- Теперь все правильно? - спросила она серьезно, будто испуганно, словно ей стоило больших усилий понять человека напротив. Он не знал, что ответить.
- Ты правильно догадалась, - сказал Фридолин, - я действительно очень устал, но мне очень приятно сидеть здесь, в кресле-качалке, и просто тебя слушать. У тебя такой красивый, нежный голос. Говори! Расскажи мне что-нибудь.
Она села на кровать и покачала головой.
- Ты боишься, - сказала она тихо, а затем про себя, едва слышно, - жаль!
При этих словах горячая волна прокатилась по его телу. Он подошел к ней, хотел обнять, объяснить, что он абсолютно ей доверяет, и это было бы правдой. Он привлек ее к себе и стал ласкать, как ласкают девушку, как ласкают любимую женщину. Но она так сопротивлялась, что он в конце концов в смущении остановился.
- Мы не можем этого знать, но когда- то все может случиться. Ты прав, что боишься меня. И если что-то случится, ты проклянешь меня.
Предложенные деньги она отвергла так настойчиво, что он не решился настаивать. Она накинула на себя тонкую голубую шаль, зажгла свечу и, освещая ему путь, проводила до двери.
- Сегодня я буду дома, - сказала она. Он взял ее руку и невольно поцеловал. Она посмотрела на него удивленно, почти испуганно, а затем улыбнулась счастливо и смущенно.
- Как девушку… - прошептала она.
Дверь за ним закрылась, и Фридолин быстрым взглядом запечатлел в своей памяти номер дома, чтобы утром послать бедняжке вина и сладостей.
Глава 4
Тем временем стало еще теплее. Теплый ласковый ветер нес по узкому переулку запах влажных полей и далекой горной весны. "Куда теперь?" - подумал Фридолин, как будто не было само собой разумеющимся наконец отправиться домой и лечь спать. Однако он не мог на это решиться. После неожиданного столкновения с алеманнами ему казалось, что у него больше нет дома. Или после сцены у Марианны? Нет-нет, раньше - после вечернего разговора с Альбертиной он все дальше и дальше удалялся из привычного круга событий в другой, далекий, чужой мир.
Он ходил по ночным улицам, подставляя лоб теплому сухому ветру, и, наконец, решительно, словно достигнув наконец желанной цели, зашел в кафе в нижнем Ринге. Это было старовенское уютное кафе, не слишком просторное, с приглушенным светом и в столь поздний час не слишком многолюдное.
В углу трое мужчин играли в карты. Официант, некоторое время просто наблюдавший за Фридолином, помог тому снять шубу, принял заказ и удалился, положив на стол иллюстрированные журналы. Фридолин почувствовал себя вполне комфортно и принялся листать журналы. Его взгляд останавливался то тут, то там. В каком-то чешском городе были сорваны все вывески на немецком языке. В Константинополе состоялась конференция, посвященная проблемам железных дорог в Малой Азии, в которой принял участие лорд Гранфорд. Фирма "Бениес энд Вейнгрубер" была объявлена банкротом. Проститутка Анна Тигер отравила свою подругу Хермину Дробизки купоросом. Преступление было совершено на почве ревности. Девушка по имени Мария Б., проживающая на Шенбруннерштрассе 28, отравилась сублиматом. Все эти события - безликие и печальные в своей сухой повседневности - подействовали на Фридолина отрезвляюще и успокаивающе. Ему было жаль Марию Б. Сублимат, как глупо. В эту самую минуту, когда он уютно сидит в кафе, Альбертина спокойно спит, заложив руки за голову, а советник уже оставил позади все земные печали, Мария Б., Шенбруннерштрассе 28, бессмысленно страдает от страшных болей.
Фридолин бросил взгляд поверх газеты, почувствовав, что из-за соседнего столика за ним внимательно наблюдают. Возможно ли это? Нахтигалл?! Тот тоже узнал его, дружески подняв руки, поднялся и подошел к Фридолину. Это был большой, довольно толстый человек с длинными светлыми, слегка вьющимися волосами, кое-где седыми, и подстриженными по польской моде усами.
