство младенца, хотя его родителям и грозит нищета. И вновь она оказывается невольной виновницей смерти: женщина, не получив медицинской помощи, пытается сделать аборт и умирает. А вот пекущиеся о своей репутации учителя гимназии выгоняют на улицу забеременевшую юную дочь. И об этом, и о многом другом, печальном и низком, вспомнит героиня повести, вроде бы благополучно доживая свой век в одном из уютнейших уголков сельской местности…
Дю Соссея много и часто переводили в дореволюционной России. Была даже предпринята попытка выпустить его собрание сочинений (вышло два тома с романами "Морфинистка" и "Мои записки" в 1910 году) - такой чести писатель не удостаивался и у себя на родине. Правда, попытки выпустить переводы в свет почти всегда встречали противодействие цензуры: едва книгоиздатели успевали отпечатать тираж и пустить книгу в продажу, как Комитет по делам печати налагал на нее арест и изымал из продажи. Такой была судьба и "Дневника кушетки", и "Морфинистки", и "Девушки с прошлым" (такое название получил русский перевод книги "Девушка с запятнанным прошлым"). Разумеется, уцелевшие в незначительном числе экземпляров русские переводы романов Дю Соссея представляют большую библиографическую редкость.
Мы не знаем, как завершился жизненный путь писателя. Весьма информированная американская Библиотека Конгресса оставила в своей картотеке графу года смерти незаполненной. Поскольку писатель, до этого весьма плодовитый, прекратил писать с началом Первой мировой войны, можно предположить, что он сложил голову на одном из полей сражений или просто умер в тяжелые военные годы. Однако удалось найти книгу, не зарегистрированную в библиографии Тиме, которая вышла уже в двадцатые годы (точный год в выходных данных не указан), - роман "Прекраснейшее сладострастие". Эта небольшая книжечка в 320 стр. была включена в библиотечку "Неизданных иллюстрированных романов", много лет издававшуюся с большим коммерческим успехом в Париже. По-видимому, молчание Дю Соссея в послевоенные годы объясняется тем, что законодателями мод стали другие писатели.
Насколько справедливо забвение Дю Соссея - судить читателю. Нам все же кажется, что чтение "Дневника кушетки" доставит ему немало приятных минут.
В. Ермаков.
Примечания
1
Лино - тонкое полотно. (Прим. пер.)