В начале июля он прислал 5 грамм ДМТ в мою клинику ночным курьером. В тот день я оставил вещество у себя в кабинете, а до того, как уехать домой, отнес его в фармацевтическое отделение больницы.
Я позвонил доктору В. и сказал ему, что ДМТ прибыл, и что понадобится еще несколько месяцев для того, чтобы провести все тесты и получить результаты.
Он сказал: "собирайте все вместе и высылайте мисс Р., химику, и мисс П. Позвоните им через неделю. Они скажут, что в глаза не видели вашего письма. Перезвоните мне через две недели после этого, если за это время вы ничего от них не получите. Одному бедолаге утвердили проект, но прошел месяц, прежде чем мы нашли того, кто напечатает ему письмо".
Фармацевты приготовили жидкий ДМТ, растворенный в воде. Именно так я собирался вводить ДМТ добровольцам. Фармацевт разлил раствор в сто отдельных стеклянных флаконов. Оттуда мы собирались брать образцы для анализа ФДА. У меня появилось несколько срочных вопросов, поэтому в сентябре я позвонил мисс Р. Мы с ней не разговаривали несколько месяцев. "Мне нужно освежить в памяти ваше дело", сказала она. После того, как мы еще несколько раз созвонились, она предоставила мне необходимую информацию.
К концу октября тесты были завершены. ДМТ прошел каждый тест. Я собрал все документы, и отправил их ФДА ночной почтой. Я начал звонить им через неделю. На сообщения, которые я оставлял секретарю, никто не отвечал. Я позвонил доктору В.
"Что случилось?", спросил он. "Ты обычно звонишь, когда что-то не ладится".
"Можно мне начать исследование ДМТ?"
"Я выясню".
Я перезвонил ему в начале ноября. Секретарь сказала мне, что их отдел переехал, но что каждые полчаса кто-нибудь из них приходит выяснить, не было ли телефонных звонов.
Вечером 5 ноября 1990 года мне позвонила мисс М., сотрудница, курировавшая мое дело. "Для вас сняты все преграды".
"Словесное подтверждение это все, что мне надо?".
"Да".
"Университет это не примет. Вы не могли бы прислать факс?", спросил я.
"Я вышлю его завтра".
Ноябрь в горах Нью-Мехико - холодный, сухой, ветреный и морозный месяц. Многие из этих телефонных звонков я делал сидя у себя дома, в горах Манзано, к юго-востоку от Альбукерка. Иногда я шутил с друзьями о том, что мою заявку точно утвердят, потому что мой вид из окна - красивее, чем у кого-либо в округе Колумбия.
Ткацкая мастерская моей бывшей жены была расположена в отдельном здании, в 15 ярдах от самого дома. Повесив трубку после этого последнего разговора с мисс М., я пересилил холодный ветер и медленно пошел по дорожке, усыпанной гравием, к флигелю, чтобы поделиться новостями.
"Они говорят, что я могу приступить". Я лег на холодный бетонный пол и уставился в потолок.
"Это замечательно, дорогой", ответила она, наклонившись, чтобы поцеловать меня в щеку.
В течение следующих 10 дней я каждый день проверял, не пришел ли мой факс. Он пришел 15 ноября. На нижней части листа мисс М. написала - "Счастливого Дня благодарения!".
В тот же день мне позвонили из университетской лаборатории с сообщением о том, что ДМТ в стеклянных флаконах разложился на 30 процентов. Он был недостаточно концентрированным для того, чтобы использовать его. Я спросил лаборанта:
"Как вы рассчитали концентрацию?".
Он ответил: "используя вес свободной основы ДМТ".
"Это не основа, это соль".
"О, я этого не знал. Хмм, дайте-ка я посмотрю. Все правильно. Это правильная концентрация. Извините".
Спустя четыре дня я впервые ввел Филиппу ДМТ.
Часть III. Сет, сеттинг и ДМТ
7. Наши добровольцы
В конце 1990 года исследование ДМТ было утверждено, и вскоре, при помощи Филиппа и Нильса, ставших моими подопытными кроликами, я определил оптимальную дозировку и способ введения вещества. Пришло время набирать добровольцев. Хотя я набрал многих добровольцев среди своих старых друзей, мне нужно было расширить круг поиска объектов исследования.
Мне не очень хотелось давать объявление. Подобное объявление могло привести к огромному количеству телефонных звонков, а у меня не было времени разговаривать с каждым, кто просто позвонит задать пару вопросов. Объявление также могло попасть в средства массовой информации, и привлечь ненужное внимание.
