- Не надо бояться, - успокаивал Тыква пленницу, - Как только мы доберёмся до нашего загона, Вы будете прилично одеты.
- Так же как Вы? – спросила она, с отвращением рассматривая длинные, серые, грубые и неуклюжие платья, надетые на Ваниямпи.
- Такая одежда помогает нам подавить наши желания и быть скромными, -объяснил один из Ваниямпи.
- Они напоминают нам, что мы все Одинаковые.
- Что все мы, что бы мы ни говорили и не делали, ничто, но Ваниямпи.
Мне показалось, что это имело смысл. У человека есть стремление быть последовательным, независимо от того, из каких эксцентричных исходных условий он может выйти, но обычно он будет вести себя по жизни, таким образом, который приличествует его одежде. Так что, английское выражение, что одежда делает человека, имеет глубокий смысл
- Уж лучше, быть раздетой и с кожаными ремнями на шее! – возмущённо, сказала девушка.
- А что делают в вашем загоне с теми, кто не Одинаковый? – задал я вопрос Ваниямпи.
- Мы пытаемся преобразовать их. Мы уговариваем их. Мы рассуждаем с ними.
- И что бывает, если Вы не можете убедить их в своей одинаковости? Я спросил.
- Тогда мы изгоняем их из загона, умирать в Прериях.
- Это горько для нас, поступать подобным образом.
- Но это должно быть сделано.
- Инфекции их ереси нельзя позволить заразить других.
- Польза целого должна иметь приоритет перед пользой частей.
- Вы убиваете их? – спросил я.
- Нет!
- Мы не можем убить!
- Это противоречит Учению.
- Но Вы выгоняете их, предполагая, что они погибнут в Прериях, -
Напомнил я.
- Но ведь это - Прерии, будут тем, что убьёт их, а не мы.
- Мы, таким образом, невиновны.
- Такое изгнание является приемлемым для Учения? – спросил я.
- Конечно. Как ещё загон может избавиться от них?
- Вы должны понять, что нам не нравится поступать так.
- Так поступают только после того, как любая иная альтернатива была исчерпана.
- Различность нападает на корень Одинаковости. Одинаковость важна для самой цивилизации. Таким образом, Различность угрожает обществу и цивилизации непосредственно.
- Различность должна быть уничтожена.
- И что же, получается что, есть только одна ценность, одно достоинство? – не выдержал я.
- Да.
- Один это один, - глубокомысленно изрёк кто-то из них, -самоидентичный и одинаковый.
- А шестнадцать, это шестнадцать, - заметил я.
- Но шестнадцать, это, же шестнадцать раз по одному, и таким образом всё опять уменьшается до одного, который один.
- А что тогда относительно половины и половины? – спросил я.
- В целом они составляют один.
- Что относительно одной трети и одной трети, тогда? – уже издевался я.
- Каждый из тех есть всего лишь одно число, и, таким образом, каждый это один, и один это один.
- А что Вы думаете о разнообразии вокруг Вас, - спросил я, - скажите, как относиться к кайиле и слину?
- Одна кайила и один слин, оба один, который есть один.
- Что Вы можете сказать относительно ноля и одного?
- Ноль - одно число, и каждый - одно число, и таким образом каждый есть один, и один есть один.
- А относительно ничто и один?
- Один это один, и ничто это ничто, как если один был покинут одним, который и являлся одним.
- Но у Вас было бы по крайней мере одно ничто, не так ли?
- Ничто или ничто или один. Если это ничто, тогда это ничто. Если это один, то это один, и на одном.
- Таким образом, все - то же самое, - заключили Ваниямпи.
- По-моему, то, что Вы несёте это полный бред, - не выдержал я. - Вы знаете об этом?
- Для неосведомленного глубина часто кажется бредом.
- Действительно, для некоторых, кому не хватает просвещённости, это может также показаться бредом.
- Чем более абсурдным что-то кажется, тем более вероятно что, это должно быть верно.
- Это кажется абсурдным, - согласился я с первой частью последнего довода.
- И это, само по себе, есть то самое доказательство, которое показывает, что Учение наиболее вероятно правильно.
- И это, как предполагается, самоочевидно? – спросил я, уже ничему не удивляясь.
- Да.
- Но это не самоочевидно для меня, - заметил я.
- Это не изъян его самоочевидности.
- Вы не можете обвинить самоочевидность Учения в этом.
- Что-то, что самоочевидно одному человеку, может быть не самоочевидно другому.
- Как это может быть самоочевидно одному, и не быть таковым другому? – продолжал я издеваться.
- Кто-то может быть более талантливым в обнаружении самоочевидности, чем другой.
- А как Вы различаете то, что только кажется самоочевидным, и то, что действительно самоочевидно?