На нем был расстегнутый серый плащ, из-под которого выглядывал немного засаленный фрак с тремя фальшивыми бриллиантовыми пуговицами, мятый воротничок и постоянно сползающий на бок шелковый галстук. Веки этого вполне молодого еще человека покраснели, словно он много ночей подряд провел без сна, однако глаза были на удивление голубыми и ясными.
- Так ты в Вене, Нахтигалл? - вскричал Фридолин.
- Таки ты не знаешь? - ответил с выговором польского еврея Нахтигалл.
- Ты не знаешь, но ведь я так известен! - и он, громко и добродушно расхохотавшись, сел напротив Фридолина.
- Как? - спросил Фридолин. - Неужели приезд профессора хирургии остался незамеченным?
Нахтигалл засмеялся еще громче:
- Разве ты меня не слышал? Сегодня вечером?
- Почему "слышал"? Ах, да! - только сейчас Фридолин вспомнил, что когда зашел в кафе и даже раньше, когда только приближался к нему, из глубины подвала доносились звуки фортепиано.
- Так это был ты? - удивился он.
- А кто же еще? - засмеялся Нахтигалл.
Фридолин кивнул. Конечно, эта своеобразная, энергичная манера игры, эти дерзкие, но благозвучные партии левой руки - все это сразу показалось ему таким знакомым. Он вспомнил, что Нахтигалл окончательно оставил изучение медицины после второй, правда, удачной попытки сдать зоологию с семилетним опозданием. Но спустя продолжительное время, он снова начал появляться в больнице, анатомическом театре, лабораториях и аудиториях, где со своей светлой лохматой шевелюрой, постоянно мятым воротничком, топорщившимся, некогда белым галстуком полюбился не только коллегам, но и некоторым профессорам. Сын еврейских торговцев водкой из захолустного польского городка, он уехал в Вену изучать медицину. О нищенских суммах, которые посылали ему родители, можно было не упоминать, но вскоре выяснилось, что все недостающее можно получить за общим столом для медиков на Ридхоф, куда нередко заглядывал и сам Фридолин. Оплату большей части счетов Нахтигалла брали на себя более состоятельные коллеги. Одежду он принимал в подарок и делал это всегда с радостью и без ложной гордости. Еще в родном городе он научился основам игры на фортепиано у одного полунищего пианиста. В Вене, будучи студентом медицины, он посещал консерваторию, где, вроде бы, слыл подающим надежды талантом. Но и здесь ему не хватило серьезности и старания, чтобы продолжать регулярное обучение. И вскоре он счел вполне достаточным играть лишь в кругу друзей и играл, скорее, для удовольствия. Некоторое время он работал пианистом в пригородной школе танцев. Университетские коллеги старались ввести его в лучшие дома, однако он играл только то, что нравилось ему, столько, сколько ему хотелось, вступал в не всегда невинные беседы с юными особами и пил больше, чем следовало. Как-то раз он играл на танцах у директора банка. Было уже далеко за полночь, когда он отпустил пару язвительных замечаний в адрес танцевавшей неподалеку девушки, чем поверг ее саму в смущение, а ее кавалера в возмущение, после чего решил сыграть канкан и дополнить свою игру куплетом весьма двусмысленного содержания.
Директор банка сделал ему замечание в резком тоне. Нахтигалл же, находясь в приподнятом настроении, поднялся, обнял директора, и тот, хоть и сам был евреем, возмутился и прошипел Нахтигаллу в лицо несколько принятых у этого народа ругательств, на что Нахтигалл отреагировал мощным ударом в ухо. После этого его карьера в лучших домах города в качестве пианиста окончательно завершилась. Среди близких он в общем вел себя более прилично, хотя иногда его все же вынуждены были по сходным причинам выдворять из кафе. Но на следующее утро подобные инциденты прощались и забывались участниками. Однажды, когда его коллеги уже давно закончили учебу, он неожиданно, ни с кем не попрощавшись, исчез из города. Несколько месяцев от него приходили открытки из различных польских и русских городов. Нахтигалл любил Фридолина больше остальных, но напомнил ему о своем существовании лишь однажды, в виде просьбы о значительной сумме, которую Фридолин немедленно удовлетворил, не получив более от Нахтигалла ни благодарности, ни вообще каких-либо вестей.