Подумав о том, чтобы привлечь студентов Университета Нью-Мехико, я вспомнил проблемы, с которыми столкнулись в Гарварде Лири и его коллеги, когда включили студентов в проведение своих исследований. Если бы я собирался набирать добровольцев в университете, я бы выбрал аспирантов, а не молодых и менее зрелых студентов. Я также не хотел брать с каждого факультета больше одного представителя. Исследования Лири в Гарварде создали клики принимающих вещества студентов. У этих студентов развилось мышление "мы и они", которое способствовало возникновению напряженных конфликтов на факультете между теми, кто участвовал в психоделических исследованиях, и между теми, кто не участвовал. Зависть, конкуренция и недоброжелательство в Гарварде послужили серьезным фактором при увольнении группы Лири.
Некоторые добровольцы в моей группе были моими знакомыми или коллегами. Двое были моими коллегами по психиатрическому факультету, один был другом моей бывшей жены, а семь принадлежали к социальной группе, в которую я вошел спустя несколько лет после начала исследования. Остальные три дюжины добровольцев узнали об исследовании от знакомых; они были друзьями добровольцев, получили психоделические бюллетени, описывавшие исследование в Альбукерке, или просто присутствовали при разговоре, в котором упоминалось исследование.
Ради удобства повествования, я придумаю гипотетического добровольца по имени Алекс, 32-летнего женатого мужчину, работающего разработчиком программного обеспечения в пригороде Санта Фе. Так как большинство наших объектов исследования были мужчинами, я надеюсь, что никто не обидится, что этот типичный доброволец будет мужчиной.
Сначала Алекс позвонил мне в офис. Этот звонок приняла секретарь психиатрического отделения. Она переключила Алекса на одного из участников исследовательской группы. Вкратце обсудив его возраст, предыдущий опыт употребления психоделиков и физическое и психическое здоровье, мы с Алексом договорились встретиться у меня в кабинете на факультете психиатрии.
Накануне встречи я отправил ему пакет документов, в который входил экземпляр документа о согласии на основе полученной информации, несколько статей о ДМТ, и доклад, написанный мной несколько лет назад о ДМТ, пинеальной железе и осознании. Позже, когда проект уже находился в процессе реализации, я начал включать в этот пакет документов описания результатов нашей работы.
Встреча продолжалась как минимум час. Мне нужно было достаточно многое узнать об Алексе, чтобы решить, принять ли его в наш проект. Точно также, Алексу нужно было знать, мог ли он доверить мне наблюдение за глубоко психоделическим опытом приема ДМТ.
Важным вопросом было то, насколько стабильна была его жизнь на тот момент. Если бы она была хаотична, я бы не очень хотел принимать его. Если бы у него был переходный период, он мог бы решить уйти из проекта в середине его проведения. Если бы его способность поддерживать отношения оказалась слабой, он мог бы не справиться с очень сильно дестабилизирующим воздействием ДМТ. Он мог бы начать испытывать недоверие к нам, находясь под воздействием вещества, или он мог бы не получить достаточной поддержки между сессиями в случае особенно сложных ощущений.
Если Алекс употреблял вещества или алкоголь, ему пришлось бы на время ограничить или прекратить их употребление. Это было особенно важно в том случае, если он принимал кокаин или психоделики, что могло бы повлиять на его реакцию на ДМТ.
Информация о предыдущем опыте употребления психоделических веществ была очень важна. То, сколько раз он принимал вещества, было не столь важно по сравнению с тем, был ли его опыт полноценно психоделическим. Из-за того, что высокая доза ДМТ, скорее всего, уведет его гораздо дальше в психоделическое пространство, чем он когда-либо заходил, мне нужно было убедиться в том, что Алекс был по меньшей мере знаком с этими ощущениями.
"Каковы были самые сильные ощущения, которые ты когда-либо получал от психоделика?", спросил я Алекса. "Тебе когда-нибудь казалось, что ты умер? Как насчет потери связи со своим телом и окружающим миром?".
Настолько же важно было выяснить, насколько спокойным и ответственным был Алекс под воздействием вещества. В какой-то степени, мне было более интересно узнать о бэдах, чем о приятных ощущениях, потому что в нашем сеттинге была большая вероятность получить неприятный опыт.
В идеальном случае природа психоделических исследований характеризуется высоким уровнем сотрудничества. Помимо того, насколько комфортно я буду ощущать себя, общаясь с Алексом, у него было право, и обязательство перед самим собой, понять, как он будет относиться к тому, что я буду давать ему ДМТ. Алекс спросил меня о мотивации моего исследования, о том, что я надеялся открыть, и о том, как мы будем контролировать сессии. Он поинтересовался моим религиозным опытом и моим собственным опытом с психоделиками. То, как я ответил на его вопросы, предоставило ему важную эмоциональную информацию.
Неделю спустя мы встретились в 5-Ист, исследовательском крыле больницы Университета Нью-Мехико, для проведения медицинского осмотра. Мы взяли у него кровь для основных анализов, и сделали электрокардиограмму, или ЭКГ, чтобы оценить здоровье его сердца.