- Царствующие Жрецы не обманули бы нас.
- Они-то тут причём? – удивился я.
- Это самоочевидно.
- Вы когда-либо ошибались о том, что самоочевидно?
- Да, часто, - признался Тыква.
- Как Вы объясняете это? - Я спросил.
- Мы слабы и немощны.
- Мы - только Ваниямпи.
Я посмотрел на Тыкву.
- Безусловно, - сказал он, - Есть место для веры во все это.
- Довольно большое место, насколько я догадываюсь, - предположил я.
- Достаточно большое, - подтвердил Тыква.
- Насколько же большое? – допытывался я.
- Достаточно большое, чтобы защитить Учение, - сказал он.
- Я так и думал, - усмехнулся я.
- Нужно же верить хоть чему-то, - объяснил Тыква.
- Почему бы не поэкспериментировать с правдой? – предложил я.
- Мы уже верим правде, - сказал один из Ваниямпи.
- Что же заставило вас?
- Учение говорит нам.
- Вы должны понять, что нам не нравится изгонять людей на смерть. Нам очень жалко поступать так. В случаях изгнания мы часто едим в тишине, и льём горькие слезы в нашу кашу.
- Я уверен, что это выглядит очень трогательно, - усмехнулся я, представив себе эту картину.
Тыква посмотрел вниз, в сторону девушки. Непосредственно на неё он не смотрел, но она знала, что стала объектом его внимания, пусть и косвенного.
- Научите меня своему Учению, - попросила она. - Я хочу стать Одинаковой.
- Замечательно, - обрадовался Тыква. Он даже было протянул руку, чтобы тронуть её, столь доволен он был, но внезапно, в ужасе отдёрнул руку назад. Он покраснел, на его лбу выступил пот.
- Превосходно, - загудели Ваниямпи все сразу, - Вы не пожалеете об этом.
- Вы полюбите быть Одинаковой. - Это - единственная цель бытия.
- Когда мы доберёмся до загона, Вы будете развязаны и должным образом одеты, - пообещал Тыква. - В одежде подходящей Ваниямпи, Вы оцените нас по своим прежним критериям, из предшествующей жизни, и поймёте какую честь, и уважение вам будут оказывать среди нас.
- Я буду нетерпеливо ожидать моего приема в загон, - пообещала девушка.
- Также, и мы будем приветствовать нового гражданина, - торжественно произнёс Тыква.
Он повернулся к остальным.
- Нам пора возвратиться к нашей работе. Ещё есть мусор, который надо собрать и обломки, которые надо сжечь.
Как только Ваниямпи удалились, я вернулся, к рассматриванию девушки.
- Они сумасшедшие! - Закричала она, извиваясь в ярме.- Безумцы!
- Возможно, - сказал я. - Я полагаю, что это - вопрос точки зрения.
- Точки зрения? – не поняла она.
- Если нормы вменяемости - общественные нормы, - объяснил я, - а по определению, норма нормальна.
- Даже если общество полностью оторвано от реальности? – спросила она.
- Да.
- Даже если они думают, что они все урты, или ящеры или облака?
- Я полагаю, что так, и в таком обществе тот, кто не думает, что он -урт, или, скажем, ящерица или облако, считался бы сумасшедшим.
- И были бы сумасшедшими?
- С той точки зрения.
- Это - нелепая точка зрения.
- Согласен.
- И я не принимаю этого, - решила девушка.
- Как и я, - согласился я с ней.
- Тот безумен, - сказала она, - кто верит ложным ценностям.
- Но все мы, несомненно, верим многим ложным ценностям, - заметил я, -Теоретически общество могло бы верить многочисленным ложным суждениям и тем не менее, в обычном смысле этого слова, рассматриваться как нормальное, даже если, во многих отношениях, это общество ошибочно.
- Что, если общество ошибается, и старается изо всех сил избегать исправлять свои ошибки, что, если оно отказывается исправить свои ошибки, даже в свете неопровержимых доказательств его ошибочности? – спросила девушка.
- Доказательства могут отрицаться, или им может даваться иное толкование, чтобы согласовать с существующей теорией. Я думаю, что это обычно - вопрос качества. Возможно, когда теория просто становится слишком архаичной, устаревшей и громоздкой, чтобы защититься, когда она становится просто нелепой и очевидно иррациональной, чтобы серьезно продолжить защищать её, вот тогда, если находится кто-то, кто всё ещё навязчиво отстаивает эту теорию, вот тогда можно было бы говорить о его здравомыслии. Но даже тогда, другие теории могли бы быть плодотворнее, чем такие радикальное упрямство или возведённая в закон иррациональность.
- Почему? – не поняла она.