И вот теперь, в три четверги первого ночи, Нахтигалл настаивал на том, чтобы немедленно исправить это недоразумение и вернуть долг. Он тут же извлек необходимую сумму из своего несколько помятого, но довольно толстого кошелька, что позволило Фридолину принять деньги с чистой совестью…
- Ну, как я вижу, у тебя все в порядке, - сказал он, улыбаясь, словно для своего собственного успокоения.
- Не жалуюсь, - ответил Нахтигалл. И коснулся руки Фридолина: - А теперь расскажи, как случилось, что ты оказался здесь среди ночи?
Фридолин объяснил: ему было необходимо выпить чашечку кофе после ночного визита к больному. При этом он умолчал, сам не зная почему, что не застал своего пациента в-живых. Затем он кратко рассказал о своей работе в клинике и о частной практике, упомянул о том, что он женат, женат счастливо и является отцом шестилетней дочки.
Нахтигалл рассказал о себе. Как Фридолин и предполагал, за эти годы он объездил с концертами все польские, румынские, сербские и болгарские города и городки. В Лемберге живут его жена и четверо детей - тут он звонко рассмеялся, будто это было исключительно смешно: иметь четверых детей, которые живут в Лемберге, и всех от одной и той же женщины. С прошлой осени он снова обосновался в Вене. Варьете, которое его ангажировало, обанкротилось, и теперь он играет в разных кафе, с которыми удается договориться, иногда два или три раза за одну ночь.
- Вот здесь, например, в подвале, - не очень аристократичное заведение, - заметил он, - а что касается публики… Но если у тебя четверо детей и жена в Лемберге, - и он засмеялся снова, на этот раз не так беззаботно. - Еще я иногда играю в частных домах, - поспешно добавил он. И, заметив критическую улыбку на лице Фридолина, сказал: - Не у директоров банков и им подобных, нет, в более высоких кругах, а также и в различных обществах - открытых и тайных.
- Тайных?
Нахтигал посмотрел перед собой с угрюмым и одновременно хитрым видом.
- Скоро за мной заедут.
- Как, сегодня ты еще играешь?
- Да, там все начинается только в два часа.
- Хм, это очень забавно…
- И да и нет, - засмеялся Нахтигалл, но на этот раз мрачно.
- И да и нет? - удивленно повторил Фридолин.
- Я играю в одном частном доме, но я не знаю, кому он принадлежит.
- Ты играешь там первый раз? - с возрастающим интересом спросил Фридолин.
- Нет, третий. Но на этот раз, вероятно, это снова будет в новом месте.
- Я не понимаю.
- Я тоже, - рассмеялся Нахтигалл. - Лучше не спрашивай.
- Да… - многозначительно протянул Фридолин.
- Нет, ты ошибаешься. Это не то, что ты подумал. Я многое повидал, знаешь, в этих маленьких городишках, особенно в румынских, есть на что посмотреть… Но здесь… - он немного отодвинул желтую занавеску, выглянул в окно на улицу и сказал, как будто про себя: - Еще не приехали, - а затем, обращаясь к Фридолину. - Экипаж. Меня всегда забирает экипаж, и каждый раз разный.
- Нахтигалл, ты меня заинтриговал, - холодно заметил Фридолин.
- Слушай, - сказал Нахтигалл после нерешительной паузы. - А если бы я взял тебя… - и затем неожиданно: - У тебя хватит смелости?
- Странный вопрос, - ответил Фридолин оскорбленным тоном завсегдатая студенческих пирушек.
- Я так не думаю…
- А что ты, собственно, думаешь? Тут требуется особенная смелость? Что может случиться? - и он засмеялся коротко и пренебрежительно.
- Со мной ничего не может случиться, самое большее, что сегодня я буду играть в последний раз - но это, вероятно, в любом случае, будет именно так, - и он снова приподнял занавеску.