Мы все собрались вокруг Алекса, посмотреть, как надуются его вены после того, как медсестра обвязала его предплечье жгутом. Хорошие вены были важным элементом участия добровольца в проекте, потому что мы собирались очень часто брать кровь. Если бы вены Алекса быстро оседали или если его кровь быстро сворачивалась, это бы создало нам дополнительные трудности во время исследования.
Я составил очень тщательную историю болезни и провел медицинский осмотр. Результаты медицинской проверки были важны, но настолько же важно было установить тесные и близкие отношения до того, как начать прием ДМТ. То, что я задавал Алексу очень личные вопросы о здоровье, дотрагивался до него и другими способами взаимодействовал с ним на фундаментальном и физическом уровне, сформировало основу доверительных и фамильярных отношений, на которые я надеялся рассчитывать во время мощных, дезориентирующих и потенциально регрессивных сессий с ДМТ.
Медицинские показатели Алекса и результаты ЭКГ были нормальными, поэтому мы назначили день психиатрического осмотра. Перед формальной психиатрической беседой нужно было заполнить анкету на 90 листов, что могло занять несколько часов. Беседу проводила Лора, наша медсестра. Это была их первая возможность познакомиться друг с другом. Потом Лора выдала Алексу еще одну стопку анкет и оценочную шкалу.
После того, как он вернул их нам, мы назначили день первых, не-слепых сессий Алекса с ДМТ: маленькая доза в 0,05 мг./кг., а на следующий день большая доза в 0,4 мг./кг. Первые сессии Алекса и других добровольцев-мужчин могли проводиться в любой момент, когда это позволяло наше расписание. В случае с добровольцами-женщинами нам надо было стандартизировать то, в какой момент менструального цикла мы их изучали. Мы организовали работу с женщинами в первые 10 дней с момента прекращения их менструального кровотечения.
Утром в день своего приема в больницу, Алекс оставил свою машину через дорогу от больницы, на парковке. Он сказал охраннику, что участвует в проведении исследования, и получил соответствующий пропуск. Пройдя по мосту над оживленным бульваром Ломас, он нашел приемное отделение, в котором клерк зарегистрировал его как ДМТ-22. Потом Алекса отвели на пятый этаж Исследовательского Центра. Он прошел мимо амбулатории, и зашел в отделение через двойные двери.
Он зарегистрировался у стойки медсестер, где с ним поздоровалась одна из постоянных медсестер отделения.
"Привет, ДМТ-22", сказала она. "Как у тебя дела?"
"Нормально, хотя немножко странно называться ДМТ-22".
"О, не беспокойся. Мы к этому привыкли. Давай я надену тебе идентификационный браслет".
Она надела браслет на его запястье, а потом проводила Алекса в палату 531.
Сначала мы использовали любую свободную палату в Исследовательском Центре. Лучше всего было проводить исследования в тихой палате - подальше от поста медсестер, от кухни, в которой постоянно шла суета, но не слишком близко к двойным дверям, ведущим в 5-Ист.
Иногда мы не могли выбирать, в какой палате проводить сессию, и сеттинг мог быть очень мрачным. Например, иногда нам приходилось проводить сессии в освинцованной комнате, расположенной в самом дальнем конце отделения, в которой раковым больным устанавливали радиоактивные имплантаты. В другие дни нам приходилось идти в "палату вытяжки", где лежали пациенты, страдавшие от многочисленных травм и множественных переломов. "Клетка" над кроватью предоставляла удобный доступ к веревкам, блокам и тросам, используемым для подвешивания загипсованных конечностей. Некоторые добровольцы утверждали, что клетка им не мешает, но я находил ее пугающей и сбивающей с толку. После того, как в течение одной или двух сессий мне приходилось маневрировать вокруг нее, я начал разбирать эту конструкцию до начала сессии.
В этом же крыле отделения была расположена палата трансплантации костного мозга. Полностью дезинфицированная, с мощными вентиляторами на потолке, и двумя двойными дверями, отделяющими предбанник, эта комната представляла собой пространство без микробов, в котором эти пациенты, очень сильно подверженные инфекциям, могли находиться в безопасности. К счастью, был выключатель, которым можно было отключить вентиляторы.
Нам нужна была комната поприятнее. Я попросил разрешения переделать одну из палат в отделении, в отношении которой у нас будет приоритет использования. В бюджет гранта, который я получил от НИДА, входил этот вид затрат. Мы выбрали палату 531.
Это была квадратная комната, примерно 15 футов площадью. В ней было относительно тихо, так как она была последней палатой в северной части коридора. В конце коридора была дверь, ведущая на лестницу, а напротив палаты, поближе к лестнице, располагалась освинцованная комната. Прямо напротив палаты 531 был вход в палату для трансплантации костного мозга, но стоя в дверях нашей палаты нельзя было понять, кто там находится.