- Из-за неопределенности понятия безумия, - попытался объяснить я, - и его часто неявная ссылка на статистические нормы. Например, человек, который верит, скажем, в магию, при условии, что его вера основана на том, что он живёт в обществе, которое верит в магию, он не будет считаться безумным. Точно так же такое общество, не будет, по всей вероятности, рассматриваться как безумное, хотя могло бы быть расценено как вводимое в заблуждение
- А что, если там действительно существуют такие вещи, как магия? – спросила девушка.
- Тогда это общество, просто было бы правильным.
- А что же с этими мужчинами, которые только что были здесь? Действительно ли они не сумасшедшие?
- Поосторожнее с выбором определений, я предполагаю, что мы определяем их здравомыслие или безумие, в зависимости от того, одобрили мы их взгляды или нет, но трудно получить удовлетворение из побед, которые достигнуты дешёвым средством тайного изменения абстрактной структуры.
- Я думаю, что они безумцы, сумасшедшие, - не выдержала она.
- По крайней мере, они ошибаются, - сказал я, осторожно, - и, во многих отношениях отличаются от нас.
Она вздрогнула.
- Большинством пагубных верований, - продолжал я, - не являются в действительности верованиями вообще, лучше назвать их псевдо-верования. Псевдо-вера не является уязвимой перед доказательствами, даже теоретически. Её безопасность от опровержения - результат её бессодержательности. Она не может быть опровергнута, ничего не говоря, ничего и не произведёшь, даже в теории. Такая вера не сильна, но пуста. В конечном счете, это не более чем набор слов, организованный в словесные формулы. Люди часто боятся исследовать свою природу. Они прячут их внутри себя вместе другими проблемами. Они боятся, что их опора – солома, они боятся, что их подпорки - тростники. Правда замалчивается, и юридически избегается. Это не человеческий разум. И что является самым замечательным? Кто знает, в какую сторону будет рубить меч правды? Кажется, некоторые люди лучше умрут за свои верования, чем согласятся проанализировать их. Мне кажется, что должно быть очень страшно, исследовать свою веру, раз так мало людей делают это. Конечно, иногда кто-то устаёт от запачканной кровью пустой болтовни. Сражения формул, которые никто не может вычислить и опровергнуть, и слишком часто решается кровью и железом. Как я отметил, некоторые люди, готовы умереть за их веру. Но, кажется даже большее число, готово убить за неё.
- Это не неизвестно для мужчин, бороться за ложные ценности, -заметила она.
- Это верно, - согласился я.
- Но, в конце концов, - сказала она, - я не думаю, что бои ведутся ради формул.
Я пристально посмотрел на неё.
- Они лишь штандарты и флаги, с которыми идут в сражение, - объяснила она, - стимулирующие толпу, в полезном для элиты направлении.
- Возможно, Ты права, - Вынужден был я согласиться. Я не знал. Человеческая мотивация слишком сложна. То, что она ответила, как ответила, и неважно, была ли она права или нет, напомнило мне, что она была агентом кюров. Такие люди обычно видят вещи с точки зрения женщин, золота и власти. Я усмехнулся, смотря на неё сверху вниз. Этот агент, раздетый и в ярме, теперь надёжно выведен из строя, и стоит передо мной на коленях. Она больше не была игроком в игре, она была теперь только призом.
- Не смотрите на меня так, - попросила бывший агент.
- Я не из Ваниямпи, - обрадовал её я, - женщина.
- Женщина! – повторила она возмущённо.
- Тебе лучше начинать думать о себе в таких терминах, - не мог не посоветовать я.
Она сердито выкручивалась в ярме. Потом посмотрела на меня.
- Освободите меня, - потребовала она.
- Нет.
- Я очень хорошо заплачу Вам, - вновь пообещала она.
- Нет.
- Вы могли бы забрать меня у этих дураков.
- Подозреваю, что это будет не сложно.
- Тогда уведите меня с собой, - вновь потребовала она.
- Ты просишь быть уведённой? – спросил я.
- Да.
- Если я сделаю так, - напомнил я, - Ты станешь рабыней.
- Ох, - она всё поняла.
- Ты всё ещё просишь быть уведённой?
- Да.
- Как признавшая себя рабыней, - уточнил я, - полной и презренной рабыней?
- Да! – подтвердила она.
- Нет, - отказал я.
- Нет? - она была ошеломлена.
- Нет, - повторил я.
- Возьмите меня с собой, - взмолилась она.
- Я собираюсь оставить тебя точно там, где Ты сейчас находишься, -разочаровал я её, и добавил, - моя прекрасная наемница.
- Наемница? – удивилась девушка. - Я не наемница! Я - Леди Мира из Венны, из касты Торговцев!