- Ну, и что?
- Что ты имеешь в виду? - спросил Нахтигалл, словно во сне.
- Рассказывай дальше. Раз уж ты начал… Тайное собрание, закрытое общество, собрание гостей?
- Я не знаю. В последний раз было тридцать человек, а в первый - шестнадцать.
- Бал?
- Конечно, бал, - казалось, Нахтигалл уже жалел, что вообще заговорил об этом.
- И поэтому ты там играешь.
- Поэтому? Нет. Я не знаю почему. Правда, не знаю. Я играю, я играю с завязанными глазами.
- Нахтигалл, Нахтигалл, что за сказки!
Нахтигалл наклонился ближе и прошептал:
- Но с не очень крепко завязанными глазами. Не так, чтобы я вообще ничего не видел. Сквозь черную повязку я вижу в зеркале… - и он снова замолчал.
- Одним словом, - сказал Фридолин нетерпеливо и с оттенком презрения, чувствуя, однако, как в нем нарастает необъяснимое волнение, - голые девки.
- Не говори так, Фридолин, - ответил Нахтигалл, словно оскорбившись, - Таких женщин ты никогда не видел.
Фридолин слегка откашлялся.
- И… Высока ли плата за вход? - как бы мимоходом спросил он.
- Ты имеешь в виду - билет или что-то в этом роде? Ах вот, о чем ты думаешь.
- Ну и как же туда попасть? - спросил Фридолин сдавленным голосом и забарабанил пальцами по столу.
- Нужно знать пароль. Он все время меняется.
- И какой сегодня?
- Я еще не знаю. Я узнаю его от кучера.
- Возьми меня с собой, Нахтигалл.
- Нет-нет, невозможно, это слишком опасно.
- Но еще минуту назад ты сам собирался взять меня с собой, тогда это не казалось тебе таким опасным.
Нахтигалл испытующее посмотрел на него.
- В таком виде, как ты сейчас, это все равно невозможно, там все в масках - и мужчины и женщины. У тебя есть с собой маска или что-то в этом роде? Нет-нет. Может, в следующий раз. Я говорю лишь теоретически.
Он прислушался, снова выглянул на улицу из-за занавески и облегченно вздохнул:
- Ну, вот и экипаж. Счастливо.
Фридолин схватил его за руку.
- Нет, ты так не уйдешь. Ты возьмешь меня с собой.
- Но, коллега…
- Предоставь мне все остальное. Я уже понял, что это "слишком опасно", возможно, как раз меня и привлекает.
- Но я же сказал, без костюма и маски…
- Есть прокат костюмов.
- В час ночи!
- Послушай, Нахтигалл. На углу Викинбургштрассе как раз находится такой прокат. Я несколько раз в день прохожу мимо этой вывески, - и поспешно, с возрастающим возбуждением добавил: - Ты останешься здесь еще на четверть часа, а я тем временем попытаю счастья. Владелец проката, вероятно, живет в том же доме. Если ничего не выйдет, я не буду более настаивать. Пусть все решит судьба. В этом же доме есть кафе, кафе Виндобона, если не ошибаюсь. Ты скажешь кучеру, что кое-что забыл там, зайдешь внутрь, я буду ждать тебя недалеко от двери, ты быстро скажешь мне пароль и снова сядешь в свой экипаж. Я же, если мне удастся раздобыть костюм, тоже возьму экипаж и поеду за тобой, а там… будет видно. Я готов к любым опасностям.