Мы встретились с представителями технического отдела больницы, и произвели несколько изменений в палате. Плотники соорудили ширму для трубок и шлангов, выходящих из панели за кроватью, и небольшой шкафчик под раковиной, прикрывающий трубы. Дополнительная изоляция сверху и снизу двери более эффективно предохраняла палату от звуков, слышных в коридоре. А после одной особенно напряженной сессии, в течение которой система оповещения постоянно звучала из громкоговорителя, расположенного на потолке, электрик приспособил выключатель, расположенный на посту медсестер и предназначенный для того, чтобы отключать громкоговоритель в палате.
С кроватью мало что можно было сделать, потому что она должна была соответствовать правилам, а изготовление больничных кроватей на заказ стоит возмутительно дорого. Деревянные передние и задние спинки позволили ей выглядеть поприятнее. Но красивая мебель очень сильно поменяла общий вид комнаты: кресло-качалка и скамеечка для ног для меня, удобное большое кресло для Лоры и других медсестер, и два стула для посетителей.
Мы с моей бывшей женой, художником по гобеленам, просмотрели множество образчиков обивочных тканей для стульев, прежде чем нашли ту, которая нам подходила. Дизайн должен был быть относительно успокаивающим, но не настолько скучным, чтобы нагнать тоску на добровольцев и притупить их восприятие после того, как они откроют глаза. Еще одним требованием было то, чтобы узор на ткани соответствовал определенным визуальным эффектам, вызываемым ДМТ, но не настолько, чтобы добровольцы пугались или терялись, глядя на мебель в состоянии измененного сознания. Лучше всего подходил приятный голубой цвет, с разноцветными узорами, такими, как крапинки и пятнышки. Последним штрихом в обновлении комнаты стал однотонный светло-голубой ковер и приятная светло-голубая окраска стен, вместо яркого белого цвета.
Несмотря на эти изменения, в палате 531 все еще осталось несколько незначительных, но непреодолимых проблем. Из-за того, что звуки снаружи почти не были слышны в комнате, звук работающего вентилятора на потолке казался еще более громким. Многие добровольцы не обращали на это внимания, но других это раздражало. К тому же, в ванной комнате была общая стена с душевой. Когда кто-нибудь принимал душ, нам это было хорошо слышно. Если этот человек был болен, его кашель, стоны или крики были слышны через стену.
Еще одним фактором, который мы не могли контролировать, был шум снаружи больницы. Крупный Международный Аэропорт Альбукерка и база военно-воздушных сил находились лишь в пяти милях к югу от больницы. Несмотря на то, что самолеты летали в южной части города, далеко от больницы, погодные условия порой вынуждали реактивные самолеты пролетать над больницей. Несмотря на то, что этот звук был смягчен двойными рамами в окнах, он порой действовал на нервы. Звуки того, что происходило на территории больницы, особенно около мусоросборника, расположенного прямо под окнами палаты 531, тоже порой раздражали.
Как только Алекс освоился в палате 531, медсестра отделения, проводившая его в палату, измерила его сердцебиение, кровяное давление, вес и температуру. Потом пришел один из работников кухни и спросил Алекса, чего бы ему хотелось после исследования: перекусить, позавтракать, пообедать, вегетарианской или мясной пищи, каких напитков. Нам редко жаловались на качество пищи!
Медсестрой, работавшей с нами в тот день, была Лора. Она пришла, и начала готовиться к введению маленькой дозы. Под руку Алекса она поместила кусок голубой ткани с пластмассовым покрытием, размером примерно 14 квадратных дюймов. Эта ткань защищала постельное белье от антисептического раствора йода. Она также впитывала кровь, которая могла вытечь из внутривенной капельницы до того, как на нее наденут колпачок. Потом она смазала антисептиком кожу его предплечья вокруг вены, в которую она собиралась ввести капельницу. На другую руку Алекса она надела манжетку прибора по измерению кровяного давления, и еще раз измерила сердцебиение и давление.
В первые дни, в которые мы вводили не-слепые дозы, мы не брали кровь на анализ. Все, что нам было нужно для введения ДМТ, это небольшая игла. Но когда мы брали образцы крови на анализ, к другой руке Лора подключала более сложный аппарат. Он был сделан из нескольких дополнительных пластиковых трубок, которые позволяли брать кровь шприцем, в то же самое время капля за каплей вводя в кровь стерильный солевой раствор. Взяв кровь, Лора впрыскивала в пластиковую трубку капельницы немного гепарина, разжижающего кровь препарата, чтобы предотвратить образование сгустков крови. Когда один раз капельница забилась сгустком крови, у нас был очень трудный день, потому что мы в большой степени зависели от измерения уровня различных веществ в крови.