Я улыбнулся.
Она откинулась назад, на свои пятки.
- Что Вы знаете обо мне? Что Вы делаете в Прериях? Кто Вы? – посыпались вопрос за вопросом.
- Ты хорошо выглядишь в ярме, - похвалил я её, вместо ответа.
- Кто Вы? – не отступала пленница.
- Путешественник.
- Неужели Вы собираетесь оставить меня здесь, вот так?
- Да.
- Я не хочу идти в загон этих людей. Они безумцы, они все сумасшедшие.
- Но, Ты же просила их взять тебя с собой в загон, - напомнил я, -чтобы брать уроки их Учения.
- Я не хочу умирать, - всхлипнула она. - Я не хочу быть оставленной на смерть в степи.
- Тогда, тебе лучше всего начинать истово верить их Учению. Скорее всего, они не останутся спокойными, будучи обманутыми в этом отношении.
- Я не хочу жить их лицемерной жизнью.
- Уверен, что многие именно так и живут в загонах Ваниямпи.
- Неужели, я должна пытаться верить их нелепостям?
- Если сможешь, то это сильно облегчит твою жизнь.
- Но я же не дура.
- Безусловно, легче всего принять чуждые верования, когда они были внушены с детства. Внушение эксцентричных верований обычно наиболее успешно действует на невинных и беззащитных, даже более успешно, чем на неосведомленных и отчаявшихся.
- Я боюсь их, - вздрогнула она.
- Они будут смотреть на тебя с достоинством и уважением, как на то же самое.
- Лучше ошейник в городах, - закричала она, - лучше надругательства и продажа с общих полок, лучше быть рабыней, запуганной и послушной у ног её хозяина.
- Возможно, - я даже не стал спорить с ней.
- Я боюсь их, - повторила она.
- Почему?
- Разве Вы не поняли, как они будут смотреть на меня? Я боюсь, что они заставят меня стыдиться моего собственного тела.
- Тем не менее, помни, что Ты красива.
- Спасибо, - прошептала она.
Безусловно, опасность, о которой она говорила, существовала, и была довольно реальной. Для ценностей одних довольно трудно не быть затронутым ценностями других, тех, кто находится вокруг. Даже изумительной красоты и глубины человеческой сексуальности, бывает недостаточно, в некотором окружении, стремящемся вызвать причудливые реакции беспокойства, затруднения и позора. Среднему гореанцу такие реакции показались бы непостижимыми. Возможно, подобное окружение, могло бы просто быть признано безумным. Трагедией является то, что в такое окружение попадают дети, и впитывают окружающее их безумие.
- Вы действительно думаете, что я красива?
- Да.
- Ну тогда заберите меня с собой!
- Нет.
- Вы оставите меня с ними?
- Да.
- Почему?
- Это развлекает меня.
- Тарск! – крикнула она.
Я поднёс хлыст к её лицу.
- Ты можешь поцеловать это, или быть избита этим, - предложил я ей.
Она поцеловала гибкую, тонкую кожу хлыста.
- Ещё раз, и медленно, - приказал я.
Она подчинилась, а потом взглянула на меня.
- Вы назвали меня наемницей, - вспомнила пленница.
- Я ошибся. Ты – теперь только бывшая наемница, - поправился я.
- И что я теперь?
- Думаю, Ты можешь сама догадаться, - усмехнувшись, сказал я.
- Нет! – крикнула девушка.
- Да, - заверил её я.
Она вновь безрезультатно попыталась вырваться из ярма.
- Я - беззащитна, - простонала она.
- Да.
Она выпрямила тело, и вскинула голову.
- Если Вы заберёте меня с собой, то, несомненно, я стану вашей рабыней.
- Полностью, - подтвердил я.
- Получается, что большая удача для меня, что Ваниямпи уведут меня в их лагерь. Там я буду свободна.
- Все Ваниямпи - рабы, рабы краснокожих дикарей, - объяснил я.
- Дикари живут в загонах? – спросила она.
- Обычно нет. Они обычно предоставляют Ваниямпи самим себе. Они не очень заботятся, присмотром за ними.
- Значит, с практической точки зрения, они - рабы без хозяев, -заключила она.
- Возможно.
- И значит я, тоже, буду рабыней без хозяина, - сделала она вывод.
- С практической точки зрения, насколько я знаю, большую часть времени, Ваниямпи, принадлежат всему племени, а не конкретному человеку. Таким образом, их рабство есть нечто отдаленное и обезличенное. Принадлежность общности, конечно, может затенить рабство, но не отменить его.
- Это - наилучшая ситуация для раба, быть одному без владельца, -сказал она.
- Так ли? – переспросил я. - Одинокий и ненужный раб без хозяина.