Нахтигалл несколько раз пытался что-то возразить, но безуспешно. Фридолин бросил на стол деньги вместе с щедрыми чаевыми, что показалось ему соответствующим настроению этой ночи, и вышел. Снаружи стоял закрытый экипаж, на козлах неподвижно сидел кучер, в высоком цилиндре, одетый во все черное. "Как траурный экипаж", - подумал Фридолин. Несколько минут быстрым шагом - и вот он уже достиг угла дома, где располагался прокат костюмов. Он позвонил и спросил у швейцара, здесь ли живет хозяин проката костюмов господин Гибизер. Выяснилось, что господин Гибизер действительно живет здесь, этажом выше своего магазина. Швейцар, казалось, был не очень удивлен столь поздним визитом и после значительных чаевых, полученных от Фридоли- на, доброжелательно заметил, что во время карнавала далее в такое время не так уж редко приходят люди, чтобы взять костюм напрокат. Он зажег свечу и освещал путь до тех пор, пока Фридолин не оказался на втором этаже. Господин Гибизер тут же открыл, словно все это время он ждал перед дверью. Это был худой, безбородый и лысый мужчина в старомодном пестром халате и турецкой шапке с кисточкой. Своим видом он походил на старика из какой-нибудь театральной комедии. Фридолин изложил ему свою просьбу и добавил, что цена не имеет значения, на что господин Гибизер мимоходом бросил:
- Я возьму столько, сколько мне причитается, не больше.
И он повел Фридолина по винтовой лестнице вниз, в магазин.
В магазине пахло шелком, бархатом, духами, пылью и засохшими цветами; в темноте мерцали красные и серебряные блестки. Господин Гибизер зажег свет: тысячи маленьких лампочек вспыхнули и осветили узкий длинный коридор, конец которого терялся в темноте. Справа и слева в открытых шкафах висели всевозможные костюмы: на одной стороне - костюмы рыцарей, оруженосцев, крестьян, охотников, ученых, восточных мудрецов и шутов, на другой - служанок, благородных дам эпохи средневековья, крестьянок, камеристок и королев ночи. К каждому костюму прилагался головной убор. Фридолину понравилась атмосфера, царившая здесь, понравилась пестрая череда проплывающих с обеих сторон костюмов, которые, казалось, собираются пригласить друг друга на танец.
Господин Гибизер следовал за ним:
- Господин хочет что-то особенное? Директория? Старонемецкий?
- Мне нужна лишь темная монашеская ряса и черная маска.
В этот момент в конце коридора послышался звон стекла. Фридолин испуганно посмотрел на владельца магазина, словно тот был обязан немедленно все объяснить. Гибизер и сам застыл на месте и стал шарить рукой в поисках выключателя- через несколько секунд ослепительный свет осветил коридор до самого конца, и они увидели маленький, покрытый скатертью столик, на котором стояли тарелки, бокалы и бутылки. За столом слева и справа сидели двое судей в красных мантиях, которые, заметив господина Гибизера, одновременно вскочили, а сидевшая между ними девушка в то же мгновение исчезла. Господин Гибизер бросился к ним и после непродолжительной возни вытащил из-под стола белый парик. Только теперь Фридолин заметил, что под столом, согнувшись, сидела прелестная, совсем еще юная девушка, почти ребенок. На ней был костюм Коломбины и шелковые белые чулки. Заметив Фридолина, она подбежала к нему и взяла за руку. В это время Гибизер бросил парик на стол и крепко схватил судей за складки их мантий, затем крикнул Фридолину, чтобы тот задержал девушку. Та прижалась к Фридолину, словно он должен был ее защитить. Маленькое узкое лицо Коломбины было сильно напудрено и украшено несколькими искусственными мушками, от девушки пахло пудрой и розами, а в глазах плясали озорные огоньки.
- Господа, - строго произнес Гибизер. - Вы останетесь здесь до тех пор, пока я не передам вас полиции.
- О чем это вы? - воскликнули в ответ оба. - Нас пригласила эта юная особа.
Гибизер отпустил их, и Фридолин услышал, как он тихо сказал:
- Об этом вы расскажете в самое ближайшее время. Или вы не видите, что имеете дело с помешанной? - и, уже обращаясь к Фридолину: - Прошу прощения за этот инцидент.
- О, ничего страшного, - сказал Фридолин. В этот момент он охотнее всего остался бы здесь с малышкой или отправился бы с ней в подходящее для таких дел уединенное место. Она, словно зачарованная, смотрела на него своими большими глазами и, казалось, не в силах была тронуться с места. Ее взгляд был детским и одновременно манящим, кокетливым.